Михайловское артиллерийское училище

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михайловское
артиллерийское училище

Главный корпус.
Годы существования

18201917

Страна

Российская империя Российская империя

Тип

Специальное военное училище

Функция

Подготовка командного состава

Численность

450 юнкеров (на 1913 год)

Часть

Дивизион, с 1832 года — батарея, с 1898 года — 2 батареи.

Дислокация

Санкт-Петербург, Арсенальная наб., 17

Прозвища

Михайлоны, михальки, михайловны

Цвета

Красный, золотистый
погон юнкера Михайловского артиллерийского училища

Миха́йловское артиллери́йское учи́лище — специальное военно-учебное заведение Российской империи.

Артиллерийское училище было открыто в Санкт-Петербурге 25 ноября 1820 года по инициативе генерал-фельдцейхмейстера великого князя Михаила Павловича (ВП[1] 9.05.1820). Оно имело целью подготовку офицеров для службы в строевых частях артиллерии, а также позже служило подготовительным заведением для Михайловской артиллерийской академии. Изначально училище было рассчитано на 120 штатных и 28 сверхштатных учащихся и предусматривало 5-летний курс обучения. После кончины его основателя, училище получило название Михайловского (ВП 19.09.1849). Первый официальный выпуск юнкерских классов, состоялся в феврале 1823 года, офицерских классов — в 1825 году (11 января было выпущено 38 офицеров). Было формально расформировано 6 ноября 1917 года, фактически — реорганизовано в 1-е Советские артиллерийские Петроградские командные курсы. Всего за своё более чем 90-летнее существование, училище выпустило свыше 5 тыс. артиллерийских офицеров.

Праздник — 8 декабря (25 ноября). Училищная церковь в честь св. Александра Невского освящена в 1825 году.

Крупные проекты по теме статьи

[www.kau.su «Клуб выпускников Коломенского (Михайловского) артиллерийского училища»]

[asirotkin.ru/mih_uch.html «Российская Императорская армия в Санкт-Петербурге»]

[www.regiment.ru/reg/VI/C/25/1.htm «Русская Императорская армия»]

[ria1914.info/index.php?title=Михайловское_артиллерийское_училище «Офицеры Русской Императорской армии»]





Статистическая справка

При открытии, училище состояло из одного низшего отделения — юнкерского. В 1820 году на юнкерское отделение были зачислены 19 юнкеров из учебных рот и 22 вновь поступивших. В 1821 году принято ещё 76 человек. Юнкера были разделены по знаниям на три класса. В 1822 году учреждены старший (четвёртый) и низший (подготовительный) юнкерские классы. Низший класс офицерского отделения был открыт в 1823 году, старший — в 1824 году. В офицерском отделении разрешалось присутствовать на лекциях также всем артиллерийским офицерам, находящимся в Санкт-Петербурге. В училище принимались дети поначалу только потомственных дворян в возрасте 14-18 лет (смотря по тому, в какой класс поступал абитуриент). Для этого необходимо было сдать строгие экзамены — до 1823 года в артиллерийском отделении Военно-учёного комитета, затем — в училище. Позднее стали принимать детей из других сословий. С 1828 года начали принимать в офицерские классы воспитанников, отлично окончивших кадетские корпуса. С 1853 года опять стали принимать в училище только детей потомственных дворян.

В первой половине XIX века довольно многие воспитанники не смогли должным образом окончить курс. Из поступивших в 18251857 годах 1197 человек, в офицерские классы переведены 597(50 %), а не достигли офицерского звания 327(28 %). Поэтому в конце 50-х годов началась постепенная реорганизация училища. 30.08.1855 последовало преобразование офицерских классов училища в Михайловскую артиллерийскую академию. В 1856 году был закрыт младший класс училища. С 1859 года изменился порядок комплектования училища: в оставшиеся два класса принимались юнкера и унтер-офицеры (фейерверкеры) со средним и высшим образованием (последние прямо в старший класс) независимо от происхождения, причём все они принимались на обучение в училище без проживания и питания (экстернатская форма обучения с проживанием, обмундированием, бельём и питанием только для нуждающихся). Экстерны, как назывались такие учащиеся, носили мундиры своих частей, находились в их подчинении и прикомандировывались к какой-нибудь артиллерийской части, стоящей в Петербурге. Училище не имело права налагать на них взыскания и следило только за их учебным процессом. С 1860 года училище пополнялось преимущественно окончившими кадетские корпуса. В 1861 году артиллерийские отделения третьих специальных классов при Константиновском артиллерийском училище и во всех кадетских корпусах были закрыты, и все воспитанники этих классов были переведены в училище (в 1862 году — 89 человек, в 1863 году — 109, в 1864 году — 53), составившие специальный старший класс с курсом обучения в один год. C 1863 года приём по экзамену (юнкеров) и на экстернатскую форму обучения (экстернов) были прекращены. C этого учебного года училище превратилось в одногодичное и комплектовалось только за счёт артиллерийских отделений третьего специального класса в других учебных заведениях.

В 1865 году, с переименованием кадетских корпусов в военные гимназии, училище было реорганизовано в трёхгодичное в составе трёх классов. В младший класс училища принимались без экзамена лица, окончившие военные гимназии, или достигшие 16 лет выпускники гражданских учебных заведений по экзамену. Однако, в действительности, в училище поступали почти исключительно окончившие военные гимназии, а число лиц, поступивших со стороны, не превышало 5—7 %. Воспитанникам общевойсковых военных училищ по окончании в них курса было предоставлено право поступать в старший (3-й) класс училища, для чего этот класс разделили на два отделения: математическое (готовящее в академию) — для прошедших младший и средний класс военного училища, а также для своих воспитанников, и строевое (готовящее в войска с несколько облегчённым курсом) — куда принимались юнкера, переведённые из общевойсковых училищ, и по особому экзамену лица с правами вольноопределяющихся 1 разряда. Строевое отделение было упразднено в начале 1890-х годов. В 1894 году в училище был введён обязательный двухгодичный курс, и лишь особо преуспевающие юнкера могли оставаться на третий дополнительный курс, который насчитывал 60-80 человек, тогда как первый и второй курсы состояли из 180—190 человек каждый. Этот дополнительный курс давал преимущественное право на поступление в Михайловскую артиллерийскую академию или, при отсутствии такового желания у выпускника, давал право на выпуск в гвардию. Производство «дополнистов» в офицеры происходило не 6 августа, а 28 апреля в Царском Селе. Оно не отмечалось особенно торжественно, а носило, скорее, характер семейного торжества. Поздравлял юнкеров лично Государь Император, а после производства приглашал всех выпускников на завтрак в Зимний Дворец. При производстве в офицеры с дополнительного третьего курса, юнкера получали на обмундирование 600 рублей. По окончанию двухгодичного курса присваивалось звание подпоручик. С 1903 года был установлен обязательный для всех юнкеров трехгодичный курс обучения. С начала Первой мировой войны училище, также как и другие военные училища, перешло на ускоренный восьмимесячный курс обучения. Молодые люди стали выпускаться в чине прапорщика.

После открытия училища, в 18201821 годах штат юнкерского отделения — 24 портупей-юнкеров и 96 юнкеров, штат офицерского отделения — 24 прапорщика (младший класс) и 24 подпоручика (старший класс). Штатным расписанием также предусматривалось — командир училища (полковник или подполковник), 48 офицеров (в том числе шесть ротных офицеров, 32 преподавателя). В 1829 году штат юнкеров увеличен до 140 человек. В 1865 году — до 160 человек. Штатный комплект обучающихся в 1886 году — 425 юнкеров. К 1913 году штат училища состоял из начальника, 2-х батарейных командиров, 4-х полубатарейных командиров, 15-и младших офицеров и 450 юнкеров (по 150 юнкеров в каждом классе). На жалование учителям в 1820-х годах ежегодно расходовалось от 25 до 30 тысяч рублей. Многие преподаватели получали весьма значительное содержание для того времени, доходившее до 2 тысяч рублей в год.

В социальном отношении состав училища был преимущественно дворянским. Даже после 1876 года, когда путь в военные училища открылся для всех сословий, состав его мало изменился. Так в 1878 году из 157 юнкеров было: потомственных дворян — 130, детей офицеров и чиновников — 20, духовного сословия — 1, детей потомственных почётных граждан — 1, детей унтер-офицеров — 1, детей мещан — 4. В начале ХХ века социальный состав училища не претерпел сильных изменений. В 1906(1908) году потомственных дворян было 108(150) человек, личных дворян — 253(229), других сословий — 61(67), иностранцев — 3(7).

В 18711879 годах в училище поступило 684 человека, из них выпускников военных гимназий — 418(61 %), переведено из других военных училищ — 212(31 %) и поступило по экзамену — 54(8 %). Убыло за этот же период 675 человек, из которых 567(85 %) выпущено офицерами и гражданскими классными чинами, переведено в другие военные училища — 16(2 %), уволено до окончания курса — 24(3 %), выпущено в войска нижними чинами до окончания курса 60(9 %) и умерло — 8(1 %)

За первые 35 лет своего существования училище выпустило 375 офицеров (в том числе в 18261855 — 300). В дальнейшем же выпуск выглядел так: 18611865 — 285 человек, 18661870 — 390, 18711875 — 390, 18761880 — 363, 18811885 — 386, 18861890 — 378, 18911895 — 526, 18961900 — 1529. Всего с 1820 года по 1895 год училищем было выпущено 3210 офицеров и 17 гражданских чинов. За весь XIX век было выпущено около 4,8 тысяч офицеров.

Училище готовило пополнение, главным образом, для армейской артиллерии. Однако были выпуски и в другие рода войск. Так в 1912 году было выпущено офицеров в Гвардейскую пехоту — 2, в Гвардейскую артиллерию — 5, в армейскую артиллерию — 128, в казачьи конные части — 1, в казачью артиллерию — 9.




Исторические факты

К 1820 году артиллерийские войска получали своих офицеров частью из кадетских корпусов, частью из строевых юнкеров, производимых по экзамену в артиллерийском отделении Военно-учёного комитета, получивших специальное образование в юнкерских классах при двух учебных ротах гвардейской артиллерии. Кадетские корпуса к этому времени значительно утратили качество подготовки, а уровень образования в юнкерских классах был ещё более низким. Великий князь Михаил Павлович, менее года назад вступивший в управление артиллерией, предоставил на Высочайшее усмотрение план учреждения учебной артиллерийской бригады из трёх рот для подготовки фейерверкеров, а при ней артиллерийского училища для образования офицеров. 9.05.1820 план был Высочайше утвержден. 29.07.1820 главноуправляющим бригадой и училищем назначен генерал-майор артиллерии А. Д. Засядко, командиром училища — капитан Н. В. Вохин, командиром бригады — полковник А. Я. Ваксмут.

Для бригады было приобретено на аукционе место и каменный двухэтажный дом с двумя флигелями и садом на Выборгской стороне на берегу Большой Невы рядом с деревянным разводным Литейным мостом. Это было здание бывшего Вдовьего дома. Купленное помещение не было приспособлено для устройства в нём учебного заведения, и в 1821 году была начата перестройка старого здания и возведение новых. Для новых сооружений была куплена территория у отставного вице-адмирала Данилова. В 1822 году были построены манеж, конюшни, а также новое здание, где разместилась столовая, конференц-зал и лазарет. На месте старого лазарета была возведена училищная церковь в честь св. Александра Невского, освящённая в 1825 году. В 1829 году в училище были расширены помещения, что позволило увеличить комплект юнкеров. Был увеличен штат юнкеров на 20 человек на условиях пансиона за первый год обучения. Был перепланированы плац и набережная. В 1853 году была Высочайше утверждена перестройка училища и возведение третьего этажа над классным флигелем и над флигелями, соединявшими средний корпус со зданием учебной бригады и с конференц-залом. Эти перестройки были окончены в 1856 году, на что было выделено из ведомства военно-учебных заведений 150 тысяч рублей на постройку и 10 тысяч рублей на мебель. Таким образом образовался целый комплекс зданий, включавший главный корпус с 1-м солдатским корпусом, офицерским флигелем и артиллерийским училищем, манеж с конюшнями, баню, пиротехническую школу, лабораторный корпус, экипажный сарай с конюшнями, орудийный сарай, офицерский корпус (угловой), малый манеж, церковь и другие здания. Позже при училище был создан ещё один большой Ломанский манеж, где производилась «езда в орудиях» и стрельба из револьверов. Он находился за три квартала от училища в специальном городке, ближе к северным окраинам столицы; там же были казармы для солдат и конюшни.

На часть денег, выделенных на первоначальное строительство, Засядко выписал около 200 сочинений на иностранных языках на сумму около 2 тысяч рублей и приобрёл физические приборы на сумму около 4 тысяч рублей. Таким образом было положено начало библиотеке и музею училища. Постепенно библиотека стала одной из лучших в стране. Ежегодно, в бюджете училища закладывалась огромная по тем временам сумма на пополнение её фондов — 9 тысяч рублей. В распоряжении училища оказалась часть библиотеки Варшавского арсенала. Училищу стали завещать свои коллекции частные коллекционеры. В 1835 году в училище открылась собственная типография — «литография», где печатались учебные пособия и схемы по заказу училища.

С 1827 года имена лучших выпускников стали заноситься на мраморную доску в конференц-зале, а с 1829 года имена погибших в сражениях или умерших от ран — на чёрную мраморную доску в церкви. Нередко на этих досках были выбиты имена одних и тех же выпускников.

В 1845 году бывшие воспитанники училища собрали деньги, которые хотели потратить на создание бюста основателю и попечителю учебного заведения. Однако великий князь Михаил Павлович решительно отказался, посоветовав потратить сумму на более нужное дело. Было решено положить деньги в кредитное учреждение, и проценты тратить на поощрение учащихся. Таким образом было положено начало Михайловской премии. Официально же премия была учреждена в память основателя через год после его кончины в 1850 году. Премия составляла 500 рублей и выдавалась ежегодно 28 января в день рождения великого князя Михаила Павловича за лучшие сочинения, переводы, изобретения и усовершенствования в области артиллерии.

В 1853 году в училище учреждена конференция, как постоянно действующий совещательный орган, с установленными правами и обязанностями составляющих её членов. До этого года конференции созывались в разное время для рассмотрения вопросов по учебной части и её состав в каждом отдельном случае определялся главноначальствующим. Теперь в состав конференции вошли постоянные члены и члены, назначаемые главным начальником ГУВУЗ. Постоянными были инспектор классов и профессора. Председателем конференции был начальник училища. Вопросы были следующие: избрание преподавателей и лиц для командировок за границу и внутри России, обсуждение результатов экзаменов, рассмотрение сочинений, проектов и изобретений учащихся, выбор кандидатов на премию, подбор пособий для пополнения библиотеки и т. д.

В 1863 году к училищу причислен «класс донских урядников», до этого времени состоявший при Гвардейской артиллерийской школе. В 1877 году он переименован в «класс казачьих артиллерийских юнкеров», но через два года совершенно упразднен. После этого казачьи юнкера проходили систематическую подготовку в училище.

В 1865 году на денежные средства, собранные всеми чинами академии и училища, был создан образ св. Николая Чудотворца в память о безвременно ушедшем великом князе Николае Александровиче. Образ был установлен в церкви училища.

В 1868 году, когда жители некоторых частей России страдали от неурожая, юнкера обратились к начальнику училища с просьбой давать им за обедом в течение 5-и месяцев два блюда, вместо трёх с тем, чтобы стоимость третьего блюда поступила в распоряжение Комитета по делам голодающих. Таким образом в распоряжение комитета поступило около 500 рублей.

Училище всегда славилось своими балами, особенно шикарным был бал 25 ноября — в день училищного праздника. Конкурировать с училищем могли только Морской корпус и Николаевское инженерное училище, но в смысле величины и простора помещений михайловцы были вне конкуренции.

Училище не принимало участия в выступлении юнкеров в Петрограде в октябре 1917 года. Предпоследний начальник училища [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=989 П. П. Карачан] ещё в Февральскую революцию был одним из первых, который привёл своих юнкеров к присяге на верность новой революционной властиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3913 дней] . Несмотря на это, сам Качаран в ходе юнкерского мятежа был убит. Однако часть офицеров и юнкеров, не принявших революционные события, до этого принимала активное участие в вооружённой защите Зимнего Дворца[3]. Также впоследствии пятьдесят юнкеров бежали из Петрограда на Дон к генералу Корнилову, бывшему выпускнику училища, где уже к середине ноября была создана Сводная Михайловско-Константиновская артиллерийская рота. Константиновцы составили первые 3-и взвода, михайловцы — 4-й взвод. Командиром роты был капитан [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=760 Н.А. Шоколи] — курсовой офицер Михайловского училища[4]. В дальнейшем, рота принимала участие в Ледяном походе Добровольческой армии и в боях с большевиками. В годы Второй Мировой войны, Шоколи состоял на службе германских вооружённых сил и его последняя должность была — начальник отдела кадров штаба вспомогательных войск ВС КОНР. По другим данным, Сводной Михайловско-Константиновской батареей командовал Д.Т. Миончинский[5].



Устройство и учебная программа

Михайловцы и обстановка их училища производили впечатление настоящего храма науки, а мои давние товарищи по корпусу приобрели скорее вид учёных, нежели легкомысленных юнкеров. Чувствовалось, что училище живёт серьёзной трудовой жизнью, и в нём нет места показной стороне, нет места «цуку» и ненужной браваде.

— А. Марков «Кадеты и юнкера»

После своего основания, училище состояло при учебной артиллерийской бригаде из трёх рот для подготовки фейерверкеров и непосредственно подчинялось командиру училища. Учебный процесс находился под контролем инспектора классов. Изначально училище и бригада находились в ведении артиллерийского ведомства и под личной опекой великого князя Михаила Павловича. Иерархия начальствующего состава по ниспадающей в училище была следующая: Великий князь — управляющий — командир. Начиная с графа Оппермана, в иерархию между великим князем и управляющим была добавлена ещё одна административная ступень — главноначальствующий. В 1826 году было положено начало отделению училища от учебной бригады. Поводом послужило то, что великий князь Михаил Павлович обнаружил в офицерском помещении на столике прапорщика [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/10577/Бестужев Павла Бестужева] развернутый альманах «Полярная Звезда», за что Бестужев был переведён в гарнизонную артиллерию на Кавказ, командиру бригады и училища Ваксмуту объявлен строжайший выговор, командир училища Затлер был помещён на гауптвахту и смещен с должности, а временный управляющий Козен заменен на Сумарокова. В 1834 году училище было окончательно отделено от бригады с устранением должности управляющего и командира и с учреждением должности начальника училища. После кончины великого князя Михаила Павловича в 1849 году, училище перешло в ведение Главного управления военно-учебных заведений (ГУВУЗ) под опеку племянника основателя — главного начальника ГУВУЗ, великого князя и впоследствии императора Александра Николаевича. На тот момент начальником штаба великого князя Александра Николаевича по управлению военно-учебными заведениями был генерал-адъютант Ростовцев. В 1855 году в порядке административного и хозяйственного управления училище было объединено с академией и начальник академии стал и начальником училища. В 1863 году училище было выведено из ведения ГУВУЗ, возвращено в ведение артиллерийского ведомства и подчинено товарищу Генерал-фельдцейхмейстера великого князя Михаила Николаевича А.А.Баранцову. В 1899 году училище было отделено от академии, получило отдельного начальника и вместе с Константиновским артиллерийским училищем стало находится в ведении начальника академии.

Первоначально, в строевом отношении, училище представляло собой дивизион. В 1832 году училище получило 8 трёхфунтовых «единорогов», и из дивизиона была образована 8-орудийная батарея с полной упряжкой. Начиная с 1898 года, училище в составе 450 юнкеров разделялось на 2 батареи, имевшие каждая полный комплект орудий и лошадей. Для удобного управления училищем по строевой и воспитательной части, юнкера были разделены на несколько отделений. Начальниками отделений были назначены строевые офицеры. В 1862 году трёхфунтовые пушки были заменены на четырёхфунтовые нарезные, заряжаемые с дула. В 1865 году на их смену пришли нарезные пушки, заряжаемые с казённой части.

В юнкерских классах преподавалась математика гимназического курса и аналитическая геометрия, древняя и средняя история, география, статистика, русский, французский и немецкий языки, закон Божий, иппология. В старшем юнкерском классе преподавалась полевая фортификация, материальная и техническая части русской артиллерии, черчение артиллерийское и ситуационное, практические занятия по физике и электротехнике. Сведения из топографии входили в курс прямолинейной тригонометрии. В 1832 году в училище впервые вводится курс прикладной механики, в 1834 году был введён курс начертательной геометрии. В 1837 году была устроена химическая лаборатория. Количество часов, отводимых на изучение средней и высшей математики, по сравнению с объёмом этих курсов в конце 50-х годов, увеличилось более чем на 50%, а по курсу артиллерии — почти на 100%. В том же году в академии была отменена строевая подготовка, что повлекло за собой увеличение соответствующих часов в училище. В 1857 году была устроена артиллерийская лаборатория, так как летних занятий в лагерной лаборатории было недостаточно. В конце 1861 года была построена новая обширная химическая лаборатория, строительство которой обошлось в сумму около 100 тысяч рублей.

В офицерских классах преподавали теорию выстрелов и употребление артиллерии в различных случаях войны, некоторые сведения из материальной и технической частей иностранных артиллерий, долговременную фортификацию, военное законоведение, тактику общую и артиллерии, стратегию, историю трёх последних столетий, дифференциальное и интегральное исчисления, статику, динамику, физику, химию, минералогию, русский, французский и немецкий языки.

С открытием курса практического офицерского класса, обучающихся офицеров стали командировать последовательно на несколько заводов для изучения технических устройств под руководством преподавателей училища. Эти занятия начались с 1838 года и производились после переноса экзаменов на май-июнь месяцы в течение трёх месяцев. В свою очередь учебный и офицерский состав училища посылали в командировки за границу для сбора полезных сведений по части артиллерии.

Строевые занятия в училище включали: пеший строй, верховую езду (с 1827 года), езду в орудийных упряжках, вольтижировку, фехтование, учения при орудиях, изучение материальной части орудий, уставов и правил стрельбы, гимнастику, танцы.

До 1826 года летом юнкера двух старших классов вместе с учебной бригадой вывозились в лагерь на Волково поле, где занимались изучением лагерной жизни, съёмкой и артиллерийским строем, но стрельбой занимались редко из-за недостатка орудий. В 1826 году в первый раз были собраны все военно-учебные заведения под Красным селом на берегу Дудергофского озера. На этот раз у училища были уже собственные орудия. Лошади доставлялись учебной бригадой, причём ездовыми были сначала нижние чины, а с 1830 года — юнкера. До 1829 года училище на три летних месяца вместе с другими частям стало располагаться лагерем в Красном селе. С 1827 года началось обучение юнкеров верховой езде. В 1829 году училище хотя и выступило в июне в Красное село, но 20 июля было переведено в Петергоф. Здесь Государь Император Николай I давал юнкерам некоторые вольности и устраивал развлечения. Например такие, как штурм Петергофских каскадов. В 1831 году (по случаю холеры) и в 18541855 годах (по случаю военных действий), лагерь военно-учебных заведений был переведён в Царское Село. В Красном селе продолжались практические занятия по стрельбе с обучающимися офицерами до 1848 года, далее занятия перенесли на Волково поле. В 18541855 годах военные преподаватели училища, а в 1855 году и обучающиеся офицеры командируются на летнее время на Невские батареи, В Кронштадт, Свеаборг, Выборг и Нарву для вооружения и командования укреплениями. В 1862 году лагерь был переведён обратно из Петергофа в Красное село.

В лагерях велось обучение боевой стрельбе на полигоне, выезды на позиции с полевыми учениями, глазомерная и инструментальная топографическая съёмки и т. п. Участвуя в стрельбах, каждый юнкер за три года мог оценить не менее 500 попаданий в неподвижные и подвижные цели и хотя сам, в последний год перед выпуском, имел право только на девять снарядов, все же, выходя офицером в батарею, имел уже достаточную практику. Практическое обучение в лагерях продолжалось до августа месяца, когда начинались подвижные манёвры, при участии всего лагерного сбора. В последний их день, обычно 6-го августа, присутствовал сам Государь Император и его свита с великими князьями, иностранными послами и генералитетом. Тут же он поздравлял выпускных юнкеров с производством в офицеры.

Юнкера считались на действительной службе (при поступлении они приводились к присяге) и подчинялись тем требованиям дисциплины, которые были приняты для юнкеров, служащих в войсках. Так, например, юнкера не имели права посещать театры, ездить в экипажах (до 1832 года), тогда как кадетам корпусов это было разрешено. Юнкера училища считали эти лишения необходимыми, как свойственные званию, которое они носили и которым особенно гордились. Назвать юнкера училища кадетом значило нанести ему кровную обиду. Со словом «кадет» у юнкеров связывались такие понятия, как школьничество, невежество, бесправность. Кадета можно было бранить, сечь, говорить ему «ты», чего в училище принято не было. Жалоба и выдача провинившегося товарища — были в глазах юнкеров самым унизительным поступком, чувство товарищества доходило у них до спартанского самоотречения. Исключение большого числа юнкеров учебных рот при учреждении училища и в 18211822 годах за плохое поведение значительно повысило статус училища. А. Д. Засядко изложил свои взгляды на воспитание молодых людей в инструкции для командира училища и офицеров. Выполнение этих инструкций оказывало большое положительное влияние на создание климата в училище. Так, если проявления цука до 40-х годов не носили систематического и повсеместного характера и не отличались жестокостью, а носили скорее характер шутки, то позже цук превращается в систему, когда неповиновение младшего старшему наказывалось беспощадно. Только начиная с конца пятидесятых годов неуставные отношения между юнкерами начинают постепенно ослабевать и к концу 90-х годов исчезают совершенно.

Между Константиновским и Михайловским артиллерийскими училищами существовал дух соперничества и было некоторое противостояние. Так, например, михайловцы константиновцев называли «констапупами» и говорили, что они носят траур по пехоте (из-за чёрных выпушек на погонах). В свою очередь михайловцев называли «михайловнами» и смеялись над их традицией носить на младшем курсе шпоры, что строго воспрещалось. Но по существу это противостояние носило лишь внешний характер, вызванный традиционным соревнованием двух отличных артиллерийских училищ.

Обучающиеся офицеры жили в училище в отличие от юнкеров на казённых квартирах, обедали в столовой на час позже юнкеров, также как и юнкера подчинялись всем требованиям училища, блюстителем которых был дежурный офицер, имели право отлучаться из училища в любое время, но ночевать должны были в училище. С 1828 года обучающимся офицерам было разрешено жить у родных и знакомых, известных начальству училища. За провинности, они лишались не только этого права, но и отпуска. В 1860-х годах, после значительных перемен в организации училища, оно уже не имело прежнего характера закрытого учебного заведения с малолетними воспитанниками, отпускаемыми из заведения только по праздникам. Теперь уже и юнкера могли в свободное время выходить из училища и обязаны были являться только на ночлег.

Учебный курс начинался в январе. Юнкера вставали в 5 часов утра, ложились в 9 часов вечера. В училище ежедневно после завтрака производились разводы и ставили караул, сменяемый на время занятий и ужина. С 1827 года разводы были отменены. В летнее время караул ставили во дворе училище в гауптвахте. Каждый день было две лекции до обеда и две после обеда. Утренние лекции — двухчасовые от 8 до 12 часов, послеобеденные — полуторачасовые от 2 до 5 часов дня (впоследствии от 3 до 6 часов дня). В среду и субботу послеобеденных лекций не было. Это время посвящалось строевым учениям и фехтованию. С 1827 года юнкера вставали с 6 часов 30 минут утра, ложились в 10 часов вечера. В 6 и 8 часов 30 минут вечера давалось полчаса на отдых. В остальное время, не занятое лекциями, юнкера должны были заниматься, сидя у своих спальных столиков, не имея права ходить по дортуару (коридор с несколькими перпендикулярными к нему нишами, в которых были поставлены два ряда кроватей, по 10 в каждой нише). От 12 часов до 1 часа дня проходили фронтовые учения. В офицерских классах ежедневно назначались три двухчасовые лекции от 8 до 12 часов дня.

С марта 1848 года двухчасовые лекции заменены на полуторачасовые, кроме лекций черчения и рисования. С 18611862 вечерние лекции были отменены, обед перенесён на 3 часа дня, полугодовые экзамены отменены и заменены периодическими «репетициями» (разъяснение, повторение и проверка пройденного материала с группами по 3—5 человек). Два раза в неделю необходимо было сдать вечерние «репетиции», если юнкер не успевал к ней подготовиться, её можно было отложить (на юнкерском жаргоне — «заложить репетицию») с разрешения инспектора классов. На «репетициях» юнкерам выставлялись баллы. Средний балл из всех баллов, полученных на «репетициях» по предмету, имел одинаковое значение с годовым экзаменационным баллом. «Репетиции» проводились с 5 до 8 часов вечера. В 1865 году был осуществлён переход на утренние часовые лекции — по четыре лекции в день, начиная с 9 часов утра. Между лекциями — перерыв 15 минут.

При открытии училища оценка знаний юнкеров производилась по двенадцатибалльной системе. Затем, в «эпоху Сухозанета», училище перешло на пятидесятибалльную систему. В 1852 год, после поступления училища в ведение ГУВУЗ, для согласования положений всех учебно-заведений внутри одного ведомства, было принято решение вернуться опять на двенадцатибалльную систему.

Выпускные и офицерские экзамены производились в октябре в присутствии членов Артиллерийского отделения Военно-учёного комитета. Выпускали юнкеров по 4 разрядам. Окончившие по 1-му разряду производились в прапорщики и могли переводиться в младший офицерский класс училища, по 2-му разряду — производились в прапорщики и направлялись в войска, по 3-му разряду — оставались в училище ещё на один год, а выпускники 4-го разряда направлялись в войска юнкерами и должны были прослужить до производства в офицеры не менее 2 лет. Офицеры, показавшие наибольшие успехи в старшем офицерском классе, выпускались прапорщиками в гвардию. Выпуск из старшего класса в полевую артиллерию поручиками уставом не был определён, но постепенно введён в обычай с 1827 года. Офицеры младшего класса при переводе в старший класс производились в подпоручики, не успевающие переводились в гарнизонную артиллерию. С 1839 года по 1841 год постепенно переносятся выпускные экзамены с октября на август, то есть на время, когда юнкера училища возвращаются из летних лагерей. Выпуск офицеров в 1854 году по случаю военных действий происходил до летних лагерей.



Униформа и знаки

Униформа за время существования училища претерпевала неоднократные изменения:

  • 9.05.1820 — строевым офицерам, портупей-юнкерам и юнкерам присвоены обмундирование и вооружение по образцу полевой пешей артиллерии, при следующих изменениях:
    • Рукавные клапаны мундиров повелено иметь красные, с обкладкою у портупей-юнкеров и юнкеров из золотого галуна.
    • Киверные гербы кадетского образца, с прибавлением под орлом двух пушек.
    • Строевым офицерам, гербы на киверах и шитьё на воротнике, обшлагах и рукавных клапанах даны также по образцу кадетских корпусов, а эполеты совсем золотые.
  • 26.05.1820 — строевым офицерам, портупей-юнкерам и юнкерам, вместо назначенных прежде двубортных, повелено иметь однобортные мундиры, с красной, по борту и от борта до фалд, выпушкою и с девятью плоскими, медными пуговицами.
  • 26.01.1822 — на киверах повелено иметь круглые помпоны: у офицеров — серебряные, а у портупей-юнкеров и юнкеров — красные, шерстяные.
  • С 1824 года — как строевые офицеры, так и портупей-юнкера и юнкера начали носить кивера выше, а этишкеты шире прежних.
  • 11.02.1826 — офицерам и юнкерам, вместо бывших у них темно-зелёных панталон (у офицеров — с высокими сапогами, у прочих — с крагами), установлены темно-зелёные длинные панталоны с красной выпушкой; генералам, штаб-офицерам и адъютантам — сапоги с прибивными шпорами, как это введено в кадетских корпусах и в Главном Инженерном училище.
  • 10.05.1826 — генералам, штаб-офицерам и адъютанту летом в строю, если они должны быть верхом, установлены такие же белые полотняные панталоны, какие присвоены этим чинам в кадетских корпусах.
  • 11.01.1827 — на офицерских эполетах, для различия чинов, установлены серебряные кованые звездочки в том же порядке, какой был установлен для офицерских эполет всех войск.
  • 24.04.1828 — офицерам, юнкерам и нижним строевым чинам даны кивера новой формы, одинаковые с введёнными в то же время в кадетских корпусах и Дворянском полку, с прежним же изображением в полукружии герба.
  • 26.12.1829 — офицерам и юнкерам установлены пуговицы на обмундировании с таким же гербом, какой присвоен пуговицам в гвардейской пешей и конной артиллерии.
  • 20.08.1830 — шпаги у офицеров заменены полусаблями с чёрными ножнами и медным вызолоченным прибором, как установлено в войсках армейской пехоты.
  • 16.12.1831 — юнкерам, для отличий между собою в званиях, указано иметь на погонах мундиров и курток золотой галун.
  • 3.01.1833 — у офицеров и юнкеров отменены суконные полуштиблеты: у юнкеров отменены ещё подсумки и темляки, кроме тех, кто имеет их серебряные.
  • 20.02.1833 — у офицеров и юнкеров отменены летние панталоны с пуговицами и козырьками, и заменены брюками без пуговиц и козырьков.
  • 29.05.1834 — офицерам запрещено в строю носить ранцы, которые до этого они носили по образцу офицерских прочих войск и во всякое время носить шпоры; у панталон отменены подмочки.
  • 26.09.1834 — юнкерам с 1826 года имевшим ранцы, как у пехотных войск, при выступлении в летнее время в лагерь и обратно, установлено ношение ранцев не на двух плечевых и одном нагрудном, а на двух крестообразных ремнях.
  • 21.10.1838 — подпруги у офицерских седел установлены темно-зелёные, с красными полосками; с этого же года на офицерские чепраки даны серебряные звёзды, по примеру гвардии.
  • 15.07.1837 — офицерам даны шарфы новой формы, одинаковые с введёнными во всех войсках.
  • 17.12.1837 — офицерам даны эполеты новой формы с прибавлением 4-го тонкого витка.
  • 2.01.1844 — на околыше офицерских фуражек установлена продолговатая металлическая кокарда таких же цветов, какие присвоены кокардам офицерских шляп.
  • 9.05.1844 — офицерам и юнкерам, вместо киверов даны каски с прежним киверным гербом, во всём подобные каскам, полученным строевыми чинами пехотных войск.
  • 4.01.1845 — на офицерских касках с правой стороны, под чешуёй, установлена металлическая кокарда, как это установлено в войсках.
  • 9.08.1845 — при лагерной форме каски указано носить без султанов, хотя бы те, кому они присвоены, были в мундирах. Перемены в обмундировании юнкеров распространялись и на барабанщиков, отличающихся от них такими же как в кадетских корпусах, нашивками на мундирах и красными султанами на касках.
  • 7.07.1847 — для юнкеров утверждена фуражка темно-зелёная, с чёрным околышем, с красными по обеим сторонам выпушками и с красной же выпушкой по верхнему кругу.
  • 20.09.1849 — училище в память его учредителя великого князя Михаила Павловича указано именовать впредь Михайловским Артиллерийским училищам; офицерам его на погонах и эполетах, воспитанникам на погонах установлен вензель «М» под короной.
  • 8.06.1853 — между галуном и выпушкой на мундирах указано оставлять просвет.
  • 31.03.1855 — обмундирование прежнее, с такими же переменами в покрое и офицерском шитье на парадных полукафтанах, какие в это время исследовали в кадетских корпусах, но у офицеров, кондукторов и юнкеров воротник и обшлага бархатные, вместо суконных; амуниция чёрная (переход на двубортный мундир). Сюртук у офицеров отменен.
  • 1.05.1855 — армейским офицерам, прикомандированным к училищу, на полукафтанах погонов не носить — носить всегда эполеты. Ранцевые ремни для артиллерийской принадлежности из чёрной кожи, вощеные.
  • 19.06.1857 — на гербах для касок генералов, штаб- и обер-офицеров, воспитанников и строевых нижних чинов должно быть изображение орла с поднятыми кверху крыльями, в сиянии.
  • 24.03.1867 — юнкерам для занятий в классах и домашнего употребления иметь короткие плащи по следующему описанию:
    • Короткий плащ — только для занятий в классах и домашнего употребления, из темно-зеленого неворсованного сукна, двубортный, на каждой стороне борта по шести пуговиц, присвоенных училищу; пуговицы нашиваются только до талии; плащ кроится без талии с гладкою спинкою, свободною, но не широкою, бока прямые, воротник стоячий, спереди отлого закруглённый, имеющий вышины от 6/8 до 7/8 вершка, из такого же сукна и с такою же по верху выпушкой, застегивается на один крючок; на передних концах воротника нашиваются клапаны из чёрного сукна, с красною кругом выпушкою, шириною во всю высоту воротника, а длиною до заднего ребра плечевого погона. Воротник у крючка делается несколько ниже. В швах, соединяющих спинку с полами, с каждой стороны ниже талии оставляются прорезы для карманов (из чёрного коленкора), которые закрываются наружными суконными клапанами без выпушек. Спинка стягивается у пояса двумя суконными петлицами (шириною в 6/8 вершка), пришитыми наглухо над карманными клапанами и застегивающимися на одну пуговицу; длина пол от 5 до 6 вершков ниже пояса; грудные лацканы прострочены без выпушек. Рукав кроится прямой, с двумя швами, внизу оканчивается пришивным обшлагом, без разреза и без выпушек, шириною в три вершка. Края бортов под петлями подшиваются темно-зеленым сукном, а все прочие части плаща, за исключением пол, подшиваются белым подкладочным холстом. Полы остаются без подкладки.
    • Пуговицы на погонах одинаковые с бортовыми. Погоны не обшиваются узким галуном.
  • 1872 — юнкерский мундир стал однобортным с застежкой на 8 пуговиц. Носили юнкера поясной ремень из чёрной лакированной кожи и поясную бляху жёлтой меди, с гренадой, без номера.
  • 1882 — прибор золотой. Фуражка — чёрная, без козырька (так называемая бескозырка), с алой выпушкой и чёрным околышем. На околыше располагалась кокарда. Фельдфебели носили фуражку с козырьком. Юнкерам полагался двубортный мундир образца армейской пехоты 1881 года. Воротник и обшлага мундира имели алую выпушку. Шаровары носили укороченные и длинные, без выпушки. Зимнюю форму одежды дополняла барашковая шапка образца 1881 года и серая пехотная шинель. Юнкерские погоны —алые без выпушки, с жёлтым вензелем великого князя Михаила Павловича в виде буквы «М», обшивались по краям золотым галуном. Кушак у фельдфебелей — алый. Пуговицы и поясные бляхи красной меди с гренадой. У офицеров была форма «царского» цвета (морской волны), на воротнике и обшлагах — в 2 ряда шитье военно-учебных заведений.
  • 1885 — юнкерам была присвоена в качестве летней формы одежды гимнастическая рубаха образца кавалерии и конной артиллерии.
  • 9.05.1895 — Высочайше утверждён нагрудный жетон выпускника училища. Серебряный дульный срез нарезной пушки, под золотой императорской короной. В верхней части среза находятся две золотые лавровые ветки, увенчанные бантом, а в нижней части проходит надпись: «М. артиллерiйское Уч.». Надпись и бант выполнены синей эмалью. Внутри среза — золотой вензель на чёрном фоне «М» и дата «1820».
  • 1902 — на поясной бляхе и пуговицах появился герб военно-учебного заведения.
  • 1904 — на поясной бляхе и пуговицах герб был заменен орлом.
  • 1907 — юнкера стали носить двубортный мундир с алой выпушкой по борту и обшлагам. Сзади на мундире — карманные клапаны.
  • 1909 — на клапаны воротника шинели и на воротник мундира прибавили тёмно-зелёную выпушку.
  • 19091910 — юнкерам был присвоен кивер гвардейского пехотного образца чёрного фетра, на котором спереди красовался герб военно-учебных заведений — орёл с опущенными крыльями в сиянии. При парадной форме юнкера носили на кивере унтер-офицерский помпон.
  • 7.03.1911 — Высочайше утверждён знак об окончании училища. Золотой двуглавый орел времен Николая I, увенчанный Императорской короной, держащий в лапах два скрещенных ствола пушек, стальной и бронзовый, на месте скрещения которых наложена серебряная оксидированная сферическая граната с пламенем. На крыльях орла — накладные серебряные вензеля Императоров Александра I (слева) и Николая II (справа). В центре знака воспроизведён жетон училища.
  • 1914 — форма разделилась на форму военного и мирного времени.
    • В состав формы военного времени входили: походная суконная рубаха защитного сукна с погонами, шаровары чёрные укороченные, поясной ремень с бляхой, плечевая портупея, шашка с темляком, сапоги высокие и шпоры, фуражка защитного цвета с козырьком, перчатки коричневые (в строю — кому такие были присвоены; при увольнении в отпуск — по желанию), шинель пехотного образца (в скатанном виде перекидывалась через левое плечо), револьверная кобура с револьвером и шнуром к нему, наушники, башлык.
    • Форма мирного времени разделялась на парадную, обыкновенную, служебную, домашнюю.
    • Парадная форма включала: мундир, укороченные шаровары, поясной ремень, у фельдфебелей белый кожаный ремень (в реальности это был кожаный ремень палевого цвета), шашку, офицерский темляк, кому он был присвоен, высокие сапоги, шпоры, кивер с помпоном и кистями, награды и нагрудные знаки, белые замшевые перчатки, шинель, наушники по особому распоряжению.
    • Обыкновенная форма отличалась от парадной тем, что юнкера надевали кивер без помпона и коричневые перчатки вместо белых. Что касается шинелей, то их, как и при парадной форме, полагалось надевать только в рукава.
    • Служебная форма включала: мундир, который, как правило, в расположении училища по приказанию начальника училища заменялся рубахой, укороченные шаровары, поясной ремень, высокие сапоги, бескозырку (у фельдфебелей фуражка была с козырьком), воинские награды и знаки, коричневые перчатки, шинель в рукава или внакидку, наушники в особых случаях, башлык по особому приказанию.
    • Домашняя форма включала: гимнастическую рубаху (гимнастёрку) защитного цвета, с погонами, шаровары чёрные длинные, поясной ремень, короткие сапоги, бескозырку при выходе из здания училища, награды и знаки — по желанию, шинель — также по желанию, если не следовало особого приказания при выходе из здания училища надевать шинель. При верховой езде михайловцы носили тёмно-синие шаровары.
    • Головные уборы разделялись на кивер, бескозырку и летнюю фуражку. В летнее время в лагере защитную гимнастерку часто заменяла холщовая рубаха, дополненная белой бескозыркой.
    • Фельдфебелям присваивались на погоны лычки из широкого золотого; у них была фуражка с козырьком и дополнительная тесьма по верхнему краю наружного обода кивера. Старшим портупей-юнкерам присваивались 3 лычки на погоны из басонной тесьмы, младшим — две лычки. Для портупей-юнкеров полагался тесак с офицерским темляком и револьвер. Фельдфебелям, кроме револьвера, полагалась шашка с офицерским темляком. В расположении училища носить шпоры при высоких сапогах разрешалось только фельдфебелям и портупей-юнкерам. Они также носили револьвер в револьверной кобуре. К форме начальствующих лиц из юнкеров полагался офицерский темляк.
    • Юнкерам, которые ещё в кадетском корпусе были вице-фельдфебелями или вице-унтер-офицерами, сохранялись на погонах: первым — продольная нашивка, вторым — поперечная нашивка по низу погона из узкого галуна.
    • Награды на груди юнкера обязаны были носить при парадной и обыкновенной формах во всех случаях, при служебной же — только в отпуске. Кресты и медали надевались либо на мундир, либо на гимнастерку, либо прикреплялись к шинели, надетой в рукава. Нагрудные знаки, установленные для лиц, окончивших высшие или средние учебные заведения гражданского ведомства, юнкера имели право носить при всех формах одежды, когда о том объявлялось в приказе по училищу. Полученные за состязательную стрельбу в училище значки и призовые часы с цепочкой на выпуск, юнкера имели право носить при парадной и обыкновенной формах, а также при служебной форме — в отпуске.
    • Носить очки юнкера могли только вне строя. Им запрещалось носить пенсне, кольца и брелоки. С 1911 года юнкерам разрешалось носить часы, не выставляя при этом цепочки.



Знаки, жетоны и медали
Жетон выпускника. Учреждён 09.05.1895.
Серебро 84-пробы, золочение. Мастерская Фёдора Руча.
Знак об окончании училища. Учреждён 07.03.1911.
Серебро 84-пробы. Мастерская «Эдуард».
Знак об окончании училища. Бронза,
золочение, серебрение. Мастерская «Э.Кортман».
Жетон к празднику училища (бальный жетон ???).
1901 год.
Жетон, выдававшийся за успехи стрельбе. Жетон в форме погона. Жетон с образом погона.
1902 год.
Памятная медаль к 50-летию академии и училища.
1870 год.


Административно-преподавательский состав и выпускники

Главноначальствующие, управляющие, командиры и начальники

в хронологическом порядке с указанием дат исполнения обязанностей

Великий князь Михаил Павлович (18201849) — Генерал-фельдцейхмейстер, основатель училища

Ростовцев Яков Иванович (1849—6.02.1860) — начальник главного штаба Его Императорского Величества по военно-учебным заведениям

Великий князь Михаил Николаевич (9.02.1860—6.12.1862) — Генерал-фельдцейхмейстер, главный начальник военно-учебных заведений

Баранцов Александр Алексеевич (6.12.1862—10.06.1881) — товарищ Генерал-фельдцейхмейстера

  • [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/107849/Рот Рот, Константин Иванович] (08.18711881) — начальник училища и академии
  • Демьяненков Николай Афанасьевич (18811898) — начальник училища и академии
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1053 Невадовский Дмитрий Иванович] (13.03.1899—4.01.1900) — помощник начальника училища и академии, (4.01.1900—25.07.1906) — начальник училища
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=2098 Чернявский Василий Тимофеевич] [4.10.1903—?) — начальник академии, в ведении которого находилось и училище
  • Вахарловский Всеволод Николаевич (25.07.1906—28.09.1912) — начальник училища
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=989 Карачан Петр Петрович] (26.121912—21.10.1916) — начальник училища
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=5019 Леонтовский Иван Михайлович] (14.12.1916—3.10.1917) — начальник училища
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=999 Михайловский Иван Петрович] (1917 ???) — последний начальник училища, позже начальник 1-х Советских артиллерийских командных курсов

Командиры батарей

в хронологическом порядке с указанием дат исполнения обязанностей

  • Фрейман Г. А. (18341835)
  • Мисершмит А. К. (18351839)
  • Кузьмин В. Н. (18391849)
  • Дитрихс К. Е. (18491854)
  • Коханов (Каханов) Иван Семёнович (18541864)
  • Фриде Алексей Яковлевич (18641866)
  • Вейсфлог А.К. (1866—?)
  • Баумгартен Александр Трофимович (1873-3.08.1888)[6]
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=2098 Чернявский Василий Тимофеевич] (3.08.1888-1.08.1894)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=8036 Долгов Владимир Александрович] — командир полубатареи
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1212 Бодиско Владимир Константинович] (19.07.1898-?) — командир полубатареи
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=973 Мамонтов Владимир Петрович] (21.01.1899-12.08.1908)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=3420 Туров Владимир Дмитриевич] (21.01.1899-25.08.1905)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=5019 Леонтовский Иван Михайлович] (3.09.1903-?) — командир полубатареи
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1212 Бодиско Владимир Константинович] (6.11.1905-9.08.1909)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=5019 Леонтовский Иван Михайлович] (16.09.1908-22.06.1914)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1157 Микеладзе Вячеслав Артемьевич], князь (09.09.1909-23.05.1912)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=8045 Марцынкевич Владимир Каэтанович] (с 25.05.1911) — командир полубатареи
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=7953 Авринский Владимир Александрович] (22.03.1915-?)
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=7649 Невядомский Павел Ричардович] (7.07.1916-1917)

Инспекторы классов

в хронологическом порядке с указанием дат исполнения обязанностей



Революция и преобразования

6.11.1917 училище было формально расформировано, а 14.02.1918 года Народный комиссариат по военным делам издал приказ № 130 об открытии на базе расформированных 12-и бывших военных училищ, командных курсов РККА. Фактически же была произведена реорганизация Михайловского училища в 1-е Советские артиллерийские Петроградские командные курсы. Это учебное заведение использовало здания, имущество и обмундирование, оставшиеся от училища. Окончательно, училищная форма была ликвидирована только к 30-м годам, кавалерийские сапоги со шпорами отменили только в 1953 году.

... Михайловское училище! А ведь мы спали на кроватях этих ребят, на матрасах, набитых конским волосом. Кстати, мы использовали этот конский волос для натирки паркетных полов. В столовой же нам приносили хлеб на подносах Михайловского училища с большим вензелем «М» на них. И ещё одна деталь. Все три года учёбы мы проносили шпоры на сапогах — атавизм, конечно, но никого он не удивлял. Правда, шпоры приносили нам дополнительные хлопоты, поскольку их надо было все время содержать в порядке и, не дай бог, старшина на утренней поверке обнаружит у кого-нибудь ржавчину на них — наряд вне очереди обеспечен. «Поднять правую ногу...», потом та же процедура происходила с левой ногой, и старшина внимательно изучал наши шпоры. Когда же были дневальными, то к шпорам присовокуплялся клинок — тоже атавизм. Тем не менее, это считалось в порядке вещей, никого не удивляло, зато на танцах по субботам (уже на старших курсах) девицы млели от звяканья наших шпор в вихре вальса. Да, были времена...

— Из письма выпускника 2-го Ленинградского артиллерийского училища 1949 года Э.А. Позднякова

На курсы были автоматически зачислены преподаватели и часть оставшихся в Петрограде юнкеров Михайловского и Константиновского училищ. Первым начальником курсов стал бывший начальник училища [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=999 И.П. Михайловский]. Несмотря на начавшиеся почти сразу после открытия курсов репрессии, преподавание наук будущим командирам РККА велось на очень высоком уровне. Почти регулярно кто-либо из состава преподавателей или курсантов «бесследно исчезал», но это никак не отражалось на ходе учебной работы.

Первые массовые репрессии начались уже в июне 1918 года. Тотальные же чистки профессорско-преподавательского состава и обучающихся проводились в 19301931 годах по так называемому «Гвардейскому делу» (делу «Весна») и весной-летом 1938 года.


История переименований

  • 01.09.1920 — 2-е Советские артиллерийские Петроградские командные курсы
  • 03.02.1921 — 3-я Петроградская школа комсостава полевой тяжёлой артиллерии РККА
  • 18.05.1922 — Петроградская школа тяжёлой и береговой артиллерии комсостава РККА
  • 11.01.1923 — Петроградская школа полевой тяжёлой артиллерии комсостава РККА
  • 31.03.1923 — Петроградская командная школа тяжёлой и береговой артиллерии комсостава РККА
  • 09.10.1924 — 2-я Ленинградская артиллерийская школа
  • 16.03.1937 — 2-е Ленинградское артиллерийское училище
  • 1941 — 2-е Томское артиллерийское училище (в связи с эвакуацией в город Томск)
  • 1945 — 2-е Ленинградское артиллерийское училище
  • 12.11.1957 — Коломенское артиллерийское училище (в связи с передислокацией в город Коломна).
  • 31.01.1968 — Коломенское высшее артиллерийское ордена Ленина Краснознамённое командное училище им. Октябрьской Революции
  • 17.11.1995 — Михайловское высшее артиллерийское командно-инженерное училище
  • 29.08.1998 — Михайловский военный артиллерийский университет (филиал г. Коломна)
  • 15.12.2004 — Коломенское высшее артиллерийское командное училище (Военный институт)

8.02.2008 [archive.is/20130407022503/shevron-vvuz.narod.ru/RPRF2008-137p.html Распоряжением Правительства России] Коломенское высшее артиллерийское командное училище было ликвидировано.


Память об училище
Нарукавный знак Михайловского высшего артиллерийского
командно-инженерного училища. Утверждён в 1995 году.
Официальный памятный знак к 170-летию училища.
Утверждён в 1989 году. По политическим соображениям короны «сняты».
Неофициальный памятный знак к 180-летию училища.
Серебро, золочение. 2000 год.


См. также

Источники

[forum.vgd.ru/174/35409/ РГВИА, фонд 310] (Михайловская артиллерийская академия и училище)

Напишите отзыв о статье "Михайловское артиллерийское училище"

Примечания

  1. Высочайшее Повеление
  2. Илл. 420. Обер-офицер и юнкер Михайловского Артиллерийского училища 24 мая 1864 года в парадной форме // Перемены в обмундировании и вооружении войск Российской Императорской армии с восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича (с дополнениями) : Составлено по Высочайшему повелению / Сост. Александр II (император российский), илл. Балашов Петр Иванович и Пиратский Карл Карлович. — СПб.: Военная типография, 1857—1881. — До 500 экз. — Тетради 1—111 : (С рисунками № 1—661). — 47×35 см.
  3. По воспоминаниям юнкера училища Е. Э. Мандельштама большинством командного состава училища и юнкеров Февральская революция не принимались и в дни корниловского наступления на Петроград училищу не доверили участие в обороне города – Е.Э. Мандельштам. Воспоминания – М.: Новый мир, 1995, № 10
  4. Статья Я.Ю. Тинченко «Душа скорбит, уста должны молчать» (см. разд. ЛИТЕРАТУРА)
  5. Гагкуев Р. Г. К истории марковцев // Марков и марковцы. — М.: НП «Посев», 2001. — С. 480—481. ISBN 5-85824-146-8.
  6. Баумгартен, Александр Трофимович // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  7. Брикс, Андрей Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  8. 1 2 Добротворский П. И. Моя исповедь. — М.: Тов-во И. Н. Кушнеров и Ко, 1904.
  9. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/38185/Горлов Горлов Александр Павлович]
  10. Граве Иван Платонович — статья из Большой советской энциклопедии.
  11. </ol>

Литература

  • Михайловское артиллерийское училище // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Губарев Г.В. [kazak.academic.ru/1164/МИХАЙЛОВСКОЕ_АРТИЛЛЕРИЙСКОЕ_УЧИЛИЩЕ Казачий словарь-справочник]. — Сан. Ансельмо, Калифорния, С.Ш.А., 1966-1970.
  • Платов А.С. [books.google.com/books?id=VspFAAAAcAAJ&pg=PP9#v=onepage&q&f=true Исторический очерк образования и развития Артиллерийского училища в 3-х томах]. — Спб.: Тип-я II отд. Соб. Его Императорского Величества канц., 1870.
    • Вторая ссылка на вышеприведённую книгу (только загрузка, но качество значительно лучше) (mirknig.com/2011/08/23/istoricheskiy-ocherk-obrazovaniya-i-razvitiya-artilleriyskogo-uchilischa-1820-1870-gg.html)
    • [www.runivers.ru/lib/book7714/ Третья ссылка] на вышеприведённую книгу (в 3-х томах — с приказами, распоряжениями и списком выпускников 1820-1870 годов)
  • Михайловская Артиллерийская Академия и Училище накануне их разделения. Памятная книжка. — 3. — СПб.: типография А.С. Суворина, издание К. Гука, 1899.
  • Михайловцы. Сборник воспоминаний о Михайловских артиллерийских училище и академии и их питомцах в 4-х томах / Лашков С.И.. — Белград - Нью-Йорк: Правление Общества Михайловцев, 1936-1959.
  • Гродский Г.М. Михайловское артиллерийское училище и академия в XIX столетии (1820-1881). — Спб.: Тип-я В.Мильштейна, 1905.
  • Бугураев М.К. Михайловское артиллерийское училище. 150-летие основания. — Общ-о Михайловцев-артиллеристов в США, 1971.
  • Пеньков В.Д. Золотые страницы истории Коломенского (Михайловского) высшего артиллерийского командного училища. — Коломна: Инлайт, 2010. — ISBN 978-5-9901029-6-5.
  • Кривенко B.C. Юнкерские годы. 25 лет назад.. — СПб.: тип. А.С. Суворина, 1898.
  • Греков Ф.В. Краткий исторический очерк военно-учебных заведений Российской Империи (1700-1910). — М.: Типография «Вильде», 1910.
  • Воробьева А.Ю. [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/1000763/Vorobeva_Alla_-_Rossiyskie_yunkera_1864-1917._Istoriya_voennyh_uchilisch.html Российские юнкера 1864-1917: История военных училищ]. — М.: ACT-Астрель, 2002. — 65 с. — («Солдат»). — ISBN 5-17-009504-X/5-271-04140-9.
  • Волков С.В. [ординарец.рф/officer/000.htm Русский офицерский корпус]. — М.: Воениздат, 1993.
  • Тинченко Я.Ю. [www.xxl3.ru/krasnie/tinchenko/tinchenko.htm Голгофа русского офицерства в СССР, 1930 - 1931 годы]. — М.: Моск. обществ. науч. фонд, 2000. — 496 с.
  • Марков А.Л. [militera.lib.ru/memo/russian/markov_al/ Кадеты и юнкера]. — Буэнос-Айрес, 1961.
  • Вадимов Е. (Лисовский Ю.И.). [militera.lib.ru/memo/russian/vadimov_e/index.html Корнеты и звери («славная школа»)]. — Нью-Йорк: Н. З. Рыбинского, 1954.
  • Селиванов М.С. [www.ozon.ru/context/detail/id/3501617/ Нагрудные знаки и жетоны военных учебных заведений Российской Императорской армии]. — М.: Collector's Book, 2007. — 192 с. — ISBN 1-932525-54-8.
  • «Торжество двадцатипятилетия Артиллерийского училища» // Северная пчела : Г. — СПб., 1845.
  • «Торжество двадцатипятилетия Артиллерийского училища» // Артиллерийский журнал : Ж. — СПб., 1846. — № 1.
  • Новицкий Г.В. «Воспоминания воспитанника 1-го выпуска из Артиллерийского училища» // Военный сборник : Ж. — СПб., 1871. — № 2.
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=2209 Шляхтин Э.Э.] [lepassemilitaire.ru/mixajlovskoe-artillerijskoe-uchilishhe-polkovnik-shlyaxtin/ «Михайловское артиллерийское училище»] // Военная быль : Ж. — Париж, 1969. — № 96, 97.
  • «Артиллерийское училище в 1845 году» // Русская старина : Ж. — СПб., 1904. — № 5-6.
  • фон Бооль В.Г. «Воспоминания педагога» // Русская старина : Ж. — СПб., 1904.
  • Крыжановский П.А. «Штрихи из прошлого». Воспоминания из последнего десятилетия царствования Николая I // Исторический вестник : Ж. — СПб., 1915. — № 8.
  • Фирсов Н.Н. «Воспоминания об императоре Николае Павловиче» // Русская старина : Ж. — СПб., 1887. — № 9.
  • Фирсов Н.Н. «Новички» // Русская старина : Ж. — Спб., 1903. — № 10.
  • Тинченко Я.Ю. «Душа скорбит, уста должны молчать» // Старый цейхгауз : Ж. — М., 2003. — № 1(21).
  • Долгово-Сабуров Б. [archive.org/details/artilleriiskiizh1930111 «Привет» (К 110-летнему юбилею училища)] // Артиллерийский журнал : Ж. — Париж, 1930. — № 9.
  • Добрынин В. [archive.org/details/artilleriiskiizh1930111 «Из первых воспоминаний Донца-Михайловца» (К 110-летнему юбилею училища)] // Артиллерийский журнал : Ж. — Париж, 1930. — № 9.
  • Залюбовский А. [archive.org/details/artilleriiskiivi «Полвека назад»] // Артиллерийский вестник : Ж. — Белград, 1933. — № 9(42).

Ссылки

  • [archive.org/search.php?query=subject%3A%22Russia.+Armiia%22 Книги, журналы и статьи по РИА. Много по артиллерии, есть статьи по МАА и МАУ.]
  • [docs.google.com/file/d/0B1mPmA7PLvKWa3VLRWRsQ3BOcmc/edit?usp=sharing Знаки, связанные с училищем, выпущенные после 1917 года]
  • [www.xxl3.ru/krasnie/tinchenko/razd2.html Списки генералов и офицеров русской армии, осужденных по делу «Весна»]

Отрывок, характеризующий Михайловское артиллерийское училище

Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.