Ульяновское танковое училище

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ульяновское гвардейское высшее танковое командное, дважды Краснознамённое, ордена Красной Звезды училище им. В. И. Ленина
Прежние названия

Симбирские пехотные курсы (1918-1921)
Симбирская пехотная школа командного состава (1921-1924)
12-я Краснознамённая школа командного состава имени В. И. Ленина (1924-1936)
1-е Ульяновское Краснознамённое танковое училище имени В. И. Ленина(1936-1966)

Год основания

1918

Год закрытия

1991

Реорганизован

с 17 августа 1991 года Ульяновское суворовское военное училище

Тип

военное учебное заведение

Расположение

Ульяновск

Награды

К:Учебные заведения, основанные в 1918 году

Ульяновское танковое училище — военное учебное заведение СССР, готовившее командиров танковых войск в 1932—1991 годах. Располагалось в городе Ульяновске.

Полное наименование: Ульяновское гвардейское высшее танковое командное, дважды Краснознамённое, ордена Красной Звезды училище им. В. И. Ленина





Предыстория

В соответствии с приказом народного комиссариата по военным делам № 130 в Москве, Петрограде, Твери, Казани и в других городах РСФСР были открыты тринадцать ускоренных курсов по подготовке командиров для пехотных, кавалерийских и артиллерийских частей Красной Армии. Такой курс был открыт, в том числе, и в городе Симбирске. 1 ноября 1918 года состоялся первый выпуск красных командиров, прошедших боевую закалку в боях с белочехами и белогвардейцами при обороне и взятии Симбирска.

4 ноября 1918 года приказом Всероссийского Главного штаба были созданы Симбирские пехотные курсы на 500 человек по подготовке командиров взводов. Первым заведующим курсами (так он тогда назывался) был назначен Пётр Павлович Осокин. Летом 1918 года сводный полк Симбирских и Самарских курсов под командованием П. П. Осокина отличился на Южном фронте. За мужество и героизм, проявленные курсантами в боях, Симбирские и Самарские курсы одними из первых в Красной Армии были награждены орденами Красного Знамени. Официальное торжественное открытие курсов состоялось 25 декабря 1918 года, а 4 мая 1919 года состоялся первый выпуск красных командиров в количестве 26 человек. С 1921 года курсы носили название Симбирской пехотной школы командного состава (с трёхлетним сроком обучения).

В связи с сокращением РККА в январе 1923 года в школу вливаются Самарские пехотные командные курсы. Приняв орден Красного Знамени Самарских курсов, Симбирские пехотные курсы стали именоваться дважды Краснознамёнными. Приказом Реввоенсовета СССР от 28 января 1924 года Симбирской пехотной школе — одной из первых школ советских красных командиров — было присвоено наименование «12-я Краснознамённая школа командного состава имени В. И. Ленина».

Ульяновское танковое училище

Весной 1932 года Краснознамённая (с осени 1931 года — стрелково-артиллерийская) школа была переформирована в бронетанковую с полной заменой профиля подготовки. С 1 июня школа приняла первые спецнаборы курсантов-коммунистов и приступила к подготовке командиров танков и танковых взводов. Школа была укреплена командными кадрами: помощниками командиров рот по техчасти из Московской школы, преподавателями-техниками с Ленинградских бронетанковых курсов.

В окрестностях села Поливна были созданы танкодром, автодром и танковый полигон. К весне 1933 года школа была перевооружена на танки БТ и имела вполне удовлетворительную учебно-материальную базу. В ноябре 1933 года был произведён первый выпуск командиров-танкистов (191 командир). Для усиления военно-технической и общеобразовательной подготовки курсантов в феврале 1934 года издан приказ Реввоенсовета СССР об увеличении с 3-х до 3,5 лет срока обучения в бронетанковых и других технических школах.

В апреле 1936 года приказом Народного комиссара обороны СССР школа преобразована в 1-е Ульяновское Краснознамённое танковое училище имени В. И. Ленина. К 1937 году Ульяновское Краснознамённое танковое училище имени В. И. Ленина вышло на 1-е место среди танковых училищ в Красной Армии.

В годы Великой Отечественной войны

В первые дни Великой Отечественной войны на основании приказа командующего войсками Приволжского военного округа от 26 июня 1941 года в училище началось формирование танкового батальона из числа лучших командиров, политработников и курсантов, А утром 27 июня батальон под командованием капитана Дорошкевича Н. А. в составе 156-ти человек и 24-х танков (КВ, Т-34 и БТ) отбыл в действующую армию. Вскоре в районе города Лепель он вступил в бой. Танкисты—ульяновцы показали высокую боевую выучку, героизм и мужество, проявили особую доблесть в каждом бою. 13 сентября 1941 года, после двух месяцев непрерывных боёв, курсанты и командиры Ульяновского танкового батальона были отозваны с фронта и направлены снова в училище.

Срок обучения в училище был сокращён до шести-девяти месяцев. При училище были созданы трёхмесячные курсы по подготовке автотехников, переподготовки общевойсковых командиров и политработников на командиров танковых взводов. В короткие сроки были разработаны новые учебные программы, проведена большая работа по переустройству материальной базы, совершенствованию полевой выучки, умению обслуживать технику и повышать её надежность.

Благодаря большому кропотливому труду командования и преподавателей, уже во второй половине 1941 года училище произвело пять ускоренных выпусков, дав бронетанковым и механизированным войскам 536 командиров-танкистов, 138 военных техников и 32 автотехника. Всего с 22 июня 1941 года по 1 января 1942 года было выпущено 767 человек. Зимой 1941—1942 годов училище стало одной из крупнейших кузниц командных кадров для бронетанковых и механизированных войск Красной Армии. С 1 февраля 1942 года училище перешло на новый профиль подготовки командиров тяжёлых танков КВ.

В июне 1943 года училище отметило своё 25-летие. В ознаменование 25-й годовщины училища, за выдающиеся успехи в деле подготовки командных кадров для танковых войск и боевые заслуги перед Родиной, 28 июня 1943 года приказом Народного комиссара обороны Союза СССР № 252 училище было преобразовано в Гвардейское и Указом Президиума Верховного Совета ССР от 8 июля 1943 года награждено орденом Красной Звезды. 1943 год училище завершило по итогам боевой и политической подготовки в числе лучших военных училищ Вооружённых Сил, а среди танковых, как и в предыдущем году, заняло первое место.

На завершающем этапе войны 1-му Ульяновскому Краснознамённому танковому училищу, как одному из лучших, поручена подготовка командиров тяжёлых танков ИС-2 для укомплектования гвардейских танковых частей.

За время Великой Отечественной войны училище сделало 45 выпусков, подготовив для фронта 8924 офицера-танкиста.

Послевоенные годы

В послевоенные годы по профилю среднего училища (выпуски 1945—1969 годов) было произведено 22 выпуска и подготовлено 4300 офицеров—танкистов. В 1966 году в связи с возросшими требованиями к подготовке офицеров Ульяновское танковое было преобразовано в Ульяновское гвардейское высшее танковое командное дважды Краснознамённое ордена Красной Звезды училище им. В. И. Ленина. Курс обучения был увеличен с 3-х лет до 4-х. В 1970 году был произведен первый выпуск офицеров с высшим военным специальным образованием.

Всего за годы существования Ульяновского училища с 1919 по 1991 года основной курс обучения закончили более 25 тысяч человек, в том числе по высшему профилю 6 тысяч человек. Здесь учились 93 Героя Советского Союза, два Героя Социалистического Труда и 6 Героев Российской Федерации. Более 160-ти будущих маршалов и генералов получили военные знания в этом училище.

В июне 1991 года был произведен последний, 141-й, выпуск офицеров.

Постановлением Совета Министров СССР от 11 июля 1991 года училище было переформировано к Ульяновское суворовское военное училище, которое унаследовало награды и гвардейское наименование Ульяновского танкового училища.

Начальники училища

Известные выпускники

См. Выпускники Ульяновского гвардейского высшего военного танкового командного училища имени В. И. Ленина

Напишите отзыв о статье "Ульяновское танковое училище"

Литература

  • Ульяновская -Симбирская энциклопедия, Том 1. Ульяновск: Издательство «Симбирская книга», 2000. ISBN 5-8426-0224-5

Ссылки

  • [www.guktu.ru Гвардейское Ульяновское Командное Танковое Училище]


Отрывок, характеризующий Ульяновское танковое училище

– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.