Первое послание к Тимофею

Поделись знанием:
(перенаправлено с «1-е послание к Тимофею»)
Перейти к: навигация, поиск

Первое послание к Тимофею — книга Нового Завета. Входит в число посланий апостола Павла.

Два послания к Тимофею, любимому ученику апостола Павла, а также послание к Титу обычно называют пастырскими посланиями, потому что в них содержатся наставления, актуальные не только для адресатов, но и для всех пастырей Церкви.





История

Тимофей, как сообщают Деяния апостолов, был сыном иудеянки, обратившейся в христианство, и эллина; жил в городе Листра в провинции Ликаония. Сам Тимофей обратился, вероятно, под влиянием проповеди апостола Павла в Листре во время его первого путешествия (Деян. 14:5-22), около 4849 гг.

Точная датировка послания затруднена. Очевидно, что послание было написано после освобождения Павла из первых римских уз, вероятнее всего в 6265, уже после того, как освободившись от уз, апостол Павел предпринял с Тимофеем поездку на Восток, и оставил Тимофея в Эфесе епископом.

Вопрос о подлинности

Подлинность послания подтверждена, в частности, древними переводами и упоминаниями у сщмч. Поликарпа Смирнского, сщмч. Иринея Лионского, Оригена и других древних писателей.

Тем не менее, многие западные учёные-библеисты сомневаются в принадлежности послания Павлу.[1] Первым сомнения высказал Фридрих Шлейермахер в 1807 г. Основные аргументы состояли в том, что данное послание содержит слова и мысли, противоречащие тем, что находятся в других посланиях Павла. Кроме того, автор послания, как считает Баур (1835), выступает против учений, похожих на гностические ереси, которые существовали во II веке — спустя много лет после смерти Павла, а церковное устройство также соответствует II веку. Позже учёные пришли к заключению, что оба послания к Тимофею, а также Послание к Титу (которые в XVIII в. были сгруппированы между собой и названы «пастырскими») принадлежат не Павлу, а написаны одним автором, выдававшим себя за Павла, но жившим гораздо позже него. Среди них — Гольцман (1880), который считал, что послания к Тимофею и Титу направлены к вымышленным лицам и созданы для упрочения единства Церкви. Эти три послания очень похожи между собой по используемой лексике и по стилю, но сильно отличаются от лексики и стиля настоящих посланий Павла. В 1921 г. британский учёный A. Н. Гаррисон провел обширное статистическое исследование[2] содержащихся в Пастырских посланиях слов, которое показало, что более трети из них (306 слов из 848) не содержатся ни в одном из подлинных посланий Павла, но зато составляют характерную лексику христианских авторов II века. Более поздние исследования подтвердили эти выводы[3]. В тех же случаях, когда Павел и автор Пастырских посланий используют одни и те же слова, они вкладывают в них разный смысл. Как отмечает учёный-библеист и специалист по Новому Завету и истории раннего христианства Барт Эрман, взгляды автора этих посланий по ряду вопросов противоречат взглядам Павла, включая, например, вопросы брака или равноправия женщин с мужчинами. Для Павла спасение человека возможно только через смерть и воскресение Иисуса. Автор же Пастырских посланий утверждает, что женщины спасутся через чадородие (1Тим. 2:15). Они описывают совершенно иную историческую реальность, которая существовала уже много позже жизни Павла. При Павле церкви представляли собой общины равных членов без иерархии, и в своих подлинных посланиях (например, в Первом и Втором посланиях коринфянам) он обращался к церкви как к целому или к отдельным людям, но не к пастырям, епископам и т. д., потому что их тогда не было. Автор же Пастырских посланий обращается к главам церквей (Тимофею и Титу, якобы главам церквей Эфесса и Крита) и учит их, как назначать епископов и диаконов.[1] Причем, в то время как настоящий Павел советует христианам оставаться безбрачными и девственниками и не желает, чтобы вдовы выходили замуж повторно, хотя и не запрещает (1Кор. 7:8,25-37), автор Пастырских посланий утверждает, что епископы и диаконы должны быть женатыми и имеющими детей (1Тим. 3:2,12), а также желает, чтобы вдовы выходили замуж повторно (1Тим. 5:14).

Сторонники подлинности 1-го послания к Тимофею считают выводы критиков надуманными. Так, Н. П. Розанов[4], один из авторов «Толковой Библии А. П. Лопухина и преемников», рассматривая возражения библеистов XIX века (идеи которых были продолжены в следующем веке), утверждает, что церковное устройство по посланию к Тимофею соответствует таковому в книге Деяний, в которой также упоминается рукоположение (Деян. 14:23), а названия «епископ» и «пресвитер» всё ещё являются взаимозаменяемыми (и этим объясняется «женатый епископат»), тогда как уже в посланиях сщмч. Игнатия Богоносца (к Ефесянам, 4) они уже различаются. Так как Ефесская церковь существовала более 10 лет до написания Послания к Тимофею, формирование за это время института диаконисс не представляется невероятным. То же самое относится к формированию обрядов посвящения. В Послании к Тимофею также не находят некоторых характерных черт гносиса II века, например, отрицания Ветхого Завета (лжеучители представляли себя учителями Торы, 1Тим. 1:7), самоотделения гностиков от Церкви, а в слове «гносис» (1Тим. 6:20) необязательно видеть гностицизм — автор Послания говорит о нём в том же смысле, что и о «мудрости» человеческой в 1Кор. 1:17 и далее. Языковые отличия объясняются тем, что Пастырские послания написаны гораздо позже не подвергаемых сомнениям Посланий, при этом Апостол Павел уже подвергся влиянию новой среды: познание латинского языка могло наложить отпечаток на стиль других его языков, и соответственно, предполагается влияние языка Посланий на язык Церковных писателей II в. «Противоречия», приведённые Эрманом, могут быть разрешены из текста самих Посланий: о спасении через смерть и воскресение Христа говорится в 1Тим. 2:5-6, а о том, что нужно иметь самому человеку для спасения — веру, действующую любовью и приносящую плод добрых дел — и в Гал. 5, и в 1Тим. 2:15; аргументация разрешения повторного брака для вдов одинакова и в 1Кор. 7:8-9, и в 1Тим. 5:11-15, тогда как и в 1Тим. 5:3-10, и в 1Кор. 7:8 говорится о том, какими должны быть истинные вдовы, посвящающие себя Богу. Выражение «должен быть одной жены муж» (1Тим. 3:2,12)) по отношению к епископу и диакону понимается как противоположность бракам с несколькими супругами, а не девству: о девстве в данном случае не говорится, видимо, потому, что несмотря на проповедь Апостола Павла, оно всё ещё оставалось мало распространённым.[5]

Основные темы

Из послания видно, что в середине 60-х годов главной проблемой Эфесской церкви было нашествие многочисленных учителей, проповедников самых разнообразных ересей, в основном гностического характера. Главные темы послания — борьба со лжеучителями и увещевания о достойной христианской жизни. Также из послания видно, что в Эфесской церкви уже чётко выделялись саны епископов и диаконов.

  • Приветствие (1:1-2)
  • Увещевания против лжеучений (1:3-11)
  • Свидетельство Павла о своём служении (1:12-20)
  • О вознесении молитв (2:1-8)
  • О женской скромности (2:9-15)
  • О епископах (3:1-7)
  • О диаконах (3:8-13)
  • Церковь и тайна благочестия (3:14-16)
  • Последние времена и лжеучителя (4:1-5)
  • Наставления лично для Тимофея (4:6-16)
  • Наставления Тимофею о разных группах в Церкви (глава 5)
  • Ещё о лжеучителях (6:1-10)
  • Последние увещевания Тимофею (6:11-21)

Напишите отзыв о статье "Первое послание к Тимофею"

Примечания

  1. 1 2 Эрман Б. Великий обман: Научный взгляд на авторство священных текстов. М.: Эксмо, 2013. Глава 3 «Подлоги под именем апостола Павла».
  2. A. N. Harrison, The problem of the Pastoral Epistles (Oxford: Oxford University Press, 1921).
  3. Armin Baum, «Semantic Variation Within the Corpus Paulinum: Linguistic Considerations Concerning the Richer Vocabulary of the Pastoral Epistles», Tyndale Bulletin 59 (2008): 271-92.
  4. [ekzeget.ru/kniga.php?kn=1tim&tolk=%D2%EE%EB%EA%EE%E2%E0%FF%20%C1%E8%E1%EB%E8%FF%20%C0.%CF.%20%CB%EE%EF%F3%F5%E8%ED%E0 Толковая Библия А. П. Лопухина. Пастырские послания]
  5. [azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserkvi/o-bezbrachii-i-monashestve-episkopov/ Протоиерей Александр Лебедев. О безбрачии и монашестве епископов]


Отрывок, характеризующий Первое послание к Тимофею

Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.