1-й Средне-Сибирский армейский корпус (Сибирская армия)

1-й Средне-Сибирский армейский корпус сформирован из добровольческих офицерских дружин 12 июня 1918 года. Наскоро сформированные из офицеров и добровольцев три дружины: Томская, Ново-Николаевская и Барнаульская, под командованием подполковника А. Н. Пепеляева. Отряд примкнул к чешским частям капитана Радолы Гайды и, двигаясь из центра Сибири на восток в Забайкалье, части очистили эту территорию от большевиков. После этого они были пополнены и развёрнуты в Средне-Сибирский корпус (с 26 августа — 1-й, с 30 сентября — армейский). Первоначально (к 26 августа) в корпус входили:

• 1-я Томская (он же 2-я Сибирская) дивизия
• 2-я стрелковая (она же 1-я Сибирская) дивизия
• 3-я Иркутская Сибирская дивизия

Корпус состоял сплошь из добровольцев, в основе — членов подпольных организаций. При выходе к Байкалу на передовой в корпусе было не менее 5000 человек. Убыль регулярно пополнялась за счёт новых добровольцев, и к концу лета в нём было 7−8 тысяч человек, не считая местных партизанских отрядов. Большинство офицеров воевало рядовыми (даже в начале сентября в качестве солдат сражалось более 4500 офицеров, то есть половина всех имевшихся). В некоторых частях их было больше, чем солдат. На 2 сентября из 5261 человек с винтовками 2929 были офицерами. Формирование завершено в сентябре−октябре 1918 г. (4 октября кадровые бригады корпуса переформированы в 1-ю и 2-ю кадровые дивизии по четыре полка).

Боевой путь

Части корпуса совершили знаменитый марш на Пермь, нанеся войскам красной 3-й Армии сокрушительное поражение. Входил в состав Северо-Уральского фронта и Екатеринбургской группы Сибирской армии (1918), с 24 декабря 1918 г. — Сибирской отдельной армии. В феврале−марте 1919 г. включал:

• 1-я Средне-Сибирская стрелковая дивизия
• 2-я Средне-Сибирская стрелковая дивизия
• 16-я Пермская Сибирская стрелковая дивизия
• 1-я Сибирская штурмовая отдельная бригада
• (к 9 мая 1919 г.) 17-я Сибирская отдельная стрелковая бригада

А также: Отдельная тяжёлая батарея поручика Бушуева, Отдельная дальнобойная батарея, конвойная полусотня и телеграфная рота. Запасные полки дивизий были объединены в прифронтовую бригаду (командир: подполковник Шнаперман). Временно корпусу был придан также 11-й Оренбургский казачий полк (с 14 июля 1919 г. — в подчинении штаба 1-й армии).

Корпус принял участие в весеннем наступлении армий Верховного Правителя и понёс тяжёлые потери, в октябре сохранившие не более 1/4 личного состава части были отведены в тыл на переформирование, где разложились и окончательно потеряли боеспособность. К 6 января 1920 г. из всего корпуса остался один только 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк, который благополучно отошёл в Забайкалье. Кроме него в Читу из состава корпуса пробрались отдельные лица, в том числе командир корпуса генерал А. Н. Пепеляев, который сразу же по прибытии предпринял неудачную попытку сформировать отряд из бывших чинов корпуса. Осенью 1921 г. во Владивостоке, занимавший один из видных постов в корпусе, генерал-майор Е. К. Вишневский начал формировать 1-й Сибирский Стрелковый имени генерала-лейтенанта Пепеляева полк из бывших чинов корпуса, приезжавших из полосы отчуждения КВЖД (к январю−февралю 1922 г. не более 80−100 чел.).

Командиры корпуса: подполковник (затем генерал-лейтенант) А. Н. Пепеляев (13.06.1918−май 1919 г.), генерал-майор Б. М. Зиневич

Начальники штаба корпуса: капитан К. Л. Кононов (с 13 июня 1918 г.), генерал-майор А. А. Сурнин (с 2 октября 1918 г.), полковник Турбин.

Униформа 1-го Средне-Сибирского Армейского корпуса

Благодаря российским специалистам по реконструкции исторической униформы (К. Новиков, С. Шушпанов, П. П. Вибе, А. П. Михеев и др.) можно получить точное представление, как выглядели солдаты и офицеры корпуса в 1919 году.

В 1918 году, в период формирования корпуса в качестве соединения Сибирской армии (Временного Сибирского правительства), в его частях использовалась прежняя походная форма Русской Императорской армии, без кокард и погон, заменённых бело-зелёными ленточками и нарукавными знаками отличия, установленными приказом по Военному ведомству № 10 от 24 июля 1918 г. При этом полагалось обшивать приборным сукном (для стрелков — малиновым, для всех остальных — красным): у гимнастёрок — нагрудные планки, у кителей и френчей — обшлага или манжеты. Приказами Командующего Сибирской армией П. П. Иванова-Ринова от № 64 от 6 сентября 1918 г. и Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами России В. Г. Болдырева № 7 от 2 октября 1918 г. были введены погоны.

А. Н. Пепеляев, известный своими демократическими взглядами, неукоснительно следовал предписаниям и ввёл в своих частях только защитные погоны, старательно избегая галунных и цветных и стремясь следовать традициям походной формы прежней армии, последним в Сибирской армии.

Ещё одна характерная деталь — на основании ряда упоминаний в мемуарной литературе, постепенно на протяжении 1919 года в частях 1-го Средне-Сибирского корпуса русские фуражки вытеснялись суконными кепи, именовавшимися шапками-«колчаковками» (см. на левой фигуре приведённой здесь реконструкции А. Лебедевой).

В частях корпуса предпочитали бело-зелёный флаг, который был водружен над Пермью 24 декабря 1918 г. В соединении были официально оставлены бело-зелёные ленточки на головных уборах солдат и офицеров.

4-й Енисейский Сибирский стрелковый полк. 26 декабря 1918 г., Пермь. «…Солдаты — в шапках-ушанках, с заткнутыми за них веточками ельника, в добротных полушубках. На плечах — погоны…»

Источники

• [www.belrussia.ru/page-id-484.html Наступление армий Колчака весной 1919 года]
• [reibert.info/forum/showthread.php?t=118208 Знамёна Белых армий]

Отрывок, характеризующий 1-й Средне-Сибирский армейский корпус (Сибирская армия)

Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.