1-я Маньчжурская армия
Поделись знанием:
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
| 1-я Маньчжурская армия 1 МА | |
 | |
| Годы существования |
с 28 октября 1904 года (по другим данным с 4 ноября 1904 года[1]) по 12 (16) февраля 1906 года[2] |
|---|---|
| Страна | |
| Тип | |
| Участие в | |
| Командиры | |
| Известные командиры | |
1-я Маньчжурская армия — формирование (объединение, армия) Вооружённых сил Российской империи, на Дальнем Востоке, в период военных действий против императорской Японии.
Управление (штаб) сформировывались в период с 28 октября 1904 года по 1 января 1905 года (по другим данным 4 ноября 1904 года[1]). Расформирована 12 (16) февраля 1906 года[2].
Первая из трёх Маньчжурских армий, активно действующих во время Русско-японской войны.
Содержание
История
Во время Японской агрессии, в период 1904—05 годов, Вооружённые силы России на театре войны в марте 1904 года составляли одну действующую армию — Маньчжурскую, в составе около 215 000 человек личного состава. С проведением организационных мероприятий, началась отправка формирований ВС России с Европейской части государства, по мере подхода подкреплений на Дальний Восток и развитием военных действий выяснилась невозможность руководить действиями всех формирований вооруженных сил одному командующему войсками Маньчжурской армией, а потому, ещё до разделения на полевые армии, руководству на театре войны приходилось сформировать в составе Маньчжурской полевой армии — отряды (группы, группы корпусов), в составе управления, нескольких корпусов каждая и других формирований. Отряды (группы, группы корпусов) представлявшие собой по существу полевые армии. Так, в сентябрьском наступлении на р. Шахэ имелось два таких отряда и армейский резерв:
- Западный отряд генерала барона Бильдерлинга, в составе 17-го и почти всего 10-го армейского корпусов:
- Восточного отряд генерала барона Штакельберга, в составе 1-го, половины 2-го, 3-го, частей 4-го и 5-го Сибирских корпусов и дивизии генерала Самсонова:
- Резерв войск Маньчжурской полевой армии, в составе 1-го армейского, почти всего 4-го и 6-го Сибирских корпусов.
К окончанию 1904 года и началу 1905 года Маньчжурская армия, достигла численности личного состава около 310 000 человек и имела на своём оснащении 1 350 орудий. В связи с сосредоточении на театре войны большого количества формирований вооружённых сил, непосредственное руководство всеми ими стало невозможным для командующего войсками армии, и руководством было принято решение о сформировании трёх полевых армий, присвоив им наименования по номерам и местности: — 1-я, 2-я и 3-я Маньчжурская армия, силы каждой, в среднем, около 100 000 человек личного состава при 400 единиц орудий.
1-я Маньчжурская армия, её управление (штаб) сформировывались в период с 28 октября 1904 года по 1 января 1905 года (по другим данным 4 ноября 1904 года[1]).
Армия активно участвовала в военных действиях по отражению Японской агрессии.
1-я Маньчжурская армия, расформирована 12 (16) февраля 1906 года[2].
Руководство
Командующие армией
Командующий войсками армии:
- 04.11.1904—16.03.1905 (22.10.1904—03.03.1905) — генерал от инфантерии Н. П. Линевич[3].
- 21.03.1905—16.02.1906 (08.03.1905—03.02.1906) — генерал от инфантерии А. Н. Куропаткин
Начальники полевого штаба
- 10.11.1904—30.03.1905 (28.10.1904—17.03.1905) — генерал-лейтенант В. И. Харкевич.
- 06.04.1905—xx.xx.19xx (24.3.1905—18.04.1906) — генерал-лейтенант А. Е. Эверт.
Генерал-квартирмейстер
- 13.11.1904—24.03.1905 — генерал-майор П. И. Огановский.
Инспекторы артиллерии
- 28.10.1904—17.08.1905 — генерал-майор А. С. Михеев.
- 17.08.1905—19.04.1906 — генерал-лейтенант К. П. Фан-дер-Флит.
Инспектор инженеров
- 04.12.1904—26.11.1905 — генерал-лейтенант Н. Е. Туманов.
Начальник санитарной части
- 26.6.1905—19.8.1906 — генерал-лейтенант К. М. Алексеев.
Состав
Управление (штаб) войск армии
- 22-я пехотная дивизия.
- 37-я пехотная дивизия.
- 7-я артиллерийская бригада (обычно 5 — 8 батарей и дивизионов)
- 43-я артиллерийская бригада
- 2-й Верхнеудинский казацкий полк[4]
- 1-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия
- 9-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия
- 1-я Восточно-Сибирская артиллерийская бригада
- 1-я Восточно-Сибирская летучая артиллерийская парковая бригада
- 9-я Восточно-Сибирская артиллерийская бригада
- 9-я Восточно-Сибирская летучая артиллерийская парковая бригада
- 1-й Восточно-Сибирский горный полк
- Приморский драгунский полк
- 5-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия
- 1-я Восточно-Сибирская пехотная дивизия
- 7-й Сибирский казачий полк
- 3-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия
- 6-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия
- 8-й Сибирский казачий полк
- 2-й Восточно-Сибирский сапёрный батальон
- Дивизионный лазарет[5]
- 2-й военно-санитарный транспорт
- Штаб 3-го Сибирского корпуса
- 2-я Сибирская пехотная дивизия
- 3-я Сибирская пехотная дивизия
- 2-й обозный батальон
- Штаб 4-го Восточно-Сибирского корпуса
- Отряд генерала-лейтенанта П. К. Ренненкампфа
- 71-я пехотная дивизия. Состав дивизии:
- Штаб дивизии
- 281-й пехотный Дрисский полк
- 282-й пехотный Черноярский полк
- 283-й пехотный Бугульминский полк
- 284-й пехотный Чембарский полк
- Дивизионный лазарет
- 30-й подвижной госпиталь
- 31-й подвижной госпиталь
- Дивизионный обоз
- 5-й Забайкальский казачий батальон
- 6-й Забайкальский казачий батальон
- 2-й Нерчинский казачий полк Забайкальского казачьего войска[6]
- Арбяной артиллерийский военный транспорт
- Дивизионный лазарет (71-й пехотной дивизии)
- Части не входящие в состав корпусов (армейского подчинения):
- 1-й Восточно-Сибирский пантонный батальон
- Обозный полевой штаб 1-й армии
- Управление начальника транспортов 1-й Армии
- 10-й арбяной транспорт
- 57-й арбяной транспорт
- 3-й обозный батальон
- Управление интенданта 1-й армии
- 72-я полевая подвижная хлебопекарня
- 4-я полевая подвижная хлебопекарня
- Части не входящие в состав 1-й армии (приданные в оперативное руководство):
- 3-й Сибирский артиллерийский дивизион
- 5-й Стрелковый артиллерийский дивизион
- 1-й Верхнеудинский казацкий полк[7]
- 4-й Сибирский артиллерийский дивизион
- 9-й сапёрный батальон
См. также
Напишите отзыв о статье "1-я Маньчжурская армия"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Данилов О. Ю., 2010, с. 269.
- ↑ 1 2 3 Мультатули П. В., Залесский К. А., 2015, с. 304-360.
- ↑ Линевич, Николай Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Второочередная часть. Сборные и распускные пункты г. Троицкосавск
- ↑ 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии.
- ↑ Второочередная часть. Сборный и распускной пункт – г. Нерчинск, г. Нерчинский Завод.
- ↑ Сборный и распускной пункт в мирное время — Тоицкосавск, в военное время — г. Верхнеудинск.
Литература
|
Портал «Военное дело» |
|---|---|
|
Воспоминания о Русско-Японской войне 1904-1905 г.г. (Дружинин 1909) в Викитеке? |
- Линевич, Николай Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Японско-русская война 1904—05 г. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Данилов О. Ю. «Пролог «великой войны» 1904-1914 гг. Кто и как втягивал Россию в мировой конфликт.». — М.: Поколение, 2010. — 416 с. — ISBN 978-5-9763-0095-8.
- Мультатули П. В., Залесский К. А. «Русско-японская война 1904-1905 гг.» // . — М.: Российский институт стратегических исследований, 2015. — 816 с. — 800 экз. — ISBN 978-5-7893-0215-6.
Ссылки
- При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
|
Это заготовка статьи по военному делу. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий 1-я Маньчжурская армия
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
