10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД СССР (1-го формирования)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: yellow; background-color: #DC143C" colspan="2"> Боевой путь </td></tr>
<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: yellow; background-color: #DC143C" colspan="2"> 10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД </td></tr>
Награды:
Почётные наименования: «Сталинградская»
Войска: НКВД
Род войск: внутренние
Формирование: 1 февраля 1942 года
Расформирование (преобразование): 5 февраля 1943 года
Предшественник: нет
Преемник: 181-я стрелковая дивизия
Сталинградская битва

10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД СССР — воинское соединение СССР в Великой Отечественной войне.

Сформирована 1 февраля 1942 года в Сталинграде[1]. Дислоцировалась в Сталинграде. Принимала участие в Сталинградской битве. Впоследствии была передана в состав РККА и переименована в 181-ю Сталинградскую ордена Ленина стрелковую дивизию. Дислоцировалась в Сталинграде.





Основные даты

  • 1 февраля 1942 года — сформирована на основании Постановления ГКО № 1099-сс от 04.01.1942 «Об организации гарнизонов войск НКВД в городах, освобождаемых КА» и приказа НКВД СССР № 0021 от 05.01.1942.
  • ноябрь 1942 года — на основании приказа НКВД СССР № 002356 от 27.10.42 переименована и переформирована в Сталинградскую стрелковую дивизию войск НКВД по штатам НКО.
  • 5 декабря 1942 года — переименована в 10-ю стрелковую Сталинградскую ордена Ленина дивизию войск НКВД[1].
  • 5 февраля 1943 года — передана в состав РККА и переименована в 181-ю Сталинградскую ордена Ленина стрелковую дивизию[2].

История

Формирование дивизии

В начале 1942 года обкому партии и городскому комитету обороны стало известно о том, что в Сталинграде предстоит сформировать дивизию. Позднее ей выпала тяжкая доля одной из первых вступить в неравный бой с прорвавшимися к Сталинграду немецко-фашистскими войсками.

Сроки формирования дивизии и её состав были определены специальным постановлением ГКО. Формирования 10-й стрелковой дивизии войск НКВД, которыми командовал полковник Александр Андреевич Сараев, прибыли в Сталинград в январе 1942 года. Начальником штаба дивизии был назначен майор В. И. Зайцев. Костяком дивизии были бойцы и командиры пограничных войск, в их числе уральцы и сибиряки из Свердловска, Иркутска, Новосибирска, но основным ядром 269-го и 270-го полков были сталинградцы, посланцы партийных и комсомольских организаций города. Три тысячи сталинградцев сражались в рядах легендарной дивизии[3].

Оперативно-боевая деятельность до Сталинградской битвы

Дивизия выполняла задачи по охране правопорядка в Сталинграде и в Сталинградской области, в Воронеже, войскового тыла Юго-западного фронта, Воронежского фронта, Сталинградского фронта, в борьбе с разведывательно-диверсионными группами противника, принимала участие в обороне Сталинграда, Воронежа.

  • 29 января3 июля 1942 года — 41-й пехотный полк охранял правопорядок в Воронеже и Воронежской области
  • 1722 марта 1942 года — части дивизии в Сталинграде провели мероприятия по проверке документов у населения города, было задержано 9 шпионов, 106 преступников, 187 человек с подозрительными документами
  •  ?? июня 1942 года — 273-й стрелковый полк недалеко от станицы Новоанинская уничтожил десант противника вооружённый советским оружием и обмундированный в форму военнослужащих РККА, уничтожил 47 и взял в плен двух десантников
  • 3-31 июля 1942 года — 41-й пехотный полк принял участие в обороне Воронежа, первым из числа полков дивизии принял участие в боевых действиях на передовой линии фронта, за этот период полк уничтожил до 1 500 гитлеровцев, захватил 17 пулеметов, 42 автомата, 730 винтовок, 415 гранат, 17 000 патронов, собственные потери составили убитыми, пропавшими без вести и ранеными до 2/3 личного состава
  • 12 июля 1942 года — дивизия включена в состав действующей армии
  • 13-27 июля 1942 года — части дивизии при охране войскового тыла Сталинградского фронта задержали 15 шпионов, 2 775 человек без документов
  • июля 1942 года — в составе дивизии сформирован внештатный артиллерийский дивизион.
  • август 1942 года — 41-й пехотный полк исключён из состава дивизии и передан в состав 18-й отдельной сапёрной бригады внутренних войск НКВД[1].

Боевые действия в Сталинградской битве

Дивизия вместе с народными ополченцами летом 1942 года приняла на себя первый удар врага, рвавшегося к Волге[4]. Кроме частей 10-й дивизии войск НКВД во время Сталинградской битвы в городе находились и работники милиции. Не раз приходилось им участвовать в разведке, выезжать на поимку вражеских парашютистов, шпионов, диверсантов.

Вот как оценил вклад дивизии в оборону города командующий 62-й армии В. И. Чуйков[5]:

«Воинам 10-й Сталинградской дивизии Внутренних войск полковника А. А. Сараева пришлось быть первыми защитниками Сталинграда, и они с честью выдержали это труднейшее испытание, мужественно и самоотверженно сражались с превосходящими силами врага до подхода частей и соединений 62-й армии».

Дивизия, растянувшись на 50 километров, вела жестокие бои с противником. В первые дни битвы за город блиндажи штаба дивизии находились в овраге реки Царицы, недалеко от ресторана «Маяк»[6].

10-я дивизия вместе с батальоном рабочих обороняла Сталинградский тракторный завод, позднее им удалось отбросить врага на несколько километров, несмотря на превосходство в технике и живой силе.

2 августа 1942 года 2-й стрелковый батальон 270-го стрелкового полка впервые вступил в бой с немецкой армией в ходе Сталинградской битвы.

14 августа 1942 года 273-й стрелковый полк исключён из состава дивизии и убыл в состав Орджоникидзевской стрелковой дивизии внутренних войск НКВД.

Основные силы дивизии занимали оборону западнее и юго-западнее Сталинграда, прикрыв эти направления от внезапного прорыва врага в город. Кроме того, в северной части города находился сводный батальон. 16 августа 1942 года в состав дивизии вошёл 282-й стрелковый полк внутренних войск НКВД из 12-й стрелковой дивизии внутренних войск НКВД прибывший из Саратова. Этот полк был направлен в помощь сводному батальону в северную часть Сталинграда[3].

С левого берега Волги дивизию поддерживали несколько дивизионов резерва главного командования.

Оборону на направлении наступления новой группировки занимали курсанты военно-политического училища и 272-й стрелковый полк (командир Савчук Григорий Петрович). На протяжении пяти дней ожесточённых боёв, полк не пускал за городские оборонительные обводы укреплений отборные части 295-й, 71-й пехотных и 24-ю танковую дивизию немцев. Этим врагу нанесены значительные потери, планы немцев по прорыву в центр города и захвату основной городской переправы через Волгу были сорваны[3].

8 сентября начались бои за южную часть Ворошиловского района. К середине дня 9 сентября передовые подразделения НКВД, которые находились во втором эшелоне, оказались под непосредственным ударом врага. Контратака была стремительной и для противника явилась полной неожиданностью. На левом фланге полка положение было восстановлено. На правом фланге гитлеровцы атаковали левый фланг 2-го батальона. Но 6-я стрелковая рота под командованием лейтенанта Н. Белякова сражалась самоотверженно и отстояла свои позиции.

12 сентября боевым распоряжением командующего юго-восточным фронтом оборона города была возложена на 62-ю армию, в состав которой была включена и 10-я дивизия войск НКВД.

На 13 сентября вражеские войска запланировали штурм города. Утром противник открыл сильный артиллерийский и миномётный огонь по оборонительным укреплениям частей, включая участок 269-го стрелкового полка дивизии. Авиация группами до 40 самолётов бомбила районы. В 7:00 враг перешёл в наступление. Части 62-й армии на протяжении трёх часов отражали атаки врага, который прорвал оборону частей первого эшелона, отбросил боевое охранение и вышел к переднему краю 269-го стрелкового полка. В исключительно трудной обстановке 269-й стрелковый полк удержал участок обороны, преградив путь к Мамаеву кургану. На центральном направлении в бой вступил 270-й стрелковый полк майора Журавлева А. К. 13 сентября, несмотря на численное превосходство, противник так и не прорвался в центр города.

Ранним утром 14 сентября началась авиационная и артиллерийская подготовка противника. Удару подвергся весь фронт советских войск от Мамаева кургана до Купоросного. Вслед за этим на всём фронте гитлеровцы перешли в атаку. Крупные силы пехоты и танков штурмовали позиции защитников города. Только против 269-го стрелкового полка было сосредоточено до восьми батальонов пехоты и около 50 танков. В 14:00 два батальона автоматчиков противника с тремя танками вышли в тыл полка и заняли вершину высоты 102,0 (Мамаев курган). Гитлеровцы открыли огонь по посёлку завода «Красный Октябрь». Чтобы вернуть высоту, в контратаку пошли рота автоматчиков 269-го стрелкового полка младшего лейтенанта Н. Ф. Любезного и 416-й стрелковый полк 112-й стрелковой дивизии с двумя танками. К 18:00 высота была очищена. Оборону на ней занял 416-й полк и частично подразделения чекистов.

За два дня боёв 269-й стрелковый полк уничтожил более полутора тысяч солдат и офицеров, подбил и сжёг около 20 танков врага.

В ночь на 15 сентября противник просочился к домам НКВД и специалистов, занял вокзал и вышел в тыл 272-го стрелкового полка и 1-го батальона 270-го стрелкового полка. Отбить удар было нечем, по всему фронту от Мамаева кургана до Купоросного завязались кровопролитные бои.

На рассвете 16 сентября четыре чекиста более часа вели неравный бой с наступавшими танками. Они уничтожили 20 машин противника. Все четверо чекистов посмертно были награждены высокими государственными наградами.

Вместе с частями северной группы войск 62-й армии весь сентябрь он вёл упорные оборонительные бои, на отдельных участках улучшил свои позиции. 7 октября оставшиеся в живых бойцы полка были сведены в две роты, которые вошли в сводный батальон во главе с капитаном Рябчевским. Ежедневно они отбивали по несколько ожесточённых атак противника, не давая ему прорваться к тракторному заводу.

К началу октября 1942 года из частей 10-й дивизии войск НКВД остался один 282-й стрелковый полк, оборонявший высоту 135,4.

Всего за период с 23 августа по 8 октября 1942 года дивизия в боях по обороне Сталинграда, уничтожила до 15 000 немецких солдат и офицеров, уничтожила и вывела из строя 113 танков, 8 бронемашин, 6 орудий, 51 миномётов, 138 пулемётов, 2 склада боеприпасов, сбила 2 самолёта, захватила знамя полка вермахта[1][7].

За образцовое выполнение боевых заданий советского командования в обороне у волжских берегов 2 декабря 1942 года 10-я дивизия войск НКВД награждена орденом Ленина.

Дальнейшая история

Потери дивизии были тяжёлыми. По приказу командующего Сталинградским фронтом дивизия была выведенная из боёв и в начале октября 1942 года переправлена за Волгу в село Заплавное. В состав дивизии входило чуть более 200 человек[5].

В середине октября 1942 года штаб дивизии получил распоряжение о передислокации соединения в город Челябинск для переформирования. 10-я дивизия вошла в состав формируемой по постановлению Государственного Комитета обороны Отдельной армии НКВД.

Дивизия формировалась по новому штату:

Костяком частей стали около 2 700 бойцов и офицеров, принимавших участие в Сталинградской битве.

Сталинградская битва завершилась 2 февраля 1943 года. А 5 февраля дивизия была переименована в 181-ю стрелковую дивизию и передана в Красную Армию.

Впоследствии боевые традиции города-героя на Волге воины дивизии приумножили в сражениях на Курской дуге, при форсировании Вислы. Войну воины дивизии завершили в Бреслау (Бреславль)[6].

Полное наименование

10 стрелковая Сталинградская ордена Ленина дивизия внутренних войск НКВД СССР

Подчинение

Принадлежность:

Состав

Воинская часть Командир Комиссар Примечание
41-й пехотный полк майор
Васильченко Д. М.
в августе 1942 года 41 пп исключён из состава дивизии;
269-й стрелковый полк внутренних войск НКВД подполковник
Капранов Иван Иванович
270-й стрелковый полк внутренних войск НКВД майор
Журавлев А. К.
271-й стрелковый полк внутренних войск НКВД майор
Костеницын А.П
272-й стрелковый полк внутренних войск НКВД майор
Савчук Григорий Петрович
273-й стрелковый полк майор
Морозов Филипп Назарович
14 августа 1942 года исключён из состава дивизии;
передан в состав Орджоникидзевской стрелковой дивизии внутренних войск НКВД
282-й стрелковый полк внутренних войск НКВД майор
М. С. Глущенко
А. М. Карпов вошёл в состав дивизии 16 августа 1942 года;
переведён из 12-й стрелковой дивизии внутренних войск НКВД
Артиллерийский дивизион
отдельная рота
боевого обеспечения
лейтенант
Олейник
отдельная мотострелковая рота

Командир А. Сараев так писал о составе дивизии[8]:

…Наша 10-я дивизия войск НКВД была сформирована в начале 1942 г. В её состав вошли:
А. Сараев

Численность

Командный и начальствующий состав

Награды

Воины дивизии

Память

Источники

  1. 1 2 3 4 [vif2ne.ru/rkka/forum/archive/28/28876.htm RKKA.RU]
  2. Приказ Ставки Верховного Главнокомандования от 5 февраля 1943 года
  3. 1 2 3 4 [monument.volgadmin.ru/start.asp?np=12-89 Подвиг воинов-чекистов во время Сталинградской битвы. М. С. Орлова]
  4. Гундырин П. А. Путешествие по Волгограду. — Волгоград, 1987. С.116.
  5. 1 2 3 [www.vvmvd.ru/menu2/history/vv-vov/vv-vov_6.html Воины-Сталинградцы в сражении на курской дуге] — Сайт Внутренних войск МВД
  6. 1 2 3 [region34.nm.ru/guide/monuments/historys/vor_mon_008.html История Волгограда. Памятник Чекистам]
  7. По другим сведениям — частями дивизии было уничтожено свыше 21 тысячи немецких солдат и офицеров, 121 танк, около 30 орудий, до 60 миномётов, 138 пулемётов противника.
  8. [russiamilitaria.ru/index.php?showtopic=1110 10-я Сталинградская стрелковая дивизия внутренних войск НКВД]
  9. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 февраля 1942 года
  10. Приказ Верховного Главнокомандующего ВС СССР от 2 февраля 1942 года
  11. [monument.volgadmin.ru/start.asp?np=3-8 Памятники и достопримечательности Волгограда]

См. также

Напишите отзыв о статье "10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД СССР (1-го формирования)"

Ссылки

Литература


Отрывок, характеризующий 10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД СССР (1-го формирования)

Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал: