100-летие Отечественной войны 1812 года

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Столе́тие Оте́чественной войны 1812 го́да — торжественное общественно-государственное празднование столетия победы России в Отечественной войне 1812 года. Отмечалось в день Бородинской битвы — 26 августа.





Подготовка к торжествам

Инициатором празднования юбилея в государственном масштабе был великий князь Сергей Александрович в конце XIX века[1]. К юбилею было приурочено открытие памятников героям 1812 года в Полоцке, Витебске и Смоленске (см. «Благодарная Россия — Героям 1812 года»). В 1902 и 1911 годах были проведены рекогносцировки Бородинского поля с изданием картографической продукции[2]. Было принято решение об образовании Музея 1812 года к предстоящему юбилею и, в связи с этим — организован Особый комитет по устройству в Москве Музея 1812 года. Особый комитет работал вплоть до 1918 года включительно[3].

Всю координацию по подготовке к предстоящим торжествам взяло на себя Военно-историческое общество под председательством генерала В. Г. Глазова. С 1905 года на граммофонные пластинки стали записываться произведения, посвящённые Отечественной войне 1812 года: от духовных песнопений до военных маршей, сигналов боевого управления, солдатских песен в исполнении известных мастеров оперной сцены, духовых оркестров гвардейских полков, хоров. Стали популярные печатные издания от открыток и лубочных картинок, изображающих эпизоды той войны, — до многочисленных мемуарных источников в периодической прессе и иных печатных изданиях. В стране начался сбор средств на организацию Музея 1812 года, памятников, непосредственно возводимых на самом поле, количество которых исчислялось уже сотнями. Последнее обстоятельство потребовало вмешательства высших властей по запрещению дальнейших установок памятников и памятных знаков на Бородинском поле. Большой комплекс подготовительных мероприятий был проведён сотрудниками Александровской железной дороги: от выпуска альбома с фотографиями видов Бородинского поля и карт, до учреждения музея в здании станции Бородино и строительства отдельной железнодорожной ветки, специально построенной для приезда императора и гостей. В число последних были приглашены и французские официальные лица. Французской стороной в 1913 году на Бородинском поле был воздвигнут памятник (судьба первого экземпляра памятника незавидна — он утонул при транспортировке из Франции). Непосредственное руководство по организации юбилея в Москве и Бородино было возложено на В. Ф. Джунковского.

В августе 1912 года исполнилось столетие Отечественной войны. Вся Россия, со своим государем Николаем II во главе, чествовала это великое событие русской истории. Основные торжества сосредоточились в Москве и Бородино, где к тому времени уже были установлены памятники героям и отдельным частям войск[4].

Задолго до празднования столетнего юбилея начала работать комиссия по выработке программы. Уже в начале 1910 года были известны некоторые её планы. К примеру, о том, что:

…Ко дню торжественного празднования… имеют быть, по Высочайшем одобрении рисунков, изготовлены на монетном дворе памятные медали:

  • большая золотая — для возложения на гробницы Императора Александра I Благославеннаго и славнейших Его героев-полководцев — князя Кутузова Смоленского, князя Багратиона и князя Барклая-де-Толли;
  • золотые же медали для представления Его Императорскому Величеству Государю Императору, Государыням Императрицам и Наследнику Цесаревичу и, кроме сего, большия светло-бронзовыя — для представления Императорской фамилии… и… нагрудная светло-бронзовая медаль, подобная установленной при праздновании 200-летия Полтавской победы…"

[5]

Нумизматический журнал «Старая монета» в своем первом номере за 1910 год писал о том, что в празднование

…100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года предрешено раздать воинским частям, которые участвовали в войне, «Бородинские рубли» и особый медали, напоминающия известную медаль 1812 года. Такие же медали предположено раздать в 11 губерниях, входивших в район театра военных действий… (1812 года), всем лицам, состоящим на службе в правительственных и общественных учреждениях, а также волостным старшинам.

[5]

Медаль предназначалась для ношения на груди на Владимирской ленте. Награждались ею все участвовавшие в празднествах воинские чины от солдата до генерала, состоящие на службе «…в тех войсковых частях… которые участвовали в Отечественной войне 1812 года, от начала её до окончательного изгнания неприятеля из пределов России». Так же в год 100-летия Отечественной войны 1812 года одновременно с медалью был отчеканен и памятный серебряный рубль, имевший на аверсе ту же надпись, что и на медали.

Проведение торжеств

25 августа 1912 года, в канун Бородинской битвы, было приурочено начало юбилейных празднеств. У Спасо-Бородинского собора (возведённого женой погибшего генерала Тучкова), в ожидании прибытия государя Николая II собралось многочисленное духовенство во главе с митрополитом Владимиром. У батареи Раевского выстроены воинские части, предки которых участвовали в Бородинском сражении. Высшие воинские чины — генералы, адмиралы, а также офицеры рангом пониже и множество представителей разных ведомств, ожидали начала торжеств у могилы Багратиона[5].

Император Николай II прибыл, под колокольный звон собора, на автомобиле, вместе со всем своим семейством — наследником и дочерьми. После торжественной встречи он посетил собор Тучкова, после чего отправился на Бородинское поле, где высились памятники полкам и дивизиям. У батареи Раевского он сел на приготовленного для него коня (его семейство заняло роскошные экипажи), и начался объезд войск.

Задолго до этих торжеств были сделаны по всей России запросы у губернаторов о наличии живых свидетелей войны 1812 года. Было найдено всего 25 человек и все в возрасте более 110 лет, за исключением одного И. Машарского, которому исполнилось 108 лет. Он был очевидцем сражения под Клястицами. Самому старшему из этих этих участникков, бывшему фельдфебелю А. И. Винтонюку, было 122 года. Он был настолько слаб, что не мог ходить без посторонней помощи. Только пятеро из них смогли прибыть на торжества. Их посадили на стульях у решётки ограды.

После объезда войск, император в сопровождении свиты подошёл к старикам. Он беседовал с ними, подойдя к каждому, спрашивал о прежней службе, о жизни. При попытке одного из них подняться, государь запретил это делать. Тут же, перед старыми ветеранами стояли и Великие князья.

В первом часу дня к Бородинскому полю прибыл объединённый крестный ход, который растянулся на 4 километра. Он шёл из Смоленска с чудотворной Смоленской иконой Божьей Матери (той, что была в 1812 году в действующей армии, ею благословляли войска на Бородинском поле перед сражением)[6][7][8][9].

Возле главного памятника у братской могилы павших воинов, многочисленное шествие с хоругвями (знаменами) и походной церковью Александра I развернулось и был отслужен благодарственный молебен. К вечеру крестный ход направился к Спасо-Бородинскому монастырю, а войска были препровождены на отведенные для них бивуаки.

26 августа, утром, раскаты пушечных выстрелов над Бородинским полем, известили народ о начале торжеств, посвященных столетию великого сражения. Празднество началось торжественной литургией в храме Тучковского монастыря, после чего крестный ход направился к могилам героев Бородинского сражения.

В честь юбилея был оглашен приказ, который заканчивался благодарственным обращением к павшим: «…имена ваши и содеянные вами подвиги неизгладимо будут жить в памяти благодарного отечества»[5].

После торжеств на Бородинском поле празднование переместилось в Москву. 27 августа с самого утра народ собрался возле Кремля. Красное крыльцо у Соборной площади устелили красными коврами. Под звон колоколов через него состоялся выход всей царской семьи в Успенский собор. Государя и его свиту встречал митрополит Владимир с крестом в руке. Царь и всё его семейство, поклонившись народу, прошли в Успенский собор. Из ризницы собора были вынесены ветхие, кое-где обожженные и простреленные пулями боевые знамена 1812 года. Началась служба и молебен с коленопреклонением к боевым реликвиям.

29 августа торжества продолжились в храме Христа Спасителя, который заполнила высшая государственная знать. По правую сторону, у солеи, заняли места лица императорской фамилии, позади лица государственной свиты. Так же по правую сторону стояли военные в мундирах. По левую сторону — сановники. На клиросе — синодальные певчие в белых с синим кафтанах. Митрополит Владимир с епископами Анастасием Серпуховским и Василием Можайским в белых серебряных облачениях совершили торжественную литургию.

Заключительные торжества по случаю юбилея состоялись на Красной площади этого же дня, 29 августа. Они начались крестным ходом к специально установленному шатру с выставленными перед ним боевыми знаменами, под звон всех московских колоколов и гром пушек с Кремлёвской стены. После грома пушек, в наступившей торжественной тишине был зачитан высочайший императорский манифест, затем совершен благодарственный молебен с коленопреклонением под пение всех московских духовных хоров. Во второй половине дня крестный ход направился через Никольские ворота в Успенский собор, а войска и народ, под звуки музыки, стали расходиться. Этим завершилась торжественная неделя в честь столетнего юбилея победы 1812 года[5]. В октябре 1912 г. в Историческом музее была развёрнута выставка, которую посетил император вместе с особами царствующего дома.[10] А в 1913 г. был издан каталог «Выставка 1812 год», являющийся ныне библиографической редкостью.

Медаль «В память 100-летия Отечественной войны 1812 г.»

Медаль «В память 100-летия Отечественной войны 1812 г.» была изготовлена в 1912 году «…в память славных подвигов предков, принесших в жертву Отечеству свою жизнь и достояние». Было изготовлено около 442.000 светло-бронзовых юбилейных медалей. Штемпели для них изготовил мастер Васютинский Антон Федорович.[11]. Медалью награждались все участвовавшие в празднествах воинские чины от солдата до генерала, состоящие на службе «…в тех войсковых частях… которые участвовали в Отечественной войне 1812 года, от начала её до окончательного изгнания неприятеля из пределов России (то есть с 12 июня по 25 декабря 1812 г.)». Кроме этого награждались гражданские служащие, лица духовного звания, принимавшие официальное «…участие в парадах на Бородинском поле и под Москвою», а также служащие императорской канцелярии, предки которых «…по случаю военного времени… следовали в походе за Императором Александром I».

Описание медали

Медаль изготавливалась из светлой бронзы. На лицевой стороне медали погрудное, профильное, вправо обращенное, изображение Александра I без каких-либо императорских атрибутов. На оборотной стороне пространная надпись в семь строк: «1812 — СЛАВНЫЙ ГОДЪ — СЕЙ МИНУЛЪ, — НО НЕ ПРОЙДУТЪ — СОДѢЯННЫЕ ВЪ — НЕМЪ ПОДВИГИ — 1912». Надпись для этой медали была заимствована из старого «Высочайшего приказа войскам…», подписанного 5 февраля 1813 года императором Александром I в главной его квартире в городе Конин. Медаль предназначалась для ношения на груди на Владимирской ленте[5].

Учреждение Обществ

26 августа, в день Бородинской битвы, государь император издал для армии и флота приказ, в котором было сказано:

«С глубокою верою во всемогущество Божие, в полном единении со своим Государём и с покорностью перед предстоявшими неисчислимыми и тяжёлыми испытаниями, преданные своему долгу, армия и флот приступили к совершению великого дела, и проявленные беззаветные подвиги мужества и храбрости спасли Отечество, заслужили благодарную память и вечное уважение потомства и удивление дотоле непобедимого врага и всех народов Европы…»[4]

Государь император, как было сказано в приказе, воздавая «дань уважения и признательности к подвигам» наших предков, повелел призвать их к участию в торжествах и предоставить им особые почётные места на всех торжествах в Бородине и Москве. Проникнувшись чувством благодарности, потомки участников Отечественной войны его благодарили следующим адресом (письмом):

«Великий Государь!

В столетнюю годовщину тяжкого испытания, вынесенного Россиией, мы, потомки тех, которые в грозный час беды грудью стали на защиту Отечества, собрались по твоему Державному зову на Бородинском поле и в Москве, дабы помянуть великие события и почтить память славных слуг Уаревых Верь, Государь, и мы все теперь, как наши предки сто лет назад, исполненные той же преданности Царю и Отечеству, готовы беззаветно отдать все силы и жизнь на служение Тебе, нашему Самодержцу и Святой Руси.»[4]

Адрес был подписан 234 лицами и 30 августа был доставлен потомком участника Отечественной войны А. А. Сидоровым дворцовому коменданту, так же потомку, генерал-адъютанту В. А. Дедюлину. Государь принял адрес и повелел передать сердечную благодарность Его Величества всем подписавшим адрес за выраженные чувства.

Тогда же среди группы потомков возникла идея учредить в память их предков Общество, целью которого было бы объединение потомков по мужской и женской линиям генералов, штаб — и обер-офицеров, военного духовенства и военных врачей, принимавших участие в войнах 1812—1814 годов, как в армии, так и в Государственном ополчении. Данное общество именуется, как «Общество потомков участников Отечественной войны». Был утверждён устав Общества. Оно издавало свой периодический журнал, печатало документы и исследования, касающиеся войн 1812—1814 годов, и биографии участников этих войн, учреждало стипендии для неимущих потомков или учебные заведения для них. Средства Общества составлялись из единовременных и ежегодных взносов, пожертвований, сумм, вырученных с концертов, лотерей, и чтений, а также изданий Обществом документов, исследований, биографий, разного рода статей на данную тему, и пр.

Так же было утверждено «Бородинское Общество», устав которого был утверждён 22 марта 1913 года, почти одновременно с уставом «Общества потомков участников Отечественной войны». Действовало так же «Бородинское Общество охраны памятников», целью которого было охрана воздвигнутых воинскими частями на Бородинском поле памятников героям, содействие к сооружению новых, поддержание памятников в порядке, общее благоустройство поля и содействие экскурсиям, прибывающим в Бородино. Почётным председателем данного Общества стал бывший московский губернатор, товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский, и председателем правления Общества — московский губернатор граф Н. Л. Муравьёв[12].

Живые ветераны

При подготовке празднования 100-летия Бородинского сражения по всей Российской империи был разослан циркуляр, которым предписывалось отыскать живых участников великой битвы. В результате отыскали пятерых ветеранов:

  • Аким Войтинюк - фельдфебель, участник Бородинского сражения - 122 года.
  • Петр Лаптев - очевидец Отечественной войны - 118 лет.
  • Максим Пяточенков - участник Бородинского сражения - 120 лет.
  • Степан Жук - участник Бородинского сражения - 110 лет.
  • Павел Яковлевич Толстогузов - участник Бородинской битвы - 117 лет.

В частности Павел Яковлевич Толстогузов был обнаружен в Ялуторовске Тобольской губернии. В 1912 году предполагаемый участник Бородинского сражения был 117-летним старцем, плохо видел и слышал, но при этом, по свидетельству современников, был «достаточно бодрым». Его сфотографировал специально присланный фотограф — на фото рядом с ним запечатлена его 80-летняя жена[13][14].

Согласно публикации портала "Русский вестник" к 100-летию сражения, "Сразу же 25 августа (1912 года) Государь встретился в инвалидном домике, расположенном недалеко от монумента Бородинской битвы, с пятью ветеранами этой войны. Старшему из них - отставному фельдфебелю Акиму Винтонюку исполнилось 122 года, младшему - Жукову 110 лет".[15]

Некоторые ветераны даже попали в кадр фильма Василий Гончарова «1812 год». Однако, реальное существование участников Отечественной войны 1812 года на праздновании юбилея вряд ли соответствует действительности, так как их возраст к тому времени превосходил возраст известных до настоящего времени мужчин - долгожителей.


Напишите отзыв о статье "100-летие Отечественной войны 1812 года"

Примечания

  1. Горбунов А. В. [www.borodino.ru/index.php?page=toread&type=view&DocID=50459 Музеефикация Бородинского поля: проект великого князя Сергея Александровича] // Бородино: Источники. Памятники. Проблемы: Материалы 13 Всероссийской научной конференции. — М., 2006.
  2. Рычков С. Ю., Сергеев С. В. [www.museum.ru/museum/1812/Library/Borodino_conf/2008/RichkovSergeev.pdfУчастие офицеров Корпуса военных топографов в топографическом обеспечении Бородинского поля накануне празднования 100-летия Отечественной войны].
  3. Митрошенкова Л. В., Львов С. В. [www.borodino.ru/index.php?page=toread&type=view&DocID=70005 ОЧЕРК ИСТОРИИ ОСОБОГО КОМИТЕТА ПО УСТРОЙСТВУ В МОСКВЕ МУЗЕЯ 1812 ГОДА]
  4. 1 2 3 Священной памяти двенадцатого года // Сборник трудов потомков участников Отечественной войны 1812 года / В. К. Малиновский. — М.: Янус-К, 2008. — Т. 1. — С. 20-21. — 112 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8037-0401-0.
  5. 1 2 3 4 5 6 Кузнецов А., Чепурнов Н. [www.rusempire.ru/nagrady-rossyiskoy-imperii/medal-v-pamyat-100-letiya-otechestvennoy-voyny-1812-g.html Медаль «В память 100-летия Отечественной войны 1812 г.»]. Rusempire.ru (1992). Проверено 15 декабря 2010. [www.webcitation.org/68xzM3OpA Архивировано из первоисточника 7 июля 2012].
  6. Вячеслав Котков [krotov.info/history/18/bednov/kotkov_6.htm ВОЕННОЕ ДУХОВЕНСТВО РОССИИ]: «Кутузов в своем приказе по армии говорит, что возлагает „…все своё упование на помощь Всевышнего…“. И приказывает пронести по войскам чудотворную икону Одигитрии (то есть Путеводительницы), вывезенную из Смоленска епископом Иринеем (Фальковским)»".
  7. [www.borodino.ru/download.php?file_id=227 Крестный ход со Смоленской иконой Божией Матери «Одигитрией» (1912—2002 гг.)] // Иеромонах Даниил (Сычев): "В «Смоленских епархиальных ведомостях» за 1912 г. были напечатаны «Порядок торжественного отправления и следования Смоленской иконы Божией Матери „Одигитрии“ из надворотней Богоматерской города Смоленска церкви ко дню юбилея Отечественной войны — к 26 августа 1912 года — на Бородинское поле по Старо-Московскому большаку» и «Маршрут следования святой иконы Богоматери…»".
  8. [www.smolnews.ru/news/125434 Святейший Патриарх Кирилл благословил проведение Крестного хода из Смоленска на Бородинское поле].
  9. [www.smolensk2.ru/story.php?id=31173 Святейший Патриарх Кирилл благословил проведение Крестного хода из Смоленска на Бородинское поле].
  10. Московская выставка в память Отечественной войны//Русский инвалид. " 219 от 7 октября 1912 г.
  11. [awards.netdialogue.com/Russia/Empire/100War/100War.htm Медаль «В память 100-летия Отечественной войны 1812 г.»]
  12. Священной памяти двенадцатого года // Сборник трудов потомков участников Отечественной войны 1812 года / В.К. Малиновский. — М.: Янус-К, 2008. — Т. 1. — С. 38. — 112 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8037-0401-0.
  13. [old.fedpress.ru/federal/polit/society/id_173057.html# Тобольчане увидят уникальный снимок участника Бородинского сражения]
  14. [school91.tyumen-city.ru/creat/proekt/1812/countryman.html У каждого своё Бородино! Павел Яковлевич Толстогузов]
  15. [www.rv.ru/content.php3?id=565 Русский Вестник - Просмотр статьи]

Литература

  • Лапин В. [zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=1856 Великий юбилей «Великой годины»] // Звезда. — 2012. — № 7. — С. 87—110.
  • Священной памяти двенадцатого года // Сборник трудов потомков участников Отечественной войны 1812 года / В.К. Малиновский. — М.: Янус-К, 2008. — Т. 1. — С. 20-21. — 112 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8037-0401-0.
  • Кузнецов А. А., Чепурнов Н. И. 1701–1917 // Наградная медаль. — М., 1992. — Т. 1.


Отрывок, характеризующий 100-летие Отечественной войны 1812 года

«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.