11-й Берлинский международный кинофестиваль
Поделись знанием:
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
| 11-й Берлинский международный кинофестиваль | |||
 | |||
| Общие сведения | |||
|---|---|---|---|
| Дата проведения | |||
| Место проведения | |||
| Жюри фестиваля | |||
| Председатель жюри | |||
| |||
11-й Берлинский международный кинофестиваль прошёл с 23 июня по 4 июля, 1961 года в Берлине.[1]
Содержание
Жюри
- Джеймс Куинн (председатель жюри)
- Франс Рош
- Марк Турфкрайер
- Сатьяджит Рей
- Джан Луиджи Ронди
- Хиросугу Озаки
- Николас Рей
- Фальк Харнак
- Ганс Шаарвахтер
Фильмы в конкурсе
- Месть, режиссёр Карлос Коимбра и Уолтер Гуимарес Мотта
- Подростки, режиссёр Ахмад Дыя эд-Дин
- Амели или Время любить, режиссёр Мишель Драш
- Антигона, режиссёр Йоргос Джавеллас
- Во имя любви, режиссёр Ришикеш Мукхерджи
- Чудо отца Малахиаса, режиссёр Бернхард Викки
- Брак господина Миссиссиппи, режиссёр Курт Хофман
- Зона опасности, режиссёр Бьорн Брейгуту
- Kırık Çanaklar, режиссёр Мемду Юн
- Любовник на 5 дней, режиссёр Филипп де Брока
- Убийца, режиссёр Элио Петри
- Ночь, режиссёр Микеланджело Антониони
- Нападение, режиссёр Дэниел Тинэйр
- Молодые люди, режиссёр Луис Алькориса
- Конюх, режиссёр Дэ-жин Кан
- Макбет, режиссёр Джеффри Райт
- Тот радостный канун Рождества, режиссёр Фонс Радемакерс
- Джонни без любви, режиссёр Ральф Томас
- Черный шёлк, режиссёр Раттана Пестоньи и Ратанавади Ратанабанд
- Седьмой вопрос, режиссёр Стюарт Розенберг
- Романов и Джульетта, режиссёр Питер Устинов
- В его приятной компании, режиссёр Джордж Ситон
- Волшебная страна желаний, режиссёр Вольфганг Мюллер-Зен
- Алый голубь, режиссёр Матти Кассила
- Две любви, режиссёр Чарльз Уолтерс
- Женщина есть женщина, режиссёр Жан-Люк Годар
- Плохие спят спокойно, режиссёр Акира Куросава
- 14 тысяч свидетелей, режиссёр Хо Вонг
Награды
- Золотой медведь: Ночь, режиссёр Микеланджело Антониони
- Золотой Медведь за лучший короткометражный фильм:
- Золотой Медведь за лучший полнометражный документальный фильм:
- Серебряный Медведь:
- Серебряный Медведь за лучшую мужскую роль:
- Серебряный Медведь за лучшую женскую роль:
- Серебряный Медведь за лучшую режиссерскую работу:
- Серебряный Медведь - специальный приз за лучший короткометражный фильм:
- Серебряный Медведь - специальный приз за лучший полнометражный документальный фильм:
- Серебряный Медведь - специальный приз:
- Приз юношеского кинематографа:
- Приз юношеского кинематографа - лучший короткометражный фильм:
- Приз юношеского кинематографа - лучший документальный фильм:
- Приз юношеского кинематографа - лучший игровой фильм:
- Приз юношеского кинематографа - особое упоминание:
- Приз юношеского кинематографа - особое упоминание за лучший короткометражный фильм:
- Приз Международной Католической организации в области кино (OCIC):
- Награда C.I.D.A.L.C.:
Напишите отзыв о статье "11-й Берлинский международный кинофестиваль"
Примечания
- ↑ [www.berlinale.de/en/archiv/jahresarchive/1961/01_jahresblatt_1961/01_Jahresblatt_1961.html 11th Berlin International Film Festival]. berlinale.de. [www.webcitation.org/6DGWx1svg Архивировано из первоисточника 29 декабря 2012].
Ссылки
- [www.berlinale.de/en/archiv/jahresarchive/1961/01_jahresblatt_1961/01_Jahresblatt_1961.html 11-й Берлинский международный кинофестиваль]
- [www.imdb.com/Sections/Awards/Berlin_International_Film_Festival/1961 Берлинский международный кинофестиваль] в Internet Movie Database
- [www.kinopoisk.ru/awards/award/berlin/year/1961/ 11-й Берлинский международный кинофестиваль]
| ||||||
Отрывок, характеризующий 11-й Берлинский международный кинофестиваль
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
