124-й Нью-Йоркский пехотный полк

124-й Нью-Йоркский пехотный полк
Флаг штата Нью-Йорк
Годы существования	1861—1865 гг.
Страна	США США
Тип	Пехота
Численность	930 чел. (1862) 550 чел. (май 1863) 290 чел. (июнь 1863)
Командиры
Известные командиры	Огастус Ван Хорн Эллис

124-й Нью-Йоркский добровольческий пехотный полк (англ. 124th New York Volunteer Infantry Regiment), также Оранжевые цветы (англ. The Orange Blossoms) — один из пехотных полков армии Союза во время Гражданской войны в США. Полк прошел почти все сражения Гражданской войны на востоке от битвы при Фредериксберге до сражения при Аппоматтоксе и стал известен участием в обороне высоты Дэвилс-Дэн во время сражения при Геттисберге.

Формирование

Полк был сформирован летом 1862 года в округе Оранж, в местечке Гошем и был принят на службы в федеральную армию 5 сентября 1862 года на срок службы в три года. Его первым командиром стал полковник Огастус Ван Хорн Эллис, подполковником — Френсис Камминс, а майором — Джеймс Кромвелл. 6 сентября полк был направлен в Вашингтон и включён в бригаду Пьатта — одну из бригад дивизии Эмиэля Уиппла.

Боевой путь

В октябре 1862 года полк был направлен в Плезант-Велли, Мэриленд, оттуда — в вирджинский Уоррентон, затем в Фалмут, а в декабре участвовал в сражении при Фредериксберге, где дивизия Уиппла активно задействована не была и полк потерял всего четырёх человек пропавшими без вести. В январе 1863 года он участвовал в неудачном «Грязевом марше».

В апреле 1863 года, перед самым началом Чанселорсвиллской кампании, полковник Эллис раздал рядовым оранжевые ленты, которые бы символизировали их округ Оранж и помогали бы узнавать друг друга на поле боя. Во время сражения при Чанселорсвилле 3 мая полк насчитывал 550 человек. Он впервые всерьез принял участие в бою во время ожесточённого сражения на участке дивизии Уиппла на Чанселорсвиллском плато. В этом бою погибли два офицера и 55 рядовых, восемь офицеров и 135 рядовых были ранены, шесть рядовых пропали без вести. Сержант Томас Бредли из роты Н впоследствии получил Медаль Почёта за то, что с риском для жизни доставлял боеприпасы для полка. После сражения он получил звание капитана.

9 июня 1863 года 124-й Нью-Йоркский был временно сведен с другими полками в отдельную бригаду, которую поручили Эдельберту Эймсу и направили поддержать федеральную кавалерию Бьюфорда в сражении у станции Бренди. Полк вступил в перестрелку со снайперской цепью противника и в этом бою потерял двух человек убитыми, 12 ранеными и 14 пропавшими без вести.

11 июня полк был переведён во 2-ю бригаду (Хобарда Уорда) дивизии Дэвида Бирни и в составе этой бригады прибыл под Геттисберг, где 2 июля бригада была выделена для обороны высоты Дэвилс-Дэн. Здесь полк прикрывал артиллерийскую батарею Смита — четыре 10-фунтовых Паррота, которые вели огонь по наступающей дивизии Джона Худа. Полковнику Эллису с трудом удалось растянуть свой небольшой полк в линию длиной 70 метров. Рота А была развернута в пикетную цепь, а рота С была выделена для охранения знамени полка. Батарея Смита стояла как раз на левом фланге полка.

Позиции полка атаковали техасцы 1-го техасского полка из дивизии Худа. Две их атаки были отбиты, дважды майор Кромвелл предлагал контратаковать, но только на второй раз полковник Эллис согласился. Вместе с Кромвеллом они сели верхом на коней, чтобы рядовым было лучше их видно и Кромвелл скомандовал атаку. Полк бросился вперёд бегом, полковник Эллис последовал за ним. Полк оттеснил техасцев до юго-западной стороны треугольника каменной стены, и в этот момент майор Кромвелл был убит. Впоследствии техасцы вспоминали, что видели офицера верхом на сером коне и решили неэтичным стрелять в такого храброго человека, предполагая убить под ним коня, а офицера взять в плен. Увидев гибель Кромвелла, полковник крикнул: «Боже мой, Боже мой, парни! Ваш майор пал! Спасите его! Спасите!» Полк снова пошёл вперёд и, по некоторым данным, оттеснил еще одну линию противника, но тут они встретили свежую бригаду Беннинга. 15-й джорджианский полк отбросил нью-йоркцев, при этом полковник Эллис был убит.

Полк возглавил подполковник Камминс, но и он скоро был ранен, и полк возглавил капитан роты А Чарльз Вейгант. В полку к этому моменту осталось всего 100 человек. Когда генерал Уорд увидел, что ресурсы полка исчерпаны, он велел полку отойти в тыл и лично высказал благодарность за стойкость в бою.

В культуре

В 1895 году писатель Стивен Крейн написал роман «Алый знак доблести». Считается, что описанные в романе события основаны на воспоминаниях ветеранов 124-го нью-йоркского полка. В 1951 году по роману был снят одноименный фильм, а в 1974 году — одноименная телевизионная драма.

Литература

• Pfanz, Harry. Gettysburg, The second day. — Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1987. — 601 p. — ISBN 080781749x.

Ссылки

• [www.civilwarintheeast.com/USA/NY/NY124.php Хронология истории полка]
• [dmna.ny.gov/historic/reghist/civil/infantry/124thInf/124thInfMain.htm 124th Infantry Regiment, American Guard; Orange Blossoms]
• [gettysburg.stonesentinels.com/union-monuments/new-york/new-york-infantry/124th-new-york/ Памятник 124-му Нью-Йоркскому под Геттисбергом.]
• [www.civildiscourse-historyblog.com/blog/2015/3/20/the-red-badge-of-courage-and-the-124th-ny The Red Badge of Courage and the 124th NY]

Отрывок, характеризующий 124-й Нью-Йоркский пехотный полк

После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.