1258 год
Поделись знанием:
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
| Годы |
|---|
| 1254 · 1255 · 1256 · 1257 — 1258 — 1259 · 1260 · 1261 · 1262 |
| Десятилетия |
| 1230-е · 1240-е — 1250-е — 1260-е · 1270-е |
| Века |
| XII век — XIII век — XIV век |
1258 (тысяча двести пятьдесят восьмой) год по юлианскому календарю — невисокосный год, начинающийся во вторник. Это 1258 год нашей эры, 258 год 2 тысячелетия, 58 год XIII века, 8 год 6-го десятилетия XIII века, 9 год 1250-х годов.
События
- Январь — армия Хулагу подступает к Багдаду. Халифское войско разбито и город взят в осаду. 10 февраля монголы врываются в Багдад. Грабёж и резня продолжаются пять дней; евреи и христиане пощажены. 20 февраля — казнён халиф аль-Мустасим и все мужчины из рода Аббасидов. Затем монголами взят Васит; Басра покорилась добровольно.[1]
- Урянхатай занимает Ханой. Город подвергается разгрому и сожжению, и через девять дней монголы покидают его.[2]
- Лливелин ап Грифид, правитель Гвинеда собирает всех союзных ему валлийских лордов, которые приносят ему личную присягу; Лливелин, вероятно, принимает титул принца Уэльского.
- 18 марта — представителями Уэльса и Шотландии, Лливелином ап Грифидом и Уолтером Комином, подписано соглашение о взаимопомощи и свободной торговле.
- Март — 40-тысячная монгольская армия под командованием хана Мункэ выступает в поход против Южной Сун из Каракорума через Сычуань. В мае армия достигает гор Люпаньшань (Ганьсу), где разделяется на три колонны.[3]
- Июнь — Оксфордские провизии английских баронов, ограничивающие власть короля. В октябре Генрих III вынужден их санкционировать.[4]
- 16 августа — по завещанию Феодора II Ласкариса после его смерти престол наследует его 8-летний сын Иоанн, регентами при котором становятся провестиария Георгия Музалона и патриарха Арсения. На девятый день после смерти Феодора наёмники убивают Музалона и трёх его братьев. Михаил Палеолог становится регентом, а затем — великим дукой.[5]
- 6 октября — армейская колонна Мункэ вступает в Ханьчжун, 4 ноября занимает Личжоу (Сычуань), 7 декабря — крепость Дахошань (близ Цанси).[3]
Вступили на престол
- Дайвьет — Чан Тхань Тонг (1258—1285).
- Никейская империя — Иоанн IV Ласкарис (1258—1261)
- Сицилийское королевство — Манфред (1258—1266).
Родились
См. также: Категория:Родившиеся в 1258 году
- Нидзё, японская писательница.
- Осман I, османский султан (1299—1326).
- Санчо IV, король Кастилии (1284—1295).
Скончались
См. также: Категория:Умершие в 1258 году
- 20 февраля — аль-Мустасим, последний багдадский халиф (1242—1258).
- 16 августа — Феодор II Ласкарис, никейский император (1254—1258).
- Декабрь — Уолтер Комин.
- Мейнхард I, граф Горицы (1232—1258) и Тироля (с 1253).
См. также
Напишите отзыв о статье "1258 год"
Примечания
- ↑ Петрушевский И. П. Иран и Азербайджан под властью Хулагуидов (1256—1353 гг.) // Татаро-монголы в Азии и Европе : Сборник статей. — М.: Наука, 1977. — С. 232.
- ↑ Бокщанин А. А. Попытки монголо-китайского вторжения в страны Юго-восточной Азии // Татаро-монголы в Азии и Европе : Сборник статей. — М.: Наука, 1977. — С. 308.
- ↑ 1 2 Свистунова Н. П. Гибель Южносунского государства // Татаро-монголы в Азии и Европе : Сборник статей. — М.: Наука, 1977. — С. 287—288.
- ↑ Оксфордские провизии // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
- ↑ Успенский Ф. И. История Византийской империи XI—XV вв. Восточный вопрос / Сост. Л. В. Литвинова. — М.: Мысль, 1997. — С. 484—485. — 829 с. — 7000 экз. — ISBN 5-244-00882-X.
</ol>
Отрывок, характеризующий 1258 год
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
