1261 год
Поделись знанием:
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
(перенаправлено с «1261»)
Годы |
---|
1257 · 1258 · 1259 · 1260 — 1261 — 1262 · 1263 · 1264 · 1265 |
Десятилетия |
1240-е · 1250-е — 1260-е — 1270-е · 1280-е |
Века |
XII век — XIII век — XIV век |
1261 (тысяча двести шестьдесят первый) год по юлианскому календарю — невисокосный год, начинающийся в субботу. Это 1261 год нашей эры, 261 год 2 тысячелетия, 61 год XIII века, 1 год 7-го десятилетия XIII века, 2 год 1260-х годов.
Содержание
События
Европа
- 6 января — объединённое войско Тевтонского ордена, мазовецкого князя Земовита и великопольского рыцарства вторгается «в земли литовцев и других языческих народов», но терпит поражение и отступает.[1]
- 22 января — победа пруссов Натангии во главе с Геркусом Манто над тевтонскими рыцарями при Покарвисе (третье прусское восстание, 1260—1283).[2]
- 13 марта — Нимфейский договор между Никейской империей и Генуэзской республикой: генуэзцы получают крупные торговые привилегии в ущерб венецианцам взамен на помощь в отвоевании Константинополя; 28 апреля договор подписывает Михаил Палеолог, 10 июля он ратифицирован в Генуе.[3]
- 28 марта — гибеллинские Флоренция, Пиза, Сиена и несколько других городов объединяются в союз против гвельфов.
- 31 марта — по Венскому мирному договору между Белой IV и Пржемыслом Оттокаром II, закрепляющему итоги битвы при Кресенбрунне (1260), герцогство Штирия переходит под власть короля Чехии.
- 25 июля — в то время, как войско и флот латинян во главе с новым венецианским подеста совершают поход против принадлежащего никейцам острова Дафнусия, а в Константинополе остаётся лишь император Балдуин с небольшим отрядом, Алексей Стратигопул легко занимает город. Падение Латинской империи. Восстановление Византийской империи.
- Лето — магистром Ливонского ордена становится Вернер фон Брайтхаузен.[4]
- Начало августа — литовский князь Миндовг подтверждает границы земель, переданных им ранее Ливонскому ордену. Однако в конце года заключается литовско-русский договор против ливонцев.[4]
- 15 августа — Михаил Палеолог торжественно въезжает в Константинополь и венчается в Соборе святой Софии на царство как басилевс Византии.
- 24 августа — продолжая борьбу за лёндзкую каштелянию (польск.), князь Великопольский Болеслав Благочестивый собирает войско против куявского князя Казимира; при посредничестве вроцлавского епископа Волимира Казимир возвращает остававшуюся в его руках половину каштелянии вместе с замком Болеславу.[1]
- 26 мая — 29 августа — конклав, на котором папой римским под именем Урбана IV избирается латинский патриарх Иерусалима француз Жак Панталеон. 4 сентября — папская коронация в Витербо.
- 11 сентября, Берген — бракосочетание норвежского принца Магнуса Хоконссона с Ингеборгой, дочерью датского короля Эрика IV. Магнус коронуется как соправитель отца, Хокона IV.
- Сентябрь — граф Гвидо Новелло, наместник Манфреда Сицилийского во Флоренции, совместно с тосканскими гибеллинами совершает поход на контадо Лукки. Войско из трёх тысяч немецких и тосканских рыцарей и множества пехотинцев захватывает Кастельфранко, Сантакроче, Санта Мария-а-Монте (после трёх месяцев осады), Монтекальви и Поццо.[5]
- 25 октября — расторгнув брак с Маргаритой Бабенберг, Пржемысл Оттокар II для подтверждения Венского мирного соглашения женится в Братиславе на Кунгуте Ростиславне, дочери венгерской принцессы Анны и Ростислава Михайловича.
- 17 декабря — на консистории папой Урбаном IV семь служителей церкви возведены в сан кардинала. Среди них — Ги Фулькуа Ле Гро, Симон Монпитье де Брион и Джакомо Савелли, занимавшие впоследствии папский престол.
- 23 декабря — Sol ille verus, папская булла, утверждающая основанный в Болонье гибеллином Лодеринго дельи Андало и гвельфом Каталано деи Малавольти Орден рыцарей девы Марии (итал. Frati della Beata Gloriosa Vergine Maria). Позднее члены ордена получили прозвание fratres gaudentes («веселящиеся братья», «гауденты»).
- 25 декабря
- — Михаил Палеолог приказывает заключить своего 11-летнего соправителя Иоанна Ласкариса в крепость и ослепить, а его сестёр выдать замуж за незнатных людей. Арсений Авториан, возвращённый в июне на патриарший престол и венчавший Михаила на царство, теперь отлучает его.
- — Коронация Пржемысла Оттокара II.
- Художник Коппо ди Марковальдо, оказавшийся в сиенском плену после поражения флорентийцев при Монтаперти (4 сентября 1260 года), выкупает свою свободу, написав «Мадонну дель Бордоне» для церкви Санта-Мария деи Серви (англ.).
- Армия датского короля Эрика V Клиппинга разбита объединёнными силами Шлезвига и Гольштейна под руководством архиепископа Лунда Якоба Эрландсена. Эрик и его мать Маргрете оказываются в заключении сначала в Гольштейне, затем — в Бранденбурге, до тех пор пока не освобождаются по настоянию папы римского (1264).
- Малые анналы Кольмара: «У замка Хертин у Базеля были найдены кости, казавшиеся человеческими, которые в 30 футах далеко превосходили наши длину и высоту».[6]
- В Польше отмечено появление флагеллантов: крестьяне «друг за другом ходят обнаженные, опоясанные только до пупка полотенцем, и каждый бьет себя хлыстом по спине. Впереди идут двое с хоругвами и двумя свечами и поют какую-то песню. И так дважды на день, в час первый и девятый». Движение запрещено церковными властями под страхом отлучения.[1]
- Вроцлав получает Магдебургское право.
- Первое упоминание о городе Утена (Литва)[7].
- Население Гренландии признаёт власть норвежской короны: в обмен на уплату налогов Норвегия обязуется обеспечивать снабжение колонии необходимыми материалами, ежегодно посылая к острову торговую экспедицию.
- Король Десмонда Фингхин Маккарти побеждает англо-норманнского барона Джона Фитцтомаса и его сына в битве при Калланне (англ.; близ Килгарвана, современное графство Керри, Ирландия).[8]
- В Палос-де-ла-Фронтера основан францисканский монастырь Санта-Мария-де-Ла-Ра́бида.
Англия
Продолжение борьбы между королём и баронами.
- 8 февраля — король Генрих III покидает Виндзор и переезжает в Лондонский Тауэр, где остаётся до 24 апреля[9].
- 13 февраля — всем лондонцам старше 12 лет приказано принести клятву верности королю.
- 13 апреля — папская булла, освобождающая короля от обязательства соблюдать Оксфордские провизии. 29 апреля — булла, позволяющая Бонифацию Савойскому, архиепископу Кентерберийскому, освобождать от аналогичной клятвы мирян и клир. 7 мая — булла, дающая власть архиепископу предупреждать всех, связанных клятвой, быть верными и послушными королю и угрожающая отлучением или интердиктом непокорным.[10]
- Хью Диспенсера в должности хранителя Тауэра сменяет Джон Мэнсел (25 мая), а на посту главного юстициария — Филипп Бассет. Уолтер де Мертон (англ.) становится канцлером вместо Николаса, архидиакона Или.
- 12 июня — три папские буллы опубликованы в Винчестере.
- 11 сентября — королевское послание, созывающие рыцарей из графств на сбор в Виндзор.
- Король, опасаясь за сохранность драгоценностей короны, хранящихся в Лондонском Тампле, отправляет их к свояченице Маргарите, королеве Франции. Драгоценности помещаются в Парижский Тампль.[11]
- Роберт Килуордби становится провинциальным приором доминиканского ордена в Англии (до 1272 года).
Передняя Азия
- 17 января[12] — войска султана Египта Бейбарса под командованием Айдакина аль-Бундукдара свергают эмира Санджара аль-Халаби, объявившего себя независимым правителем Дамаска.[13]
- Февраль — решив воспользоваться тяжёлым положением мусульманских земель, разорённых монголами, объединённые силы сеньора Бейрута Жана II Ибелина и Ордена тамплиеров, около 900 рыцарей и сержантов, 1500 туркополов и 3000 пехотинцев, совершают рейд на восток от Тивериадского озера и атакуют одно из туркменских племён. Франки терпят жестокое поражение, практически все высшие военачальники, включая Ибелина и великого магистра Тома Берара, оказываются в плену. Чтобы заплатить выкуп, Жан II Ибелин вынужден продать свой домен Казаль-Юмбер Тевтонскому ордену.[12][14]
- Март — султан Бейбарс отправляет войско под командованием эмиров Фахр ад-Дина аль-Химси и Хусам ад-Дина Джукандара против монголов, остававшихся в Халебе. Кто-то из франков Акры посылает монголам предупреждение о подходе мамлюков, и в апреле монголы отходят на восток.[14]
- Июль — войска Бейбарса изгоняют из Халеба захватившего там власть мамлюкского эмира Аккуша аль-Барли.
- 9 июня — к Бейбарсу в Каир прибывает из Багдада некий Абу-ль-Аббас Ахмед, который объявляется уцелевшим после монгольской резни (1258) сыном справедливого аббасидского халифа аз-Захира (1225—1226). Султан торжественно приносит присягу новому халифу, получившему титул аль-Мустансир.[15][16]
- Август — Ибн Василь отправляется в качестве посла Бейбарса в Апулию к Манфреду Сицилийскому.[17]
- Осень — византийский император Михаил VIII и ильхан Хулагу подписывают секретный договор о дружбе, одним из пунктов которого является содержание при дворе Михаила под домашним арестом конийского султана Изз ад-Дина Кей-Кавуса.[18]
- 2 сентября — султан Бейбарс и халиф аль-Мустансир отправляются из Каира в Дамаск.
- Октябрь — мамлюки Бейбарса вторично изгоняют вернувшегося в Халеб Аккуша аль-Барли.
- 9 октября — аль-Мустансир начинает поход на Багдад в сопровождении 300 всадников, выделенных султаном, а также неизвестного количества добровольцев из бедуинов и тюрок. К нему присоединяется Хаким, другой претендент на титул халифа. Мамлюкские эмиры Балабан ар-Рашиди и Сункур ар-Руми, сопровождающие аль-Мустансира до Евфрата, по пути совершают нападение на замли Антиохийского княжества.[14][15]
- 26 ноября — монголы под командованием Сандаргу-нойона берут в осаду в Мосуле ас-Салиха, сына прежнего мосульского атабека Бадр ад-Дина Лулу. Город взят летом следующего года.[19]
- 28 ноября — в сражении с монголами на берегу Евфрата напротив Анбара войско халифа терпит поражение, аль-Мустансир пропадает без вести, а Хаким с небольшим отрядом бежит. Он благополучно возвращается в Египет и в следующем году провозглашается новым халифом.[20]
- Ибн Хелликан становится верховным судьёй (кади аль-кудат) Дамаска.[21]
- Султан Йемена Йусуф I, прислав в Мекку покрывало для Каабы, первым из исламских правителей после падения Багдада выражает претензии на главенство в мусульманском мире.[16]
- Султан Бейбарс приказывает восстановить пришедшие в разруху Мечеть Пророка в Медине и Купол Скалы в Иерусалиме.[22]
Монгольская империя
- 9 января — каан Хубилай провозглашает своего буддийского учителя Пагба-ламу Наставником государства.[23]
- В начале года каан Хубилай отправляет посольство во Вьетнам: хан даёт гарантии мира, вьетнамцы признают вассалитет по отношению к Монгольской империи, по сути подтверждая прежние отношения с Китаем. Хубилай, в свою очередь, официально признаёт Чан Тхань Тонга королём Вьетнама.[24]
- Февраль — монгольский набег на приграничную территорию империи Сун[25].
- Посланники монгольского хана Цуй Миндао и Ли Цюаньи направленные к сунскому императорскому двору с требованием освободить посла Хао Цзина, задержанного годом ранее, получают отказ. Хубилай освобождает 75 сунских купцов, захваченных на границе.[26].
- Воспользовавшись отходом основных сил Хубилая из Каракорума на юг, Ариг-Буга в течение лета и осени восстанавливает свои военные силы и выбивает из Каракорума гарнизон нойона Йисунке (Есунгэ). Армия Ариг-Буги выступает на Кайпин, но в ноябре терпит поражение от войск Хубилая при Шимултае. Силы Ариг-Буги перегруппировываюся и через десять дней севернее, на западном склоне Хингана, сталкиваются с частью армии Хубилая (сам каан участия в битве не принимает). Несмотря на неопределённый исход сражения, Хубилай получает полный контроль над Монголией, а его брат отступает в верховья Енисея.[27][28]
- 14 декабря — прах Елюй Чуцая (ум. 1243), советника Чингис-хана и Угэдэя, перенесён на гору Дунвэншань (в настоящее время — гора Ваньшоушань в Парке Ихэюань на окраине Пекина), на его могиле воздвигнута «Стела на пути духа покойного руководителя юаньского чжун-шу шэна».[29]
- Хубилай признаёт своего брата Хулагу правителем всех завоёванных им территорий и жалует ему титул «ильхан».[30]
- В Сарае с разрешения правителя Джучиева улуса Берке митрополитом Киевским Кириллом организована православная епархия. Первый епископ — Митрофан.
- Указом Хубилая подтверждена введённая в Северном Китае в 1231 году государственная винная монополия. За незаконное производство спиртных напитков и дрожжей виновным грозят два года каторжных работ, 70 палочных ударов и конфискация половины имущества (другая половина отдаётся информатору); «места сбора налога на вино» (цзю у) создаются во всех административных единицах, включая уезд.[31]
Дальний Восток
- 22 марта — завершение девиза правления Бунъо императора Камэяма. Начало девиза правления Котё.
- 11 июня (12-й день 5-й луны 1-го года Котё) — монах Нитирэн сослан в Ито в провинции Идзу.
- Бакуфу посылает в Китай золото, чтобы закупить медные монеты, которые становятся в Японии официальной монетой для оплаты налогов.[32]
Вступили на престол
См. также: Список глав государств в 1261 году
- Брабантское герцогство — Генрих IV (1261—1267).
- Византийская империя — Михаил VIII Палеолог (1261—1282). Династия Палеологов удерживает власть вплоть до падения империи (1453).
- Католическая церковь — папа Урбан IV (1261—1264).
- Кёльнская архиепархия — архиепископ Энгельберт Фалькенбургский (нем.) (1261—1274)
- Систан — малик Насир ад-Дин Мухаммад (1261—1318 или 1328)
- Углицкое княжество — князь Роман Владимирович (1261—1285).
- Черниговское княжество — князь Андрей Всеволодович (1261—1263).
Родились
См. также: Категория:Родившиеся в 1261 году
- 1 февраля — Уолтер Степлдон, английский церковный деятель, епископ Эксетера (1308—1326).
- 11 февраля — Оттон III, герцог Нижней Баварии (1290—1312), король Венгрии (под именем Бела V, 1305—1307).
- 28 февраля — Маргарет Шотландская (королева Норвегии), жена Эрика II.
- 9 октября — Диниш I, король Португалии.
- Ноябрь — Ала ад-Даула Симнани, суфийский шейх (тарикат Кубравия).
- Ноябрь/декабрь, Владимир — Даниил Александрович, сын Александра Невского, первый удельный князь Московский.
- Альбертино Муссато, падуанский историк и поэт.
- Боэмунд VII, граф Триполи.
- Пьеро Сакконе Тарлатти, итальянский кондотьер, брат Гвидо Тарлати, епископа Ареццо.
Скончались
См. также: Категория:Умершие в 1261 году
- 28 февраля — Генрих III, герцог Брабанта (1248—1261).
- 25 мая, Витербо — Александр IV (папа римский).
- 10 июня, Люнебург — Матильда Бранденбургская (нем.), дочь маркграфа Бранденбурга Альбрехта II, супруга Отто I, герцога Брауншвейг-Люнебурга.
- 8 июля — Адольф IV Гольштейнский, граф Шауэнбурга (1225—1238), граф Гольштейна (1227—1238).
- 24 августа — Эла, графиня Солсбери.
- 18 сентября — Конрад фон Гохштаден, архиепископ кёльнский (1238—1261).
- 27 сентября — Плезанция Антиохийская, супруга кипрского короля Генриха I, мать его наследника Гуго II, регент при своём малолетнем сыне[33].
- 9 октября — Елизавета Брабантская, первая супруга Альбрехта I Великого, герцога Брауншвейг-Люнебурга.[34]
- 20 октября — Сейф ад-Дин Бахарзи, суфийский шейх.[35]
- Ноябрь — Беттизиа Гоццадини, итальянский юрист, профессор права в Болонском университете, первая женщина-преподаватель высшего учебного заведения.
- 9 ноября — Санча Прованская, дочь графа Раймунда Беренгера IV, супруга Ричарда Корнуоллского.
- 26 ноября — Ходзё Сигэтоки (北条重時), японский самурай и писатель.
- Ахи Эвран, мусульманский философ, основатель ремесленного братства Ахи.
- Всеволод Ярополкович , князь Черниговский (1246—1261).
- Гасан Джалал, князь хаченский.
- Кодрагпа Соднам-чжалцан, тибетский учитель буддизма, основатель школы кобрагпа.
- Кнут Хоконссон, норвежский ярл.
- Конрад I, бургграф Нюрнберга.
- Никифор II, патриарх константинопольский
Природные явления
См. также: Список солнечных затмений в XIII веке (англ.)
- 1 апреля — кольцеобразное солнечное затмение. Область наилучшей видимости — в средних и субтропических широтах северного полушария. Максимум затмения — в точке с координатами 36°36′ с. ш. 21°00′ в. д. / 36.6° с. ш. 21.0° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=36.6&mlon=21.0&zoom=14 (O)] (Я).[36]
- 26 сентября — кольцеобразное солнечное затмение. Область наилучшей видимости — в средних и субтропических широтах южного полушария. Максимум затмения — в точке с координатами 35°00′ ю. ш. 147°18′ в. д. / 35.0° ю. ш. 147.3° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-35.0&mlon=147.3&zoom=14 (O)] (Я).[37]
См. также
Напишите отзыв о статье "1261 год"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.vostlit.info/Texts/rus/Chron_Pol_majoris/frametext5.htm «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI—XIII вв.: (Перевод и комментарии)] / Под ред. В. Л. Янина; Сост. Л. Н. Попова, Н. И. Щавелева. — М.: Издательство Московского университета, 1987. — С. 186—187, 246—247. — 264 с. — 40 000 экз.
- ↑ Кулаков В. И. [club-kaup.narod.ru/kaup_r_kylakov_hist_of_prussia_1283_12.html История Пруссии до 1283 года]. — М.: Индрик, 2003. — С. 230. — 402 с.
- ↑ Жаворонков П. И. [www.hist.msu.ru/Byzantine/BB%2036%20(1974)/BB%2036%20(1974)%20124.pdf Никейская империя и Запад: (Взаимоотношения с государствами Апеннинского полуострова и папством)] // Византийский временник. — 1974. — № 36. — С. 100-121.
- ↑ 1 2 [www.vostlit.info/Texts/rus12/Livl_Alte_Reimschronik/text26.phtml?id=1652 Крестоносцы и Русь. Конец XII в. — 1270 г]. — М.: Индрик, 2002. — С. 241. Прим. 73.
- ↑ Джованни Виллани. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Villani_G/frametext62.htm Новая хроника или история Флоренции]. — М.: Наука, 1997. — С. 189.
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus5/Ann_Colmar/frametext1.htm Малые анналы Кольмара]. «Восточная Литература». Проверено 2 ноября 2009. [www.webcitation.org/616kX2JGT Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
- ↑ Утена // Словарь современных географических названий / Рус. геогр. о-во. Моск. центр; Под общ. ред. акад. В. М. Котлякова. Институт географии РАН. — Екатеринбург: У-Фактория, 2006.
- ↑ Diarmuid Ó Murchadha. [mccarthy.montana.com/Articles/BattleOfCallann.html The Battle of Callann, A. D. 1261] (англ.). Проверено 10 ноября 2009. [www.webcitation.org/616kXjOtu Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
- ↑ [books.google.com/books?id=wip9RnTSQkQC&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA36#v=onepage&q&f=false Documents of the baronial movement of reform and rebellion, 1258-1267] / Sanders I. J., Treharne R. F. — Oxford University Press, 1973. — P. 36. — 353 p. — (Oxford medieval texts). — ISBN 019822222X.
- ↑ [books.google.com/books?id=wip9RnTSQkQC&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA37#v=onepage&q&f=false Documents of the baronial movement of reform and rebellion, 1258-1267]. — P. 37.
- ↑ Barber M. [books.google.com/books?id=DhdfTczmwWoC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=crown%20jewels&f=false The new knighthood: a history of the Order of the Temple]. — Cambridge University Press, 1995. — P. 268. — (Canto). — ISBN 0521558727.
- ↑ 1 2 Ришар Ж. Латино-Иерусалимское королевство = Jean Richard. Le Royaume Latin de Jerusalem / Пер. с франц. А. Ю. Карачинского. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2002. — С. 355—356. — ISBN 5-8071-0057-3.
- ↑ Irwin R. [www.google.com/books?id=-jgOAAAAQAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=%22Sanjar%20al-Halabi%22&f=false The Middle East in the Middle Ages: the early Mamluk Sultanate 1250-1382]. — London: Croom Helm, 1986. — P. 45. — 180 p. — ISBN 0-7099-1308-7.
- ↑ 1 2 3 Amitai-Preiss R. [www.google.com/books?id=dIaFbxD64nUC&printsec=frontcover&lr=&hl=ru#v=onepage&q=February%201261&f=false Mongols and Mamluks: the Mamluk-Īlkhānid War, 1260-1281]. — Cambridge University Press, 1995. — P. 53—54. — ISBN 0 521 46226 6.
- ↑ 1 2 Аль-Макризи. [www.vostlit.info/Texts/rus12/Makrizi/text1.phtml?id=869 Книга поучений и назиданий] // Салах-ад-Дин и мамлюки в Египте / Пер. Л. А. Семёновой. — М.: Наука, 1966. — С. 179-180.
- ↑ 1 2 Бартольд В. В. [www.akademic-bartold.ru/node/612 Халиф и султан] // Бартольд В. В. Сочинения. — М.: Наука, 1966. — Т. VI: Работы по истории ислама и арабского халифата.
- ↑ Holt P. M. [www.google.com/books?id=b2oeolaGUCEC&pg=PA26&dq=Ibn+Wasil&hl=ru#v=onepage&q=Ibn%20Wasil&f=false Early Mamluk diplomacy, 1260-1290: treaties of Baybars and Qalāwūn with Christian rulers]. — Leiden; New York; Köln: Brill, 1995. — P. 26. — ISBN 0929-2403.
- ↑ Amitai-Preiss R. [www.google.com/books?lr=&hl=ru&id=dIaFbxD64nUC&q=%22fall+of+1261%22#v=snippet&q=%22fall%20of%201261%22&f=false Mongols and Mamluks: the Mamluk-Īlkhānid War, 1260-1281]. — Cambridge University Press, 1995. — P. 92. — ISBN 0 521 46226 6.
- ↑ Amitai-Preiss R. [www.google.com/books?id=6boJulGkWBgC&printsec=frontcover&lr=&hl=ru#v=onepage&q=al-Barli&f=false The Mamluk Officer Class During the Reign of Sultan Baybars] // War and society in the eastern Mediterranean, 7th-15th centuries. — Brill, 1997. — С. 60. — ISBN 90 04 10032 6.
- ↑ Amitai-Preiss R. [www.google.com/books?lr=&hl=ru&id=dIaFbxD64nUC&q=%2228+November+1261%22#v=snippet&q=%2228%20November%201261%22&f=false Mongols and Mamluks: the Mamluk-Īlkhānid War, 1260-1281]. — Cambridge University Press, 1995. — P. 58. — ISBN 0 521 46226 6.
- ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/280795/Ibn-Khallikan Ibn Khallikān]. Encyclopædia Britannica. Проверено 4 ноября 2009. [www.webcitation.org/616kYFAJ8 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
- ↑ Аль-Макризи. [www.vostlit.info/Texts/rus12/Makrizi/otryv2.phtml?id=877 Торная дорога для познания царских династий] // Хрестоматия по истории Халифата / Пер. Л. И. Надирадзе. — М.: МГУ, 1968. — С. 207-209.
- ↑ [books.google.ru/books?id=kG45gi7E3hsC&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA648#v=onepage&q=1261&f=false In the Service of the Khan: Eminent Personalities of the Early Mongol-Yüan Period (1200-1300)] / Edited by Igor De Rachewiltz. — Otto Harrassowitz Verlag, 1993. — P. 648. — 808 p. — (Asiatische Forschungen). — ISBN 3447033398.
- ↑ Бокщанин А. А. Попытки монголо-китайского вторжения в страны Юго-восточной Азии // Татаро-монголы в Азии и Европе : Сборник статей. — М.: Наука, 1977. — С. 309.
- ↑ Россаби М. Золотой век империи монголов = Khubilai Khan: his life and times / Пер. с англ. С. В. Иванова. — СПб.: Евразия, 2009. — С. 138. — 479, [1] с. — (Историческая библтотека). — 1500 экз. — ISBN 978-5-8071-0335-2.
- ↑ Россаби М. Золотой век империи монголов. — С. 137.
- ↑ Россаби М. Золотой век империи монголов = Khubilai Khan: his life and times / Пер. с англ. С. В. Иванова. — СПб.: Евразия, 2009. — С. 103. — 479, [1] с. — (Историческая библтотека). — 1500 экз. — ISBN 978-5-8071-0335-2.
- ↑ Далай Ч. Монголия в XIII—XIV веках / Отв. редактор Б. П. Гуревич. — М.: Наука, 1983. — С. 36, 37.
- ↑ Мункуев Н. Ц. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/XIII/1220-1240/Munkuev/framevved1.htm Елюй Чу-цай — представитель китайской гражданской бюрократии] // Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-Цая. — М.: Наука, 1965. — С. 23.
- ↑ Закиров С. Дипломатические отношения Золотой Орды с Египтом (XIII—XIV вв.). — М.: Наука, 1966. — С. 9.
- ↑ Мункуев Н. Ц. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/XIII/1220-1240/Munkuev/framevved3.htm Сведения о налоговой политике монгольских ханов в надгробной надписи на могиле Елюй Чу-Цая] // Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-Цая. — М.: Наука, 1965. — С. 57.
- ↑ Елисеев Д. История Японии. Между Китаем и Тихим океаном / пер. с фр. М. Ю. Некрасова. — СПб.: Евразия, 2009. — С. 106. — 318 с.
- ↑ Ришар Ж. Латино-Иерусалимское королевство = Jean Richard. Le Royaume Latin de Jerusalem / Пер. с франц. А. Ю. Карачинского. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2002. — С. 366. — ISBN 5-8071-0057-3.
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus16/Chr_orig_duc_brab/primtext.phtml Хроника о происхождении герцогов Брабанта. Прим. 110.]. «Восточная Литература». Проверено 2 ноября 2009. [www.webcitation.org/616kZ7dY0 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
- ↑ Бартольд В. В. [www.akademic-bartold.ru/node/718 Европеец XIII века в китайских учёных учреждениях] // Бартольд В. В. Сочинения. — М.: Наука, 1968. — Т. V: Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. — С. 382.
- ↑ [www.secl.ru/eclipse_catalog/1261_4_1.html Кольцеобразное солнечное затмение 1 апреля 1261 года]. — сайт «Полное солнечное затмение». Проверено 1 ноября 2009. [www.webcitation.org/616kZfsbi Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
- ↑ [www.secl.ru/eclipse_catalog/1261_9_26.html Кольцеобразное солнечное затмение 26 сентября 1261 года]. — сайт «Полное солнечное затмение». Проверено 1 ноября 2009. [www.webcitation.org/616kaMUrZ Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
Отрывок, характеризующий 1261 год
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.