1270-й стрелковый полк
Поделись знанием:
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
1270-й стрелковый полк | |
| Награды: |
|
|---|---|
| Почётные наименования: |
Ломжинский |
| Войска: |
сухопутные |
| Род войск: | |
| Формирование: | |
| Расформирование (преобразование): | |
| Боевой путь | |
1270-й стрелковый Ломжинский Краснознамённый ордена Суворова полк — воинская часть СССР (полк РККА) в Великой Отечественной войне, входил в состав 385-й стрелковой Кричевской Краснознамённой ордена Суворова дивизии. 29 сентября 1944 года за отличные боевые действия при освобождении города-крепости Ломжа Приказом Верховного Главнокомандующего, 1270-му стрелковому полку присвоено почетное наименование «Ломжинский». Полк участвовал в боевых действиях с января 1942 года.
Содержание
Формирование
1270-й стрелковый полк был сформирован на основании приказа Среднеазиатского военного округа № 0068 от 19 августа 1941 года. Место формирования — село Сталинское (ныне Беловодское), Фрунзенская область (сейчас Чуйская) Киргизская ССР. Формирование полка проводил капитан Иван Александрович Мозалёв, выпускник Ташкентского пехотного училища.
1941 год
- 25 ноября 1941 г. 1270-й стрелковый полк в составе 385-й стрелковой дивизии прибыл на фронт.
- С 6-го по 10-е декабря В журнале боевых действий 1270-го полка записано, что полк проводил выгрузку
на станции Желобово, сосредотачиваясь в селениях Бычки, Новое и Старое Бокино.
- 12-го декабря 1941 г. 1270-й полк расположился в Ряжске и Нагорном . Здесь подразделения полка получили на вооружение часть пулемётов, миномётов и орудий. Продолжалась боевая подготовка личного состава.
- 19 декабря 385-я дивизия по железной дороге была переброшена в район Подольска.
- 23 декабря заняла позиции во втором эшелоне обороны Москвы на рубеже Подольск - Домодедово в составе 24-й армии.
- 26 декабря 1941 года дивизия числится в действующей армии.
1942 год
- 8 февраля 1942 г. 385 сд получил свой первый боевой приказ — овладеть деревней д. Лощихино, Яковлевка, Сининка Смоленской области
- 14 февраля В результате боев в составе 1270 сп осталось личного состава — 372 человека.
- 22 февраля В результате немецкой контратаки к ночи полностью погибла первая рота 1270 сп, которая обороняла Гореловский.
- с 9 по 22 февраля 1942 г. В результате боев 1270 сп понес потери — 369 человек убито, 24 пропало без вести.
- 6 марта в 6.10 двум ротам 1270 сп удается ворваться в деревню Лощихино. Бой за овладенеие деревней ведется весь день, но, не получив подкрепления и поддержки, закрепившиеся в этом населенном пункте роты, были практически истреблены контратакующими немцами.
- К 14 апреля 1942 г. 1270 сп (372 человека) — 11 стрелков, 42 пулеметчика, 92 артиллериста, 116 минометчиков, согласно журналу боевых действий 385 сд, был расположен 300—400 м северо-восточнее Прасоловки.
- 23 апреля штурмовые отряды 1270 сп продолжают наступать совместно с танкистами 112-й тбр. Один танк был подбит. Советские бойцы вместе с экипажем танка занимают круговую оборону на северо-западной окраине рощи. Немцы мелкими группами контратакуют в направлении танка.
- С 24 апреля 385 сд принимает полосу обороны от 239-й сд и закрепляется в роще «Сердце».
- В начале мая 1942 года в полках 385-й дивизии из первого набора остались десятки человек.
- В середине мая 1942 г. дивизию вывели на пополнение. После этого под городом Людиново Калужской области 385 сд сходу заняла несколько населённых пунктов — Космачи, Загоревку, Гусевку. Далее в этом районе, дивизия длительное время находились в обороне.
1943 год
Наступление в направлении на Людиново.
- В 10 часов 22-го февраля 1943 года части 385-й дивизии со средствами усиления после артиллерийской подготовки, продолжавшейся 2 часа 15 минут, с исходного рубежа на участке Загоричи – Запрудное, на фронте в 3,5 километра начали атаку обороны противника.
- К исходу 23-го февраля 2-й батальон 1270-го полка (командир батальона майор Панцевич) с пятидесятью бойцами, поддержанный частью других подразделений, ворвался в первые траншеи противника. На следующую ночь ещё один батальон (неполного состава), введённый в прорыв, расширил его до 800 метров по фронту. Успеху 1270-го полка содействовала активными действиями полковая разведка, в частности, разведвзвод под командованием старшего лейтенанта В. С. Наливкина.
- К 8-му марта 10-я и 16-я армии прекратили наступление и перешли к обороне. На правом фланге наступления подразделения 10-й армии, включая 385-й дивизию, держали фронт длиной около 30 км. – от реки Болвы до деревни Запрудное включительно. В последующие месяцы 1943 года войска, дислоцировавшиеся на этом участке фронта, крупных боевых действий не вели. Шли бои местного значения.
- В августе 1943 года 1270-й полк приготовился к проведению наступательной операции. Она проводилась с целью разгрома Спас-Деменской группировки немецких войск и создания условий для последующего наступления на Рославль. В ходе упорных боёв 385-я дивизия к 15-му августа вышла на рубеж Анновка – Латыши. В боях за деревню Анновка Калужская область 15.08.1943 командир стрелкового взвода, 1270 сп младший лейтенант Коломиец Алексей Семенович, повторил подвиг Александра Матросова, закрыв собой амбразуру вражеского дзота, за что был награждён орденом Отечественной войны 2-й степени посмертно. 1270-й полк вел бои за овладение деревней Кресты в течение 16-го и 17-го августа, но, всё же, вышел на заданный для дивизии рубеж на день раньше других полков.
- 5-го сентября, выйдя к очередному оборонительному рубежу противника, войска Западного фронта остановились.
- 7 - 15 сентября 1943 г. 385-я дивизия наступала непосредственно из Дубровки на юг, в направлении Большая Лутна.
- 16-го сентября 385-я дивизия наступала на левом фланге 10-й армии из района станций Гобики - Аселье (станция) железной дороги Рославль - Киров (Калужская область).
- 20-го сентября 385 сд совместно с 49-й и 64-й дивизиями перерезали железную дорогу Рославль – Брянск, и продолжала наступление далее на юго-запад, на Ершичи (Смоленская область).
- 25-го сентября Рославль был полностью освобождён.
- Всю ночь с 29-го на 30-е сентября шли упорные бои в районе железнодорожного вокзала и цементного завода города Кричев наступление вели 369-я и 385-я дивизии. 30-го сентября 1943 года город Кричев был освобождён от немецко-фашистских захватчиков.
- 02 октября 1943 года 385 сд пыталась форсировать реку Проня, но неудачно. Город Чаусы, железнодорожный мост через Проню и станция были сильно укреплены, линия обороны, которая протянулась по более выгодному с тактической точки зрения берегу, имела хорошо развитую систему пулеметных и артиллерийских точек. По всей линии были замаскированы танки и самоходные артиллерийские установки. В глубине обороны имелся солидный резерв.
- 27-29 ноября 1270-й сп прорвал сильно укрепленный рубеж под деревней Высокое, Могилевской области.
- 25 декабря 1943 г. начинается новое наступление на плацдарм, уже с вводом свежих сил: сводного полка в составе трех лыжных батальонов /290-й, 49-й и 330-й сд/, 1270-го и 1266-го стрелковых полков 385-й дивизии, действовавших южнее Прилеповки.
- 26-28 декабря 385-я стрелковая дивизия за четыре дня декабрьских «боев местного значения» потеряла убитыми и ранеными более 1000 человек.
- 30 декабря была выведена во второй эшелон на пополнение. Участники сталинградских боев рассказывали, что даже там не было таких тяжелых боев, как здесь осенью 1943 года.
- Безуспешные попытки прорвать фронт малыми силами с большими потерями продолжались до весны 1944 года
1944 год
- Летом 1944 года 1270-й стрелковый полк участвовал в наступлении наших войск на территории Белоруссии.
- 25 июня г.Чаусы был освобожден частями 330-й и 385-й стрелковых дивизий 50-й армии.
- 27 июня под непрерывным обстрелом со стороны противника два десятка смельчаков во главе с командиром стрелковой роты 1270-го стрелкового полка, младшим лейтенантом Жудовым переплыли Днепр у деревни Дашковка Могилёвского района Могилевской области. Группа захвата выполнила боевую задачу: плацдарм был захвачен и удержан до подхода основных сил.
- 28 июня освобождён г.Могилёв.
- 13 сентября 1270-й стрелковый полк овладел сильно укрепленным опорным пунктом противника -крепостью Ломжа
- 29 сентября за отличные боевые действия при освобождении города и крепости Ломжа Приказом Верховного Главнокомандующего, 1270-му стрелковому полку присвоено почетное наименование «Ломжинский».
- До конца октября 1944 года длились ожесточенные бои в Польше.
1945 год
- В середине января 1945 года перешли в наступление. 385-я стрелковая дивизия наступала в направлении Бишовсбурга с целью овладеть его пригородом и железнодорожной станцией.
- В феврале после форсирования Вислы. Части 385-й стрелковой дивизии шли в северо-западном направлении, в тыл данцигской группировке немцев, пока не наткнулись на мощное огневое сопротивление противника с противоположного берега реки Шварцвассер, притока Вислы.
- С середины февраля 1945 года с боями были заняты Граудзендз(Грауденц), Бублиц, Руммельсбург, Пиритц, Драмбург, Штаргард и многие другие. Вместе с 3-м гвардейским танковым корпусом, захватили города Бытов (Бытув), Берент (Косьцежина),Картхауз (Картузы) —важные узлы железнодорожных и шоссейных дорог на путях к Данцигу.
- 25 февраля 1945 года вблизи польской деревни Гутти начался бой. Погиб командир стрелковой роты 1270-го стрелкового полка, Герой Советского Союза старший лейтенант Жудов И.Е..
- При штурме города Картузы отличились многие войны полка, среди них, рядовой Колодий Михаил Филиппович уничтоживший из своего автомата засевших в домах двенадцать немецких солдат и погибший смертью храбрых [1].
- 25 марта дивизия заняла пригород Данцига Оливу, находящийся в 3-х километрах к северу от него. А 30 марта над городом и крепостью Гданьск (Данциг) был поднят национальный флаг Польского государства.
- После овладения Данцигом полк был переброшен на Восточный берег реки Одер, в район города Шведт. В этом районе два Одера – Восточный и Западный с поймой между ними в 3 километра, был период половодья, вся пойма был залита водой глубиной свыше метра. Образовалась водная преграда шириной в 3,5 километра. Такую водную преграду полк начал форсировать 19 апреля 1945 года, с задачей выйти к Западному Одеру и обеспечить развертывание остальных войск для форсирования Западного Одера. В боях при форсировании реки Одер солдаты и офицеры 1270 сп проявили массовый героизм, за что 19 воинов полка были представлены к званию Героя Советского Союза командир 385-й стрелковой дивизии генерал-майор Супрунов, командир 70-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Терентьев поддержали данное представление, но командование 49-й армией не поддержало его, и приказом по 49-й армии они были награждены орденами Красного Знамени, среди них был младший сержант Петр Зотов который одним из первых поднялся в атаку броском преодолел мост и своим телом закрыл пулеметную точку противника заставив её замолчать, дав ценой своей жизни возможность двигающимся за ним подразделениям захватить немецкий мост. За мужество и отвагу проявленные в этих боях многие солдаты и офицеры полка были награждены орденами и медалями.
- 21 апреля 1945 года в боях по форсированию реки Одер в результате прямого попадания вражеского снаряда в полковой наблюдательный пункт погиб командир 1270 сп полковник А.Ф. Халин и другие находящиеся вместе с ним офицеры и солдаты.
- В конце апреле 1945 в Восточной Пруссии 1270-й стрелковый полк форсировал речку Ниппервизе. В течение одного дня немцы сбили правофланговый батальон, на следующий день - левофланговый. Потери были большими: в ротах оставалось по 30-40 человек. Ночью на лодках, всех уцелевших перевезли на другую сторону реки. Через два дня опять пошли вперед, снова форсировали Ниппервизе, выбили немцев и вышли в район прежних огневых позиций.
- 3 мая в районе Грабова встретились с дозором 82-й воздушно-десантной американской дивизии.
- В июне 385-я дивизия и соответственно входивший в неё 1270-стрелковый полк, по решению правительства были расформированы.
Командиры полка
- Мозалев Иван Александрович, капитан, (февраль 1942- март 1942)
-
Левин, Григорий Михайлович, капитан, (март 1942- декабрь 1942) - Морозов, Василий Фёдорович, майор (декабрь 1942- март 1943)
- Назаров Василий Михайлович, майор (март-апрель 1943)
- Стрельников Алексей Яковлевич, подполковник, (апрель 1943 — август 1943)
- Халин Александр Фролович, полковник, (с 28 августа 1943 по 21 апреля 1945)
- Охотин Родион Артемьевич, полковник, (с апреля 1945- до расформирования полка в июне 1945 года)
Награды и почётные наименования
| Награда (наименование) | Дата | За что получена |
|---|---|---|
| Ломжинский | 29 сентября 1945 г. | За взятие города-крепости Ломжа (Польша) |
| Орден Красного Знамени
|
?? апреля 1945 г. | |
| Орден Суворова 3 степени
|
?? мая 1945 г. |
Отличившиеся воины полка
| Награда | Ф. И. О. | Должность | Звание | Дата награждения | Примечания |
|---|---|---|---|---|---|
|
|
Жудов, Иван Егорович | Командир стрелкового взвода, позже стрелковой роты | старший лейтенант | 24.03.1945 | 26.02.1945 погиб в боях за освобождение Польши. |
|
Зотов, Пётр Николаевич | Командир стрелкового отделения | младший сержант | 10.06.1945 | 19.04.1945 в боях при форсировании реки Одер у города Шведт геройски погиб закрыв своим телом вражескую амбразуру. |
|
Коломиец, Алексей Семёнович | Командир стрелкового взвода | младший лейтенант | 18.09.1943 | 15.08.1943 в бою за деревню Анновка (Калужская область) геройски погиб закрыв своим телом вражескую амбразуру. |
|
|
Кузнецов, Эфраим Еремеевич | Начальник штаба полка | майор | Дважды за разные подвиги представлялся к званию Героя Советского Союза, но награждался орденами Красного Знамени. |
Примечания:
Напишите отзыв о статье "1270-й стрелковый полк"
Литература
- Юновидов А.С. «Одинокая война. Неизвестный подвиг 385-й стрелковой дивизии». — М.: «Весь Мир», 2013. — 360 с. + илл., вкл. ISBN 978-5-7777-0543-3
- «От Фрунзе до Эльбы» Сб. воспоминаний /Сост. О—80 М. В. Сорокин, 3. X. Музафаров; Худож.-оформ. Т. Цыганок.— Ф.: Кыргызстан, 1985.—152 с.
- "Говорю: «Я — ваш сын.» А в ответ: «Может быть…» :Автор Дудченко Владимир Алексеевич, Интервью опубликовано в Санкт-Петербургском еженедельнике «Ваш тайный советник» N 17 от 9 мая 2005 года.
- «Зайцева гора: хроника трагедии (февраль 1942 — март 1943 гг.)» : Авторы Максим Николаевич Мосягин и Александр Александрович Ильюшечкин. Издательский дом «Дикий Север», Магадан, 2008 г.
- «Простреленные километры». :Деев В., Петренко Р., Докум. повесть. Ф.,"Кыргызстан", 1973.,192 с. с ил.17 см. 12 000 экз. 39 к.
Примечания
- ↑ [www.podvignaroda.mil.ru/filter/filterimage?path=VS/416/033-0686196-5807%2B040-5816/00000308.jpg&id=45832530&id=45832530&id1=14dd28ac95f3b2b8dc9c5593f2f607ff Сайт Подвиг народа — Наградной лист на Колодия М.Ф.]
Ссылки
- www.pobeda1945.su/division/4248
- 385-division.livejournal.com/3788.html
- artofwar.ru/d/dudchenko_w_a/text_0100.shtml
- belovodskoe-muh.ucoz.ru/publ/po_imeni_goroda_krichjova_385_aja_krichjovskaja_divizija/1-1-0-127
- pda.sb.by/post/32247/
- [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА и РКВМФ в 1941—1945 годах]
Отрывок, характеризующий 1270-й стрелковый полк
Какой восторг разлился по перстам!Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
