13th Floor Elevators

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

The 13th Floor Elevators
Жанры	Гаражный рок Психоделический рок Прото-панк
Годы	1965—1969, 1978, 1984
Страна	США США
Откуда	Остин, Техас,
Лейблы	International Artists, Radar, Charly
Бывшие участники	Роки Эриксон Томми Холл Бенни Терман Джон Айк Уолтон Стэйси Сатэрланд Дэнни Томас Дэнни Галайндо Пауэл C. Джон
Другие проекты	Roky Erickson and the Aliens The Spades The Lingsmen

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

The 13th Floor Elevators — американская рок-группа, основанная в Остине (штат Техас). Одна из первых групп психоделического направления рок-музыки.

Считается^[кем?], что команда не имела большого коммерческого успеха, хотя каждое их выступление проходило при переполненных залах. Манеры исполнения композиций, как музыкальная, так и вокальная, безусловно повлияли на звук многих исполнителей сан-францисской андеграундной сцены — в частности, на Jefferson Airplane как на группу и на Марти Балина как вокалиста. Первый альбом группы The Psychedelic Sounds of the 13th Floor Elevators входит в список Роберта Димери «1001 альбом, которые надо послушать, прежде чем умрёшь». Также The 13th Floor Elevators считаются одной из влиятельных протопанк-групп: их классическая песня «You’re Gonna Miss Me», представленная на первом сборнике «Nuggets», выпущенном в 1972 году и отмечавшем ряд синглов гаражного рока, была настоящим сокровищем для ранних панк-рокеров.

История

Начало

Основу группы, образованной в декабре 1965 года, составили участники остинского джаг-бэнда (в некоторых других источниках фолк-бэнда) The Lingsman гитарист Стэйси Сазерленд, бас-гитарист Бенни Терман, барабанщик Джон Айк Уолтон и «горшочник» Томми Холл. Именно последний стал её идеологом. Томми Холл учился на философско-психологическом отделении Университета Техаса в Остине и, помимо игры в группе на «джаге» (керамическом горшке для тушения мяса, использовавшемся как экзотический духовой музыкальный инструмент), был активным участником местной студенческой андеграундной жизни, носившей богемный характер. В этом кругу Холл открыл для себя мескалин, производимый из местного кактуса мескал (или «пейот») и «воспетый» Карлосом Кастанедой в его серии книг о мексиканском индейце Доне Хуане. Затем поиски более сильных впечатлений, связанных с «расширением сознания», привели его к ЛСД.

Подобные увлечения совпали по времени с кардинальными изменениями, происходившими в американской музыкальной культуре середины 1960-х годов. С одной стороны, «битломания» и «британское вторжение» коренным образом видоизменяли традиционную белую фолк-музыку и блюз, с другой стороны, всё больший вес приобретало творчество Боба Дилана. Вопрос «соответствия духу времени» был вопросом существования группы как таковой, поэтому Холл, рассудив, что в революционных преобразованиях ему могут помочь ЛСД, литература, философия и психология, предложил остальным видоизменить стиль группы и в первую очередь найти вокалиста. Вначале это место предлагалась хорошей знакомой Тома, студентке того же университета Дженис Джоплин. Однако по каким-то причинам будущая легендарная исполнительница белого блюза не вошла в состав группы, хотя Джоплин сохранила дружеские отношения со всеми участниками и первое время всё-таки принимала участие в их концертах. В частности, известно^{[откуда?]}, что именно с ними она попала в Сан-Франциско. В конце концов вокалистом стал недавний выпускник средней школы и автор собственных песен 18-летний Роки Эриксон (Роджер Эркинард), певший в остинской «гаражной» группе The Spades. Холл познакомился с Эриксоном на одном из концертов The Spades в местном клубе Jade Room и предложил вместе порепетировать. После успешного джема, устроенного в подвале дома Холлов, Эриксону было предложено войти в состав группы, на что тот согласился. Союз закрепили первым совместным ЛСД-трипом (приёмом ЛСД). И через несколько дней группа поменяла своё название на Elevators, которое предложил барабанщик Уолтон — видимо, находясь под впечатлением от совместного ЛСД-трипа. Название приглянулось и было принято в варианте жены Тома Холла Клементины 13th Floor Elevators («Лифты до 13 этажа»), поскольку в свете «модернизации» группы, предпринимавшейся Холлом, оно оказалось как нельзя более кстати и актуально. На бытовом уровне это была издёвка над национальным суеверным страхом перед 13 номером, который отсутствует во многих высотных домах и в принципе нечасто применяется в быту; на метафизическом уровне цифра 13 обозначала верхнюю ступень пирамиды на пути к просветлению, которую увенчивает «третий глаз» (или «всевидящее око»). В этом смысле название группы означало, что её участники ассоциируют себя с лифтами, поднимающими сознание своих слушателей до высот просветления — или, как образно говорил Эриксон, «места, где пирамида встречается с глазом».

В декабре 1965 года новоявленная группа отыграла свой первый концерт, после которого музыканты стали невероятно популярны в Остине, несмотря на то, что примерно в это же время начинали такие местные коллективы, как Shiva’s Headband и Conqueroo. Уже через месяц, в январе 1966 года, хьюстонский продюсер Гордон Байнем, до которого докатились слухи о группе, предложил ей записать сингл на своей звукозаписывающей фирме Contact Records. Здесь музыкантам несказанно повезло: Эриксон принёс вместе с собой в группу хит собственного сочинения «You’re gonna miss me», который исполняли в Остине (и даже выпустили синглом) ещё The Spades. Её и было решено повторно записать, предварительно слегка переработав в сторону ужесточения звука. Вторую сторону сингла заняла песня «Tried to hide» авторства Холла и Сазерленда. Сингл очень быстро стал популярен в Остине, а затем — и во всём Техасе.

В это же время Холл усовершенствовал свой джаг, прицепив к нему микрофон. Инструмент стал электрическим, привнеся в общее звучание группы, достаточно энергичное в гаражном стиле, потустороннее мистическое звучание. С тех пор звук этого горшочка стал фирменной визиткой группы. Тогда же Холл выдвинул, пожалуй, основное условие существования группы — ни один концерт, ни одна запись песни не должны были теперь обходиться без приёма ЛСД. Впоследствии это правило распространилось даже на быт музыкантов, что привело к настоящей трагедии.

Первым результатом «применения» этого правила стало рождение словосочетания «психоделический рок», авторство которого часто приписывают Роки Эриксону. Правда ли это, сказать сложно, но многие критики считают, что именно он ввёл в обиход этот оборот, поскольку летом того же года, когда группа в первый раз попала в Сан-Франциско, он уже вовсю его использовал. Именно с его лёгкой руки это название подхватили молодые группы Западного побережья для обозначения своей музыки.

Всю весну 1966 музыканты активно гастролировали по штату, выступали в клубах Остина и Хьюстона, приобретя много поклонников сочетанием энергичных выступлений и мистического имиджа. Их репертуар того времени состоял в основном из кавер-версий песен Боба Дилана, «Битлз», «Кинкс», Бо Диддли, Бадди Холли и Соломона Бёрка, но были и несколько песен собственного сочинения. Последних в репертуаре становилось всё больше. Песни писали практически все — Эриксон, Холл, Сазерленд, даже Клементина Холл, выступившая соавтором Эриксона в песне «Splash1». Пять песен для группы написал один из их общих друзей остинский студент-поэт Пауэлл Сент-Джон. Однако, кроме поклонников, группа обзавелась и неусыпным надзором местной полиции, под которым часто проходили её концерты — неприкрытая пропаганда ЛСД не нравилась техасским властям. Несколько раз музыкантов арестовывали, однако конфликты удавалось улаживать.

Летом с группой при посредничестве продюсера Лелана Роджерса, чей брат Кенни был известным кантри-певцом, подписала контракт крупная хьюстонская фирма грамзаписи International Artists и выпустила сингл «You’re Gonna Miss Me» в национальных масштабах. Песня стала быстро подниматься в американском хит-параде, достигнув в «Биллборде» 55-го (по некоторым данным 56) места и 50-го в Cash Box. Группа два раза выступила в популярной телепередаче Дика Кларка «Американская эстрада» и в нескольких телешоу в Далласе («Sumpin Else») и Хьюстоне («The Larry Kane Show»). Помимо этого, музыканты дали ряд концертов на западном побережье США, в том числе в лучших залах Сан-Франциско The Fillmore и The Avalon, и сняли два клипа, которые ротировались по национальному телевидению. Первые аккорды «You’re Gonna Miss Me», сыгранные в несколько иной тональности, стали началом песни Jefferson Airplane «Runnin' 'round the world». Сам же Сан-Франциско настолько понравился музыкантам своей раскованной атмосферой, что они задержались в нём дольше, чем планировали, и только требование фирмы вернуться для записи первого полноценного альбома, чтобы закрепить успех сингла, заставило группу покинуть этот город, оставив там Дженис Джоплин в качестве вокалистки иной группы — Big Brother & the Holding Company.

На пике популярности

Первый альбом The Psychedelic Sounds of the 13th Floor Elevators был записан в августе 1966 года буквально за 8 часов, после чего группа вернулась в Сан-Франциско. Этот альбом примечателен во многих отношениях: во-первых, все его 11 песен были собственного сочинения — ни одной кавер-версии; во-вторых, его можно назвать одной из первых — ещё до «Сержанта Пеппера» и «Pet Sound» — концептуальных работ в рок-музыке, породивших явление «альбомного мышления». От оформления обложки до расположения песен в альбоме — всё служило воплощению одной идеи. В музыкальном отношении альбом откровением не был — это был обычный гаражный рок, в котором чувствовалось влияние британских групп, с сильным мистическим налётом. Альбом поражал другим — энергией, новизной звучания, даже какой-то дерзостью, бесшабашностью и свежестью. Неудивительно, что по его выходе в ноябре того же года тиражом 40 тыс. экземпляров (некоторые источники^{[какие?]} называют гораздо большую цифру — 140 тыс.) альбом мгновенно стал популярным. Изданный немного ранее сингл с песней «Reverberation (Doubt)» попал в ноябре 1966 года на 129-е место Billboard’s Bubbling Under Charts. Группа окончательно стала «своей» в Калифорнии. На постерах того периода имя The 13th Floor Elevators можно увидеть рядом с такими командами, как Quicksilver Messenger Service, The Great Society и The Byrds.

Однако в то же время внутри неё начались серьёзные конфликты. Многие музыканты не принимали идеи постоянных ЛСД-трипов и были не в восторге от того, что группа фактически была рупором Холла и ретранслятором его идей; ко всему прочему прибавилось недовольство менеджментом International Artists. В конце концов распри привели к уходу басиста и барабанщика. Их места заняли Ронни Лезерман и Дэнни Томас соответственно. В скором времени сменился и Лезерман, бас-гитаристом стал Дэн Галиндо. В этом составе летом 1967 года группа записала второй альбом — Easter Everywhere. По сравнению с первым он продавался хуже, было реализовано всего 10 тыс. экземпляров, поэтому International Artists не стала делать дополнительный тираж, хотя первоначально такие планы были. Позже второй альбом был признан «психоделическим шедевром». В частности, на нём была записана кавер-версия песни Боба Дилана «It’s All Over Now, Baby Blue», которую сам автор считал лучшей из всех каверов на эту композицию, записанных в середине 1960-х годов.

Распад

Весной 1968 года группа снова засела в хьюстонской студии, записывая третий альбом под рабочим названием Beauty And The Beast в обновлённом составе — в группу вернулся басист Лезерман вместо Галиндо. Однако запись песен проходила крайне тяжело из-за обострившихся проблем с наркотиками и властями — это уже вовсю проявляла себя обратная сторона философии Тома Холла. Группа постоянно выбивалась из студийного графика работы. Ко всему прочему на музыкантов навалились проблемы лично с Роки Эриксоном. Вместе с ЛСД он принимал и другие наркотики, самыми безобидными из которых были мескалин, ДМТ, марихуана. Всё преследовало одну цель — «расширить сознание». Однажды это привело к тому, что на концерте Эриксон вместо слов песен стал нести всякую чушь, позабыв, где находится. Концерт пришлось прервать. Кроме этого, у него начались симптомы параноидной шизофрении: по свидетельству Клементины Холл, он начал «слышать голоса, приказывающие ему убить Джеки Кеннеди». Вскоре Эриксон увидел, что Клементина «здорово похожа на Джеки». Вдобавок ко всему однажды во время полицейского обыска у него дома было найдено такое количество наркотиков, которое по техасским законам тянуло на 20-летнее тюремное заключение. Музыканты поняли, что надо срочно что-то предпринимать.

В апреле The 13th Floor Elevators дали последний концерт, в это же время прекратилась работа в студии. Эриксона положили в психиатрическую больницу, где его лечили электрошоком. После выхода Эриксона из больницы в августе Холл забрал его в Сан-Франциско, где они и скрывались у друзей некоторое время. Так группа фактически перестала существовать.

Однако существует и другая версия этих событий, согласно которой симптомы шизофрении были искусно сымитированы Эриксоном по совету своего адвоката для того, чтобы избежать тюремного заключения. Косвенным доказательством для приверженцев этой версии служит достаточно успешная музыкальная карьера Эриксона в конце 1970-х — начале 1980-х годов: его сольные альбомы пользовались популярностью, некоторые песни даже стали саундтреками к фильмам ужасов.

Оставшись без группы, International Artists в лице продюсера Фреда Кэррола решила издать очередной альбом 13th Floor Elevators. Он был выпущен в августе того же года и включал в себя песни, записанные музыкантами преимущественно в 1966 году. Решено было назвать его просто Live, а для придания ему якобы концертного звучания Кэролл наложил на записи шум толпы и аплодисменты. На этом альбоме были представлены четыре кавер-версии, входившие в концертный репертуар группы, но никогда не издававшиеся на альбомах, две собственные песни музыкантов из их архива и пять их лучших песен прежних лет, записанные в другой версии.

Оставшиеся участники группы Сазерленд, Томас и Лезерман доработали записанный весной материал и в декабре 1968 года выпустили ещё один альбом под названием Bull of the Woods под вывеской 13th Floor Elevators. Он представлял собой достаточно традиционный к тому времени рок и не имел особого успеха. После официального распада группы остальные участники продолжили свою музыкальную карьеру в других коллективах. Несколько раз предпринимались попытки воссоединения группы, но в 1970-е годы отношения между Эриксоном и Холлом ухудшились, что уже обрекало подобные попытки на неудачи. Окончательную точку в истории поставила смерть Стейси Сазерленда, застреленного 24 августа 1978 года собственной женой. Считается, что убийство было совершено во время героиновой ломки бывшего гитариста.

Судьба участников

Роки Эриксон в конце 1970-х годов собрал новую группу «Bleib Alien», позже переименованную в «Rocky Ericson and The Aliens» и начал сольную карьеру, выпустив на разных фирмах несколько песен: «Starry Eyes» /«Two Headed Dog» (1975), «Bermuda» / «The Interpreter» (1977), «Mine Mine Mind», «I Have Always Been Here Before» и «Click Your Fingers Applauding the Play» того же года. С 1980 года Эриксон выпускал сольные альбомы, некоторые из которых продюсировал бывший участник Creedence Clearwater Revival Стю Кук. Темы большинства песен Эриксона были навеяны его пребыванием в психбольнице и сюжетами фильмов ужасов и носили мистический, потусторонний характер. В 2000-х годах Кевином Макалестером (Keven McAlester) был снят документальный фильм о жизни Роки Ериксона.

Бенни Терман сменил бас-гитару на скрипку и был замечен в таких группах, как Plum Nellie and Mother Earth наряду с Пауэлл Сен-Джоном и в остинской группе Armadillo World Headquarters. Джон Айк Уолтон играл вместе с Ронни Лезерманом в группе Томми Холла Schedule.

Стэйси Сазерленд создал собственную группу Ice, в которой и играл до самой гибели в 1978 году. Считается, что блюзово-кислотное звучание его гитары и мастерское использование ревербератора и эхо-примочки повлияли на звук таких групп, как The Allman Brothers Band и ZZ Top. Могила Сазерленда находится в Center Point, штат Техас.

Дэнни Галиндо умер в 2001 году от осложнений, связанных с гепатитом C.

Пауэлл C. Джон, автор текстов к песням «Slide Machine», «You Don’t Know», «Monkey Island», «You Gotta Take That Girl», «Kingdom of Heaven» для 13th Floor Elevators и «Bye, Bye, Baby» для Big Brother And The Holding Company, освоил ритм-гитару и присоединился к группе Conqueroo, позже работал с Трэйси Нельсоном и американской группой Mother Earth как музыкант и автор песен. В 2006 году выпустил свой компакт-диск Right Track Now.

Судьба творчества

В 1990 году вышел трибьют-альбом «Where the Pyramid Meets the Eye: A Tribute to Roky Erickson», в котором были представлены кавер-версии песен The 13th Floor Elevators и Роки Эриксона, сделанные 21 современной группой, включая R.E.M., ZZ Top, The Jesus & Mary Chain, и Primal Scream. В 2005 году на одной из сессий фестиваля South by Southwest (SXSW) музыка Elevators обсуждалась с Пауэлом C. Джоном, одним из поэтов-песенников группы. Музыка группы также продолжает жить благодаря группе Tommy Hall Schedule как трибьют-группы «Elevators» и младшего брата Эриксона Самнера Эриксона, исполняющего музыку Elevators с басистом Ронни Лезерманом. В сентябре 2005 года Роки Эриксон провёл в Остине фестиваль музыки The 13th Floor Elevators.

Альбомы

• 1966 — The Psychedelic Sounds of the 13th Floor Elevators
• 1967 — Easter Everywhere
• 1968 — Live
• 1968 — Bull of the Woods

Ссылки

• [www.rokyerickson.net/]

Отрывок, характеризующий 13th Floor Elevators

– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.