152 mm/55 Model 1930

Поделись знанием:
(перенаправлено с «152mm/55 Model 1930»)
Перейти к: навигация, поиск
152-мм/55 корабельная пушка Model 1930
152 mm/55 Model 1930

152-мм орудия Model 1930 на линкоре «Ришелье»
История производства
Разработано:

1930

Годы производства:

1935—1940

История службы
Состояло на вооружении:

ВМС Франции

Характеристики орудия
Калибр, мм:

152,4

Длина ствола, мм/калибров:

8 390

Объём каморы, дм³:

29,089

Тип затвора:

вертикально-клиновой

Масса ствола с затвором, кг:

7 780

Масса снаряда, кг:

54,17—54,7

Начальная скорость снаряда,
м/с:

870

Принцип заряжания:

раздельно-гильзовое

Скорострельность,
выстрелов в минуту:

5 — 6

Характеристики артустановки
Общая масса АУ, кг:

112 000 — 172 000

Расстояние между осями орудий, мм:

1650

Длина отката, мм:

500

Максимальная скорость вертикального наведения, °/с:

8

Максимальная скорость горизонтального наведения, °/с:

12

Максимальная дальность стрельбы, м:

26 474 (+45°)

Досягаемость по высоте, м:

14 000 (+80°)[1]

152 mm/55 Model 1930 — 152-миллиметровое корабельное артиллерийское орудие, разработанное и производившееся в Франции. Состояло на вооружении ВМС Франции. Стало первым во Франции морским орудием калибра 152 мм. Предназначалось для вооружения лёгких крейсеров. Этими орудиями оснащались лёгкий крейсер «Эмиль Бертин», лёгкие крейсера типа «Ла Галиссоньер», а также линкоры типа «Ришелье».





История создания

Калибр 152 мм ранее не использовался французским флотом. До конца Первой мировой войны французы предпочитали необычные для мировой практики калибры 138 мм и 164 мм[2]. Разрабатывалось специально для легких крейсеров нового поколения. Основой для разработки послужило 138,6-миллиметровое орудие M1929, которое использовалось на французских контрминоносцах.

Конструкция

Орудие оснащалось вертикально-клиновым затвором. Оно комплектовалось поворотным механизмом заряжания и пружинным досылателем боеприпасов. Спусковой механизм был электромагнитным. 152mm/55 Model 1930 было самым крупнокалиберным орудием французского флота с раздельно-гильзовым заряжанием.

152mm/55 Model 1930 на крейсерах

Артиллерия главного калибра размещалась в трёхорудийных башнях типа «Марин-Омкур» образца 1930 года. Отличия заключались в том, что на «Эмиле Бертине» башни были небронированные и весили по 112 тонн, бронированные башни крейсеров типа «Ла Галиссоньер» имели вес по 172 тонны[3]. Две башни размещались в носовой части крейсеров, линейно-возвышенно, третья в корме. Носовые башни имели углы обстрела по 135° на борт, кормовая – 145°[4]. Сами орудия размещались в индивидуальных люльках и имели углы вертикального наведения от -7° до +45° для концевых башен и от -10° до +45° для возвышенной башни, но заряжание осуществлялось при положении стволов от -5° до +15°. Наведение башен осуществлялось дистанционно, с помощью электрических приводов.

Цикл стрельбы составлял 10—12 секунд, что согласовывалось с периодом качки крейсеров. Это позволяло иметь практическую скорострельность 5—6 выстрелов в минуту на ствол. Максимальную скорострельность среди крейсеров типа «Ла Галиссоньер» показал «Глуар» на стрельбах в 1938 году — 9 выстрелов в минуту на ствол[5]. В первые годы эксплуатации башенные установки крейсеров страдали от множества неисправностей, вследствие чего не могли развивать табличную скорострельность. Так, крейсера 4-й дивизии на учебных стрельбах в 1939 году показывали среднюю скорострельность 3 выстрела в минуту на ствол. Потребовалось переделать амбразуры башен с целью улучшения их герметичности[4]. После этого конструкция башенных установок стала расцениваться как вполне удачная[6].

152mm/55 Model 1930 на линкорах

Хотя при проектировании 152mm/55 Model 1930 возможность его применения против воздушных целей всерьёз не рассматривалась, в 1934 году было предложено использовать эти орудия на перспективных линкорах типа «Ришелье» в качестве универсальных. Первоначально предполагалось разместить на линкорах по пять трёхорудийных башен новой конструкции, в дальнейшем их количество сократили до трех. Башни Model 1936 DP размещались в кормовой части линкоров. От башен крейсеров они отличались усиленным бронированием и увеличенными углами возвышения стволов. Бронирование достигало 130 мм в лобовой части, причем броня располагалось под наклоном. Бронирование боковых стенок — 70 мм, задней стенки — 60 мм, крыши — 70 мм. Толщина барбетов составляла 100 мм.

По проекту предполагалось обеспечить угол возвышения 90° и скорострельность 10 выстрелов в минуту. Однако на практике выявилась невозможность заряжания на углах свыше 75°, а скорострельность не превышала 6,5 выстрелов в минуту. Кроме того, скорости наведения тяжёлых башен были совершенно недостаточны. Скорость горизонтального наведения составляла 12° в секунду, вертикального — 8° в секунду. Это позволяло 152-мм орудиям вести лишь заградительный огонь по воздушным целям. Сложившаяся ситуация вынудила конструкторов сократить количество башен 152-мм орудий до трех и за счёт этого установить на линкорах по шесть спаренных 100-мм зенитных орудий M1930. Лишь после окончания Второй мировой войны удалось довести угол заряжания орудий до 85°, а скорострельность — до 10 выстрелов в минуту.

Напишите отзыв о статье "152 mm/55 Model 1930"

Примечания

  1. Moulin J. Les croiseurs de 7600 tonnes. — Nantes: Marines edition, 2002. — P. 41. — ISBN 2-909675-90-4.
  2. Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — P. 296. — ISBN 0-87021-459-4.
  3. Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — С. 114.
  4. 1 2 Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — С. 132.
  5. Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — С. 146.
  6. Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — С. 145.

Литература

  • Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — М: Яуза, ЭКСМО, 2012. — ISBN 978-5-699-58415-4.
  • Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-459-4.
  • Moulin J. Les croiseurs de 7600 tonnes. — Nantes: Marines edition, 2002. — ISBN 2-909675-90-4.

Ссылки

  • [www.navweaps.com/Weapons/WNFR_6-55_m1930.htm 152 mm/55 Model 1930]

Отрывок, характеризующий 152 mm/55 Model 1930

– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.