164-я пехотная дивизия (Третий рейх)
164-я пехотная дивизия нем. 164. Infanterie-Division | |
Эмблема 164-й пехотной дивизии | |
Годы существования | |
---|---|
Страна | |
Подчинение | |
Тип | |
Участие в |
Французская кампания |
164-я пехотная дивизия (нем. 164. Infanterie-Division) — боевое соединение вермахта, как стандартная пехотная дивизия седьмой волны мобилизации. Впоследствии преобразована в 164-ю лёгкую пехотную дивизию, вошедшую в состав Африканского корпуса
Содержание
История
Истоки формирования дивизии берут начало от 27 ноября 1939 года в Кёнигсбрюке 4-й военный округ Дрезден. Во время Французской кампании (1940), дивизия была включена в группу армий «A», с которой дошла до Реймса, пока в декабре 1940 года была переведена в группу армий «D», осуществляющей оккупационные функции во Франции, Бельгии, Голландии. В январе 1941 года дивизия вошла в состав 12-й армии, находящейся в Румынии и приняли участие в Балканской кампании по разгрому Югославии. С апреля участвует в захвате Греции, где она была в составе оккупационных войск в Салониках до июля. После операции по захвату Крита, в ноябре на остров прибывают 382-й и 433-й пехотные полки 164-й пехотной дивизии, которые вошли в состав крепостной дивизии «Крит»[1]. 440 пехотный полк передан в состав 717-ю пехотную дивизию. В августе 1942 года из 382-й и 433-й пехотных полков формируется основа 164-й лёгкой пехотной дивизии «Африка».
Организация
- 382-й пехотный полк
- 433-й пехотный полк
- 440-й пехотный полк
- 220-й артиллерийский полк
Командующие
- 1 декабря 1939 — 9 января 1940 — генерал-лейтенант Конрад Хаазе (нем. Konrad Haase)
- 10 января 1940 — январь 1942 — генерал-лейтенант Йозеф Фольтманн (нем. Josef Folttmann)
Напишите отзыв о статье "164-я пехотная дивизия (Третий рейх)"
Примечания
- ↑ [country-osi.narod.ru/germanutext_divizii.html ГЕРМАНСКАЯ АРМИЯ. Дивизии]
Ссылки
- [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Gliederungen/Infanteriedivisionen/164ID.htm Lexikon der Wermacht] (нем.)
Это заготовка статьи о вермахте. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий 164-я пехотная дивизия (Третий рейх)
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.