1714 год в музыке
Поделись знанием:
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
1714 год в музыке | ||
1712 — 1713 — 1714 — 1715 — 1716 | ||
См. также: Другие события в 1714 году События в театре |
События
- Франческо Джеминиани прибыл в Лондон, где получает покровительство Уильяма Капеля, 3-го графа Эссекс.
- Композитор Георг Мельхиор Гофман (нем. Georg Melchior Hoffmann), страдавший неизлечимой болезнью, женится на Маргарет Элизабет Филипп (Margaretha Elisabeth Philipp).
- Доменико Скарлатти становится капельмейстером капеллы Джулия в Ватикане (в соборе св. Петра).
- Итальянский композитор и скрипач Франческо Мария Верачини (итал. Francesco Maria Veracini) посетил Лондон, где выступил в Театре Её Величества.
- В Бостоне в King’s Chapel казначей Гарвардского колледжа Томас Братл (англ. Thomas Brattle) установил первый в США постоянный церковный орган.[1][2]
- Джон Тафтс (англ. John Tufts) публикует первые учебные книги по вокалу в США.
- 30 марта — Возможная дата премьеры пастиччо St Mark Passion Иоганна Себастьяна Баха в часовне замка Вильгельмбург (Шмалькальден).
Классическая музыка
- Иоганн Себастьян Бах
- «Маленькая органная книжечка» (нем. Orgel-buchlein)
- Кантата Nun komm, der Heiden Heiland, BWV 61
- Кантата Weinen, Klagen, Sorgen, Zagen, BWV 12 (движение 2 позже под названием Crucifixus вошлj в месса-кантату «Месса си минор»)
- Арканджело Корелли
- Андре Резон — Deuxième livre d’orgue.
- Алессандро Скарлатти — оратория S. Filippo Neri.
- Доменико Циполи — оратория Santa Caterina, Virgine e martire.
Опера
- Андре Кампра — «Эней и Дидона»
- Леонардо Лео (итал. Leonardo Leo) — «Писистрат» (итал. Pisistrato).
- Жан-Жозеф Муре (фр. Jean-Joseph Mouret) — Les Fêtes ou Le Triomphe de Thalie.
Родились
- 1 января — Джованни Баттиста Манчини (итал. Giovanni Battista Mancini), итальянский кастрат-сопрано, учитель вокала (умер 4 января 1800).
- 2 февраля — Готфрид Август Гомилиус (нем. Gottfried August Homilius), немецкий композитор, органист и кантор (умер 2 июня 1785).
- 28 февраля — Джоаккино Конти (итал. Gioacchino Conti), итальянский оперный певец-кастрат сопрано (умер 25 октября 1761).
- 8 марта — Карл Филипп Эммануил Бах (Берлинский или Гамбургский Бах), немецкий композитор и музыкант, второй из 5 сыновей Иоганна Себастьяна Баха и Марии Барбары Бах, известен как один из основателей классического стиля в музыке (умер 14 декабря 1788).
- 6 мая — Антон Рааф (нем. Anton Raaff), немецкий тенор (умер 28 мая 1797).
- 2 июля — Кристоф Виллибальд Глюк, австрийский композитор, известный своей реформой итальянской оперы-сериа и французской лирической трагедии (умер 15 ноября 1787).[3]
- 10 сентября — Никколо Йоммелли, итальянский композитор и капельмейстер (умер 25 августа 1774).
- 23 декабря — Раньери Кальцабиджи (итал. Ranieri de' Calzabigi), итальянский либреттист, сотрудничавший с Глюком (умер в июле 1795).
- Дата неизвестна
- Сюзанна Мария Сиббер (англ. Susannah Maria Cibber), английская певица и актриса, сестра композитора Томаса Арна (умерла 30 июня 1766).
- Юхан Фолтмар (дат. Johan Foltmar), датский композитор (умер 26 апреля 1794).
- Кристиан Готтлоб Хуберт (нем. Christian Gottlob Hubert), немецкий мастер клавишных инструментов (умер 1793).
- Эдмунд Пасха или Паска (нем. Edmund Pascha), родившийся в Моравии проповедник, органист и композитор, известен под псевдонимом Claudianus Ostern (умер 6 мая 1772).
Скончались
- 17 апреля — Филипп Генрих Эрлебах (нем. Philipp Heinrich Erlebach), немецкий барочный композитор (родился 25 июля 1653).
- август — Иоганн Георг Кунейосен (нем. Johann Georg Kühnhausen), немецкий композитор (дата рождения неизвестна).
- 3 сентября — Пьетро Антонио Фиокко (итал. Pietro Antonio Fiocco), итальянский барочный композитор (родился 3 февраля 1654).
- 13 ноября — Гильом Габриэль Нивер (фр. Guillaume-Gabriel Nivers), французский композитор, органист и музыкальный теоретик (родился в 1632).
См. также
Напишите отзыв о статье "1714 год в музыке"
Примечания
Отрывок, характеризующий 1714 год в музыке
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.