1815 год в театре
Поделись знанием:
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
1815 год в театре
| 1815 год в театре | ||
| 1813 1814 — 1815 — 1816 1817 | ||
| Портал:Театр См. также: Другие события в 1815 году События в музыке и События в кино | ||
Содержание
Постановки
- постановка «Волшебной флейты» Моцарта в новом оформлении Карла Фридриха Шинкеля (Берлин).
- премьера трагедии Бернхарда Ингемана «Бланка» (Королевский театр, Копенгаген).
- премьера комедии Александра Грибоедова «Молодые супруги» (Малый театр, Санкт-Петербург).
- премьера комедии князя Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (Ольгин — Иван Сосницкий, Санкт-Петербург).
- премьера балетов Ивана Вальберха «Сандрильона» и «Амазонка» (композитор Фердинанд Антонолини, Большой театр, Санкт-Петербург).
- премьера дивертисмента Исаака Аблеца «Семик, или Гулянье в Марьиной роще» (композитор Степан Давыдов, театр на Моховой, Москва).
- 4 октября — премьера оперы Джоаккино Россини «Елизавета, королева Англии[en]» (либретто Джованни Шмидта[en], театр Сан-Карло, Неаполь).
- 19 октября — премьера первой историко-героической русской оперы «Иван Сусанин» (композитор Катерино Кавос, либретто Александра Шаховского, Большой театр, Санкт-Петербург).
- 22 декабря — премьера дивертисмента Адама Глушковского «Филатка с Федорой у качелей под Новинском» (композитор Степан Давыдов, театр на Моховой, Москва).
- 26 декабря — премьера «полусерьёзной» оперы Джоаккино Россини «Торвальдо и Дорлиска[en]» (либретто Чезаре Стербини, театр Валле[en], Рим).
События
- В балете Шарля Дидло «Зефир и Флора» (1812, композитор Венюа), перенесённом балетмейстером на сцену[en] Королевской академии музыки из Лондона, парижане впервые увидели танец на пуантах:Мы узнаём из газет, что старшая мадемуазель Гослен[fr] в течение нескольких мгновений стояла на пальцах, sur les pointes des pieds — вещь доселе невиданная»
Деятели театра
- Доменико Барбайя[en] приглашает Джоаккино Россини в Неаполь, на должность музыкального руководителя театров «Сан-Карло» и «Дель-Фондо[en]».
- Переселившись в столицу, 20-летний Александр Грибоедов знакомится с издателем Николаем Гречем и драматургом Николаем Хмельницким.
- Будущий композитор Жан-Мадлен Шнейцхоффер поступает литавристом в оркестр Императорской академии музыки.
- Мария Вальберхова решает вернуться сцену и вторично дебютирует в комедии князя Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды».
Родились
- ок. 1815 — драматург и театральный критик Кондратий Ефимович.
- 27 марта (?), Санкт-Петербург — оперная певица, солистка Императорских театров в Петербурге и Москве Мария Степанова.
- 5 мая, Париж — драматург и романист Эжен Лабиш.
- 9 мая, Париж — драматург и либреттистЛуи Делатр.
- 30 июля, Улефосс, Норвегия — композитор, автор музыки к балету Августа Бурнонвиля «Сильфида» Герман фон Левенскольд.
- 17 октября — актриса московского Малого театра Прасковья Орлова.
- 24 октября, Шалон-сюр-Сон — актёр и педагог Проспер Брессан.
- ноябрь, Изео, Брешиа — композитор и педагог Уранио Фонтана.
- 5 ноября, Рио-де-Жанейро — дипломат и драматург, «бразильский Мольер» Мартинс Пена[pt].
- 22 декабря, Марсель — танцовщик, балетмейстер и педагог, директор балетной труппы парижской Оперы в 1860-х годах Люсьен Петипа.
- 25 декабря, Феррара — композитор и либреттист, автор пяти либретто для Джузеппе Верди Темистокле Солера.
Скончались
- 15 января, Париж — актриса и драматург, руководитель театра «Каннобиана» мадмуазель Рокур.
- 15 января, Кале — родоначальница жанра «живых картин» Эмма Гамильтон.
Напишите отзыв о статье "1815 год в театре"
Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий 1815 год в театре
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
