188-я стрелковая дивизия
188-я стрелковая дивизия — воинское соединение РККА в Великой Отечественной войне.
Содержание
История
Формировалась с марта 1941 года в Прибалтийском особом военном округе в Каунасе на базе 11-й моторизованной пулемётно-артиллерийской бригады в составе 16-го стрелкового корпуса. Формирование было закончено 29 апреля 1941 года.
В действующей армии во время ВОВ с 22 июня 1941 по 28 августа 1943 и с 10 сентября 1943 по 9 мая 1945 года.
1941
На 16-17 июня 1941 года дислоцировалась в местечке Будоване (Литва). К началу войны должна была занять позиции по границе с Восточной Пруссией на 30-километровом рубеже Вирбалис — озеро Виштынец имея справа 33-ю стрелковую дивизию в районе западнее Пильвишки и слева к дивизии примыкала 126-я стрелковая дивизия.
С 16-19 июня 1941 года передислоцируется на вверенный рубеж прикрытия границы.
Однако занять позиции на границе полностью не успела: встали на оборону границы только 2-й батальон 523-го стрелкового полка, 2-й и 3-й батальоны 580-го стрелкового полка, 3-й батальон 595-го стрелкового полка. Штаб дивизии находился в роще в 14 километрах южнее Вилкавишкиса.
22 июня 1941 года противника, силами 6-й и 26-й пехотных дивизий перешёл в наступление, а на правом фланге дивизии, на стыке с 33-й стрелковой дивизией — силами 12-й и 32-й и 121-й пехотных дивизий.
Передовые части дивизии, развёрнутые на границе, были быстро смяты, и вели бой практически в окружении. Остатки соединились с основными силами дивизии только в районе Ионавы к 24 июня 1941 года.
В 5 часов утра 22 июня 1941 года основные силы дивизии выступили из летнего лагеря Козлова Руда в сторону границы, но попали под атаки авиации и сильно замедлились в продвижении. В середине дня 22 июня 1941 года в районе восточнее Вилкавишкиса они столкнулись с передовыми частями 6-го армейского корпуса противника. В ходе тяжелого многочасового встречного боя дивизия понесла тяжёлые потери, и была вынуждено с наступлением темноты начать отход за реку Шешупе северо-восточнее Каунаса, открыв дорогу к Неману.
На начало 24 июня 1941 года перед дивизией стояла задача оборонять Кунушкяй, Картис, Марпутишкяй, Яугелишкяй, на утро 24 июня 1941 года занимает оборону от станции Падагяй до Перелазай.
Во время известного контрудара на Каунас от Ионавы 25 июня 1941 года, дивизия прикрывала с севера 5-ю, 23-ю и 33-ю стрелковые дивизии, которые наносили контрудар, но к вечеру 25 июня 1941 года танковые части 56-го моторизованного корпуса, рвавшиеся к Даугавпилсу отбросили дивизию и вышли в тыл войскам 16-го стрелкового корпуса. Дивизия выходит из окружения и пробивается в направлении Полоцка
На 9 июля 1941 года находится занимает позиции на стыке Северо-Западного и Западного фронтов. На 13 июля 1941 года заняла оборону в районе Герусово, оседлала шоссейные дороги Опочка — Невель и Опочка — Новоржев. В течение 5 дней ведёт бои на занимаемом рубеже со 129-й пехотной дивизией, даже смогла взять сравнительно немалые трофеи, но всё-таки была вынуждена отходить по направлению к Локне.
24 июля 1941 года наносила удар под Локней, продвинулись на 6 километров, тем самым сорвав готовящееся вражеское наступление.
В начале августа 1941 года дивизия попала в окружении юго-восточнее Холма, по болотам, в ночь с 5 на 6 августа 1941 года части дивизии совершили с боями вышли низ окружения, ударив во фланг 32-й пехотной дивизии противника и обратили в бегство её пехотный полк. Дивизия заняла оборону на шоссе Наход — Большое Устье и Наход — Каменка.
В течение августа 1941 года вела наступательные бои вместе с 33-й, 23-й, 5-й и 84-й стрелковыми дивизиями в районе юго-восточнее Холма, куда отошли части 27-й армии. За время этих боев был освобожден ряд деревень, советские войска продвинулись на запад на 25-30 километров и пытались организовать новый оборонительный рубеж. В начале сентября 1941 года последовало мощное немецкое наступление, дивизия была вынуждена отступить, на 2 сентября 1941 года оставив населённые пункты Каменка, Пустышка, Четовизня. На 3 и 4 сентября 1941 года оборонялась на рубеже Большие Клинцы, Вешки, Дурново, затем попала в окружение, частично вышла из него в район Филипповой Горы, отступает в направлении Молвотицы — Осташков. Заняла позиции южнее озера Ильмень под оккупированной Старой Руссой, так 8 сентября 1941 года ведёт оборону против немецких войск, наступающих на Демянск. 523-й стрелковый полк вместе с 33-й стрелковой дивизией, попал в окружение, 9 сентября 1941 выходит из него с боями.
В начале сентября 1941 года за счёт тыловых подразделений фактически формируется заново.
С 17 октября 1941 года вражеские войска (12-я и 32-я пехотные дивизии) перешли в наступление в направлении на Бологое. Дивизия ведёт тяжёлые бои в районе озера Вельё под Валдаем в районе деревень: Пестово, Лобаново, Добрилово до декабря 1941 года, затем была снята с позиций и сосредоточилась на восточном берегу озера Ильмень в районе деревень Маята, Ложины, Веретье.
1942
Сосредоточившись в районе деревни Маята, в ночь с 6 на 7 января 1942 года дивизия повела наступление в направление Старой Руссы, в том числе по льду озера Ильмень, форсировала реки Пола, Ловать,Редья.
С 7 января 1942 года наступает на Старую Руссу, освободила деревни Подборовье, Талыгино, Анишино, Иванково, Лысково, Красково, Крюково, овладела железнодорожной платформой Анишино, перерезала железную дорогу Старая Русса — Лычково и две шоссейные дороги, связывающие Старую Руссу с деревнями Лычково и Залучье. Частью сил дивизия ворвалась в Старую Руссу.
«Бессмертный подвиг совершил батальон 595-го стрелкового полка 188-й стрелковой дивизии под командованием капитана А. Ф. Величко. В январе 1942 г. батальон в сопровождении местного крестьянина И. В. Липатова ворвался с запада в Старую Руссу и двое суток вел там неравный бой. Гитлеровцы бросили против батальона превосходящие силы пехоты при поддержке артиллерии. Батальон сражался до последнего солдата»
15 января 1942 года дивизия получила задачу, прикрываясь частью сил со стороны Старой Руссы, основными силами перерезать шоссейные дороги в город со стороны Демянска и Холма.
Однако дивизия не выполнила полностью свою задачу, оставив Старую Руссу и отойдя назад. На 8 февраля 1942 года дивизия действует на 20-километровом фронте от железнодорожного моста на реке Соминке под Старой Руссой на севере до деревни Марфино на юге от Старой Руссы. Правее действовала 182-я стрелковая дивизия, левее части 1-го гвардейского стрелкового корпуса. В оперативном подчинении дивизии находился 27-й отдельный лыжный батальон. С февраля 1942 года дивизия ведёт тяжёлые бои под Старой Руссой.
1943
C 18 августа 1943 года прорывает вражескую оборону в районе Пенно, наступает в направлении Волышево c задачей выхода на реку Полисть в первом эшелоне. Вслед за дивизией во втором эшелоне наступала 171-я стрелковая дивизия. Вела тяжёлые бои в течение 5 дней, однако смогла продвинуться на рассточние несколько более километра, понесла большие потери и вместе с корпусом 24 августа 1943 года выведена во фронтовой резерв, а затем в резерв Ставки ВГК.
К 9 сентября 1943 года сосредоточилась в районе Черкасское — Лозовое под Харьковом и вскоре начала марш к Днепру через Харьков, Люботин, Валки, Карловка, Кобеляки.
В ночь на 4 октября 1943 года переправилась на правый берег Днепра у Переволочной. Перед дивизией была поставлена задача выбраться из днепровских плавней на крутой берег южнее Мишурина Рога и перерезать рокаду от Кременчуга до Днепропетровска, и в дальнейшем наступать на Михайловну. Дивизия натолкнулась на отчаянное сопротивление противника и уже в первые три дня дивизия отразила четырнадцать контратак танков и пехоты, но всё-таки медленно продвигалась вперёд, ведя бои с танковыми частями 1-й танковой армии. Ведёт тяжёлые бои за Мишурин Рог, однако была остановлена и приступила к перегруппировке. Распоряжением командарма от 12 октября 1943 года дивизия вошла в состав 57-го стрелкового корпуса. 15 октября 1943 года вновь перешла в наступление, ведя тяжёлые бои с 23-й танковой дивизией, смогла за два дня продвинуться на 6-7 километров, вышла на подступы к Кривому Рогу, но там увязла в боях. На 25 октября 1943 года находилась в районе рудника имени Фрунзе и Весёлых Тернов. Отражает контратаки противника.
На начало ноября 1943 года занимала оборону на правом фланге вновь 82-го стрелкового корпуса, фронтом на юго-запад, вдоль линии железной дороги на Кривой Рог в шестикилометровой полосе обороны находился на рубеже: рудник им. Ленина, Калачевское, Жилкооперация и станция Калачевская. Правый фланг дивизии упирался в Червону Балку, а левый подходил к реке Саксагань.
1944
18-19 января 1944 года сдала оборонительные позиции и сосредоточилась в районе Сергеевки. С 30 января 1944 года перешла в наступление на Кривой Рог, северо-восточнее его, продвинулась на 10-15 километров, и к 6 февраля 1944 года приостановила наступление.
C 20 февраля 1944 года штурмует Кривой Рог, несёт большие потери. Дивизия овладела Екатериновкой, но попытки проникнуть на западный берег Саксагани к рудникам имени Карла Либкнехта и Артёма, успеха не имели. После больших потерь дивизия пополнялась и доукомплентовывалась в районе рудника имени Карла Либкнехта.
К началу марта 1944 года дивизия была переброшена на занятый корпусом плацдарм на реке Ингулец, с 6 марта 1944 года наступает в общем направлении на Казанку, Новый Буг. С тяжёлыми боями дивизия, наступавшая на правом фланге корпус за три дня продвинулась на несколько километров и вышла на рубеж Ново-Лозоватка.
В марте 1944 года прошла маршем через Еланецкий район. 22 марта 1944 года вышла к Южному Бугу, была направлена по восточному берегу реки Южный Буг от села Александровка через Бугские хутора вместе с 92-й гвардейской стрелковой дивизией c целью окружения г. Вознесенск. 23 марта 1944 года штурмует Вознесенск с юга.
11 апреля 1944 года дивизия, подойдя к городу Тирасполь и Суклее, завязала бои на их окраинах. К К 3 часам ночи 12 апреля 1944 года совместным ночным штурмом 92-я гвардейская стрелковая дивизия и 188-я стрелковая дивизия взяли Тирасполь. К рассвету дивизия целиком выдвинулась на восточный берег Днестра и стала готовиться к форсированию реки. Форсировала Днестр на излучине южнее Тирасполя, и с ходу вступила в бой в районе Кицканы. Ведёт наступательные и в основном, не имеющие особого успеха бои на плацдарме за Днестром до 27 апреля 1944 года. Затем находится на занятом плацдарме вплоть до начала Ясско-Кишинёвской операции.
15 августа 1944 года выведена во второй эшелон армии.
С 21 августа 1944 года принимает участие в операции, продвигалась маршем, не встречая сопротивления противника. К 24 августа 1944 года, выйдя на рубеж Чимишлия, Селемет, развернувшись на западном берегу реки Кагильник и начала наступление на север по берегу реки, перерезая пути отхода немецких войск. Наткнулась на сильный огонь со стороны Гура-Галбены, из Албины и с высот севернее Каракуй, перерезать дорогу не смогла. Ведёт бои у Гура-Галбены до 26 августа 1944 года, и на этом участие дивизии в операции закончилось.
В сентябре 1944 года начала продвижение к границам Болгарии. 3 сентября 1944 года в районе Измаила она переправилась через Дунай, осуществила 200-километровый марш по Румынии 8 сентября 1944 года вступила в Болгарию.
«Много было эпизодов, подобных тому, который произошел при приближении передового отряда 188-й стрелковой дивизии к погранзаставе: её начальник быстро построил своих солдат и отсалютовал шашкой, четким шагом подошел к советскому офицеру и отдал рапорт: „Господин полковник! Болгарская пограничная застава торжественно встречает братьев-освободителей. Мы готовы выполнить ваш приказ!“ Вслед за этим строй мгновенно рассыпался, и красноармейцы оказались в тесных объятиях болгарских пограничников.»
К 25 сентября 1944 года остановилась на территории Болгарии, в городе Сливен.
1945
С 1944 года до окончания Великой Отечественной войны дислоцировалась в Сливене.
В 1948 году переформирована в 52-ю стрелковую бригаду.
Полное название
188-я стрелковая Нижнеднепровская Краснознамённая дивизия
Состав
- 523-й стрелковый полк
- 580-й стрелковый полк
- 595-й стрелковый полк
- 234-й артиллерийский полк
- 228-й гаубичный артиллерийский полк (до 28.09.1941)
- 9-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион
- 260-я разведывательная рота (260-й разведывательный батальон)
- 352-й (67-й) сапёрный батальон
- 557-й отдельный батальон связи (181-я отдельная рота связи)
- 25-й медико-санитарный батальон
- 18-я отдельная рота химический защиты
- 141-я (307-я) автотранспортная рота
- 258-я (159-я) полевая хлебопекарня
- 81-й дивизионный ветеринарный лазарет
- 316-я полевая почтовая станция
- 696-я полевая касса Госбанка
Подчинение
Командиры
- Иванов, Пётр Иванович (14.03.1941 — 10.09.1941), полковник;
- Рыбаков, Тимофей Илларионович (11.09.1941 — 14.01.1942), полковник; (погиб)
- Клешнин, Михаил Никитич (15.01.1942 — 30.08.1942), генерал-майор;
- Бурлакин, Иван Иванович (30.08.1942 — 26.05.1943), полковник;
- Волович, Михаил Георгиевич (27.05.1943 — 20.08.1943), полковник; (погиб)
- Даниленко, Василий Яковлевич (21.08.1943 — 10.04.1944), полковник; (погиб)
- Сенин, Сергей Семёнович (11.04.1944 — 02.05.1944), полковник;
- Даниленко, Василий Яковлевич (03.05.1944 — 01.02.1945), полковник;
- Анциферов, Иван Иванович (07.02.1945 — после 18.10.1945), генерал-майор.
Награды и наименования
Награда (наименование) | Дата | За что получена |
---|---|---|
«Нижнеднепровская» | 13.02.1944 | - |
Орден Красного Знамени | 26.02.1944 | за отличные боевые действия и массовый героизм воинов в боях за освобождение города Кривой Рог |
Отличившиеся воины дивизии
Награда | Ф. И. О. | Должность | Звание | Дата награждения | Примечания |
---|---|---|---|---|---|
- | Киров, Александр Данилович | командир отделения 523-го стрелкового полка | младший сержант | 25.10.1943 закрыл своим телом амбразуру пулемёта | |
Тулаев, Жамбыл Ешеевич | снайпер 580-го стрелкового полка | старшина | 14.02.1943 | на момент награждения на боевом счету 262 солдат и офицеров противника, всего 313 солдат и офицеров противника, 16-й в списке самых результативных снайперов | |
Устюжанин, Яков Макарович | Командир взвода 260-й отдельной разведроты | старшина | 21.07.1942 | посмертно | |
Чегодаев, Фёдор Кузьмич | снайпер-наблюдатель 595-го стрелкового полка | старший сержант | 21.07.1942 | на момент награждения на боевом счету 250 солдат и офицеров противника | |
Шлюйков, Пётр Иванович | заместитель командира миномётной роты 171-го стрелкового полка | старший лейтенант | 31.03.1943 |
Память
- Музей в г. Первомайске
Интересные факты
- Скульптура советского воина «Алёша» вылеплена с Алексея Скуралатова, бойца роты связи 234-го артиллерийского полка 188-й стрелковой дивизии.
- Преемником дивизии является 46-я ракетная Нижнеднепровская орденов Октябрьской Революции и Красного Знамени дивизия вооружённых сил Украины
Напишите отзыв о статье "188-я стрелковая дивизия"
Ссылки
- [samsv.narod.ru/Div/Sd/sd188/default.html Справочник]
- [soldat.ru Справочники и форум на Солдат.ру]
- [www.soldat.ru/perechen Перечень № 5 стрелковых, горнострелковых, мотострелковых и моторизованных дивизий, входивших в состав действующей армии в годы Великой Отечественной войны]
Отрывок, характеризующий 188-я стрелковая дивизия
– Дома? – спросил Пьер.– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.