1896 год
Поделись знанием:
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
Годы |
---|
1892 · 1893 · 1894 · 1895 — 1896 — 1897 · 1898 · 1899 · 1900 |
Десятилетия |
1870-е · 1880-е — 1890-е — 1900-е · 1910-е |
Века |
XVIII век — XIX век — XX век |
Григорианский календарь | 1896 MDCCCXCVI |
Юлианский календарь | 1895—1896 (с 13 января) |
Юлианский календарь с византийской эрой |
7404—7405 (с 13 сентября) |
От основания Рима | 2648—2649 (с 3 мая) |
Еврейский календарь |
5656—5657 ה'תרנ"ו — ה'תרנ"ז |
Исламский календарь | 1313—1314 |
Древнеармянский календарь | 4388—4389 (с 11 августа) |
Армянский церковный календарь | 1345 ԹՎ ՌՅԽԵ
|
Китайский календарь | 4592—4593 乙未 — 丙申 зелёная овца — красная обезьяна |
Эфиопский календарь | 1888 — 1889 |
Древнеиндийский календарь | |
- Викрам-самват | 1952—1953 |
- Шака самват | 1818—1819 |
- Кали-юга | 4997—4998 |
Иранский календарь | 1274—1275 |
Буддийский календарь | 2439 |
Японское летосчисление | 29-й год Мэйдзи |
1896 (тысяча восемьсот девяносто шестой) год по григорианскому календарю — високосный год, начинающийся в среду. Это 1896 год нашей эры, 896 год 2 тысячелетия, 96 год XIX века, 6 год 10-го десятилетия XIX века, 7 год 1890-х годов.
Содержание
События
- 1 марта — в ходе Первой итало-эфиопской войны двадцатитысячная итальянская армия разбита в битве при Адуа[1].
- 24 марта — А. С. Попов осуществил в Русском физико-химическом обществе первую в мире передачу радиосигнала.
- 6—15 апреля — Первые летние Олимпийские игры современности.
- 17 мая — в ходе дворцового переворота в Кувейте убит шейх Мухаммед. К власти пришёл шейх Мубарак[2], позже получивший прозвище «Великий»[3].
- 20 мая — территория на сомалийском побережья Красного моря, известная как Обок, провозглашена колонией Французский Берег Сомали[4] (ныне Джибути).
- 26 мая — коронация Николая II.
- 30 мая — Давка на Ходынском поле.
- 9 июня — 13 октября— Нижегородская всероссийская художественная и промышленная выставка.
- 9 июня — министр иностранных дел России князь Алексей Лобанов-Ростовский и представитель Японии А. Ямагата подписали протокол (Протокол Лобанова-Ямагата) по корейскому вопросу. По протоколу император Кореи возвращался на престол, предусматривались совместные консультации по вопросам будущего Кореи[5].
- 27 июля — 1 августа — Лондонский конгресс I Интернационала.
- 17 августа — было положено начало «золотой лихорадке» на Клондайке. Первое золото в местечке Рэббит-Крик нашёл индеец Джим Скукум[6]. Однако долгое время это открытие приписывали его партнёру, европейцу Джорджу Кармаку, поскольку именно он юридически зарегистрировал эту находку.
- 30 августа — в районе станции Шепетовка скоропостижно скончался от инфаркта министр иностранных дел России князь Алексей Лобанов-Ростовский, сопровождавший императорскую семью в поездке в Европу[5].
- 17 октября — премьера пьесы А. П. Чехова «Чайка», прошедшая на сцене Санкт-Петербургского Александринского театра, закончившаяся полным провалом.
- 26 октября — в Аддис-Абебе подписан итало-эфиопский договор, завершивший первую итало-эфиопскую войну. Италия признала полный суверенитет Эфиопии[1].
- 3 ноября — президентские выборы в США. Победу одержал кандидат от Республиканской партии Уильям Мак-Кинли.
Наука
Спорт
Музыка
Кино
Театр
Напишите отзыв о статье "1896 год"
Литература
Авиация
Общественный транспорт
Метрополитен
Железнодорожный транспорт
Родились
См. также: Категория:Родившиеся в 1896 году
- 8 января — Стя́понас Да́рюс, литовский лётчик, национальный герой (погиб в 1933).
- 11 января — Иван Цолович Винаров (ум. 1969), советский разведчик, политический деятель Народной Республики Болгарии.
- 29 января — Владимир Ариевич Гринберг, советский живописец, график и педагог (ум. 1942).
- 2 февраля — Ба́лис Сруо́га, литовский писатель, критик, литературовед (ум. в 1947).
- 22 февраля — Пол ван Остайен, бельгийский поэт.
- 26 февраля — Жданов Андрей Александрович, советский партийный и государственный деятель (ум.1948).
- 5 апреля — Юлюс Янонис, литовский поэт, революционер (ум. в 1917).
- 15 апреля — Николай Николаевич Семёнов (ум. 1986), российский химик и физик, Нобелевский лауреат 1956 года по химии.
- 7 июня — Роберт Малликен, американский химик, профессор, лауреат Нобелевской премии по химии (1966) (ум. в 1986).
- 15 июня — Иван Алексеевич Лихачёв, советский государственный деятель (ум. в 1956).
- 16 июня — Мюррей Лейнстер, американский писатель-фантаст (ум. в 1975).
- 26 июня — Пётр Иванович Замойский, советский писатель, председатель Всероссийского общества крестьянских писателей (1926—1929), член СП СССР (ум. 1958).
- 9 июля — Мария Гомес Валентим, бразильская долгожительница.
- 10 июля — Городецкий, Борис Павлович, советский историк литературы, пушкинист, в 1940-е годы — заместитель директора Пушкинского дома (ум. 1974).
- 16 июля — Трюгве Хальвдан Ли, норвежский политический деятель, 1-й избранный Генеральный секретарь ООН в 1946 — 1952 годах (ум.1968)
- 15 августа — Лев Сергеевич Термен, советский изобретатель, создатель первого электро-музыкального инструмента (терменвокс) (ум. в 1993).
- 27 августа — Фаина Раневская, советская актриса театра и кино, народная артистка СССР.
- 30 августа — Луиза Отто, немецкая пловчиха.
- 1 сентября — Бхактиведанта Свами Прабхупада, вайшнавский гуру, основатель Международного общества сознания Кришны.
- 10 сентября — Е Тин, китайский коммунист, генерал, видный военачальник (ум. в 1946)
- 24 сентября — Фрэнсис Скотт Фицджеральд, американский писатель, крупнейший представитель так называемого «потерянного поколения» в литературе (ум. 1940).
- 7 октября — Грете Розенберг (ум. 1979), немецкая пловчиха.
- 31 октября — Каэтано Сантос Годино, аргентинский душевнобольной преступник, серийный детоубийца-садист и поджигатель (ум. в 1944)
- 13 ноября — Нобусукэ Киси, премьер-министр Японии в 1957—1960 годах, (ум. 1987).
- 17 ноября — Лев Семёнович Выготский, советский психолог (ум. в 1934).
- 1 декабря — Георгий Константинович Жуков, советский полководец, Маршал Советского Союза (ум. в 1974).
- 21 декабря — Константин Константинович Рокоссовский, советский полководец, Маршал Советского Союза (ум. в 1968).
- 29 декабря — Кай Ульрик Линнерстрём-Ланг, датский биохимик (ум. в 1959).
Скончались
См. также: Категория:Умершие в 1896 году
- 3 января — Адольф фон Глюмер, прусский генерал, почётный гражданин Фрайбурга (род. 1814).
- 5 января — Иван Фёдорович Горбунов, русский прозаик, рассказчик и актёр (род. 1831).
- 28 февраля — Анте Старчевич, хорватский политический писатель и деятель, один из основателей Хорватской партии права (род. в 1823).
- 30 апреля — Антонио Каньони, итальянский композитор (род. 1828).
- 13 июня — Матия Мразович, хорватский политик, 12-й мэр Загреба (р. 1824).
- 30 августа — Алексей Борисович Лобанов-Ростовский, российский дипломат, князь, министр иностранных дел России в 1895—1896 годах (род. 1824).
- 23 сентября — Ивар Осен, норвежский лингвист и поэт (род. в 1813).
- 7 октября — Джон Лэнгдон Даун, британский учёный (род. в 1828).
См. также
|
1896 год в Викитеке? |
---|
Примечания
Календарь на 1896 год | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Январь
|
Февраль
|
Март
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Апрель
|
Май
|
Июнь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Июль
|
Август
|
Сентябрь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Октябрь
|
Ноябрь
|
Декабрь
|
Отрывок, характеризующий 1896 год
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.