1926 год
Поделись знанием:
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
| Годы |
|---|
| 1922 · 1923 · 1924 · 1925 — 1926 — 1927 · 1928 · 1929 · 1930 |
| Десятилетия |
| 1900-е · 1910-е — 1920-е — 1930-е · 1940-е |
| Века |
| XIX век — XX век — XXI век |
| Григорианский календарь | 1926 MCMXXVI |
| Юлианский календарь | 1925—1926 (с 14 января) |
| Юлианский календарь с византийской эрой |
7434—7435 (с 14 сентября) |
| От основания Рима | 2678—2679 (с 4 мая) |
| Еврейский календарь |
5686—5687 ה'תרפ"ו — ה'תרפ"ז |
| Исламский календарь | 1344—1345 |
| Древнеармянский календарь | 4418—4419 (с 11 августа) |
| Армянский церковный календарь | 1375 ԹՎ ՌՅՀԵ
|
| Китайский календарь | 4622—4623 (с 13 февраля) 乙丑 — 丙寅 зелёный бык — красный тигр |
| Эфиопский календарь | 1918 — 1919 |
| Древнеиндийский календарь | |
| - Викрам-самват | 1982—1983 |
| - Шака самват | 1848—1849 |
| - Кали-юга | 5027—5028 |
| Иранский календарь | 1304—1305 |
| Буддийский календарь | 2469 |
| Японское летосчисление | 1-й год Сёва |
1926 (тысяча девятьсот двадцать шестой) год по григорианскому календарю — невисокосный год, начинающийся в пятницу. Это 1926 год нашей эры, 926 год 2 тысячелетия, 26 год XX века, 6 год 3-го десятилетия XX века, 7 год 1920-х годов.
Содержание
События
- 4 января — в составе РСФСР образован Дальневосточный край[1].
- 5 февраля — вооружённое нападение на советских дипломатических курьеров Т. И. Нетте (убит) и И. А. Махмасталя (ранен) на территории Латвии.
- 12 февраля — город Новониколаевск переименован в Новосибирск.
- 14 марта — Карлос Солорсано (отправленный в бессрочный отпуск с 16 января 1926 года) сложил полномочия президента Никарагуа. Новым президентом страны провозглашён Эмилиано Чаморро[2].
- 15 апреля — Эмма Мошковская, советская детская писательница и поэтесса.
- 23 апреля — подписан Берлинский договор между СССР и Германией, который подтверждал взаимные обязательства, установленные Рапалльским договором 1922 года.
- 4 мая — в Великобритании началась всеобщая стачка, в которой первоначально участвовали около 3 миллионов рабочих[3].
- 11 мая — Верховный суд Великобритании объявил незаконной всеобщую стачку, в которой участвовало около 5 миллионов человек[3].
- 12 мая — Генеральный совет Британского конгресса трейд-юнионов отменил всеобщую стачку. Горняки отказались подчиниться этому решению[3].
- 12 мая — государственный переворот в Польше, установление авторитарного режима Юзефа Пилсудского.
- 23 мая — вступила в силу первая Конституция Ливана, подмандатной территории Франции[4].
- 26 мая — в Никарагуа Либеральная партия подняла восстание против правительства Эмилиано Чаморро[5].
- 1 июля — Национально-революционная армия Гоминьдана начала Северный поход[6].
- 23 июля — завершился открывшийся 14 июля пленум ЦК ВКП(б). Пленум вывел Г. Е. Зиновьева из состава Политбюро ЦК ВКП(б) и избрал в состав Политбюро Я. Э. Рудзутака[7].
- 28 сентября — подписан договор о ненападении между СССР и Литвой[8].
- 19 октября — в Никарагуа Аугусто Сесар Сандино сформировал партизанский отряд и присоединился к восстанию либералов[5].
- 23 октября — объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) вывел Л. Д. Троцкого из состава Политбюро ЦК ВКП(б) и освободил Л. Б. Каменева от обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б)[7].
- 3 ноября — объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) освободил Г. К. Орджоникидзе от обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б)[7].
- 5 ноября — открыта комета Комас Сола.
- 7 ноября — в Ленинграде у Финляндского вокзала открыт памятник В. И. Ленину, сооружённый по проекту скульптора С. А. Евсеева и архитекторов В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейха и ставший первым завершённым памятником В. И. Ленину в городе.
- 14 ноября — на пост президента Никарагуа в соответствии с соглашениями, достигнутыми на борту корабля ВМС США «Денвер», вступил назначенный на этот пост специальной сессией конгресса Адольфо Диас. В тот же день Либеральная партия, не признавшая соглашений на «Денвере», провозгласила президентом Никарагуа бывшего вице-президента Хуана Батисту Сакасу. В стране начался новый этап гражданской войны[9].
- 19 ноября — принят второй Кодекс законов о браке и семье РСФСР[10].
- 21 ноября — в Витебске открыт Второй Белорусский Государственный театр (БГТ-2).
- 27 ноября — Италия и Албания подписали Пакт о дружбе и безопасности, фактически восстановивший итальянский протекторат над Албанией[11].
- 30 ноября — завершена начавшаяся в мае забастовка британских шахтёров[3].
- 17 декабря — майор Повилас Плехавичюс осуществил переворот в Литве и привёл к власти партию таутининков[12]. Новым премьер-министром вместо Миколаса Слежявичюса назначен Аугустинас Вольдемарас. Через два дня Антанас Сметона сменил Казиса Гринюса на посту президента Литвы[13].
- 19 декабря — пуск Волховской ГЭС имени В. И. Ленина.
- 23 декабря — интервенция США в Никарагуа.
- 31 декабря — формально распался Латинский валютный союз Франции, Бельгии, Италии, Швейцарии и Греции, созданный в 1865 году для унификации чеканки золотых и серебряных монет[14].
Наука
Спорт
Музыка
Кино
Телевидение
Театр
Напишите отзыв о статье "1926 год"
Литература
Изобразительное искусство СССР
Авиация
Общественный транспорт
Метрополитен
Железнодорожный транспорт
Родились
См. также: Категория: Родившиеся в 1926 году
- 13 января — Владимир Петрович Потанин, директор Ульбинского металлургического завода (1961—1974), Начальник Третьего Главного управления Министерства среднего машиностроения СССР (1974—1981), дважды лауреат Государственной премии СССР , Заслуженный изобретатель КазССР[15], кавалер двух орденов Ленина, орденов Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, двух орденов «Знак почёта».
- 21 января — Стив Ривз, американский актёр и культурист (ум. в 2000 году).
- 31 января — Лев Русов, советский живописец (умер в 1987).
- 2 февраля — Валери Жискар д’Эстен, президент Франции (1974—1981).
- 4 февраля — Константинас Богданас, литовский скульптор.
- 6 февраля — Владимир Заманский, советский и российский актёр.
- 12 февраля — Ольга Воронец, известная советская и российская певица в жанре народной и эстрадной музыки. Народная артистка РСФСР. (ум. в 2014 году).
- 14 февраля — Антониу Алва Роза Коутинью, португальский адмирал, революционер, один из лидеров «Революции гвоздик» (умер в 2010).
- 20 февраля — Зина Портнова, советская подпольщица, партизанка, член подпольной организации «Юные мстители», Герой Советского Союза (1958, посмертно) (казнена в 1944).
- 6 марта — Анджей Вайда, польский режиссёр театра и кино (умер в 2016).
- 10 марта — Александр Зацепин, советский и российский композитор, написал музыку к фильмам Бриллиантовая рука, Кавказская Пленница и другие
- 11 марта — Георгий Александрович Юматов советский и российский актёр. Народный артист РСФСР (1982). (умер в 1997).
- 16 марта — Джерри Льюис, американский актёр.
- 23 марта — Арчил Михайлович Гомиашвили, советский актёр театра и кино (Остап Бендер в фильме «Двенадцать стульев» Леонида Гайдая) (умер в 2005).
- 24 марта — Энгельс Васильевич Козлов, советский живописец, портретист, Народный художник РСФСР (1987) (умер в 2007).
- 24 марта — Дарио Фо, итальянский драматург, режиссёр, живописец. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1997).
- 31 марта — Джон Фаулз, британский писатель («Женщина французского лейтенанта», «Коллекционер», «Волхв», «Червь») (умер в 2005).
- 9 апреля — Хью Хефнер, американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала Playboy.
- 18 апреля — Арсений Николаевич Чанышев, советский философ и историк философии (умер в 2005).
- 21 апреля — Елизавета II, королева Великобритании (с 1952).
- 2 мая — Исаев, Егор Александрович, советский поэт и публицист, лауреат Ленинской премии (1980), Герой Социалистического Труда (1986) (умер в 2013).
- 8 мая — Дэвид Аттенборо, американский режиссёр.
- 10 мая — Татосов, Владимир Михайлович, советский и российский актёр.
- 15 мая — Султанов, Мухтар Насруллаевич — заместитель министра внутренних дел Узбекистана (1979-1985, 1989-1991 годы), генерал-майор милиции (ум. 1998).
- 1 июня — Мэрилин Монро, американская актриса (умерла в 1962).
- 6 июня — Тамара Храмова, финская певица русского происхождения (умерла в 2003).
- 8 июня — Олег Васильевич Кошевой, участник и один из организаторов подпольной организации «Молодая гвардия», Герой Советского Союза (1943, посмертно).
- 26 июня — Лежен, Жером, французский генетик (умер в 1994).
- 4 июля — Альфредо Ди Стефано, аргентинский и испанский футболист (умер в 2014).
- 14 июля — Гарри Дин Стэнтон, американский киноактёр.
- 16 июля — Олег Фёдорович Насветников — советский оператор — документалист (ум. в 1986).
- 28 июля — Инна Владимировна Макарова — советская и российская киноактриса. Народная артистка СССР (1985).
- 13 августа — Фидель Кастро, лидер Кубинской революции.
- 17 августа — Цзян Цзэминь, китайский политик, 5-й председатель КНР.
- 2 сентября — Евгений Павлович Леонов, советский актёр театра и кино (умер в 1994).
- 25 сентября — Энтони Стэффорд Бир, теоретик и практик кибернетики.
- 9 октября — Евгений Александрович Евстигнеев, советский актёр театра и кино (умер в 1992).
- 12 октября — Никита Павлович Симонян, советский футболист и тренер.
- 13 октября — Глеб Юрьевич Максимов, советский учёный и инженер-конструктор, один из создателей первого в мире искусственного спутника Земли (ум. в 2001).
- 15 октября — Эван Хантер, американский писатель, автор детективов (псевдоним Эд Макбейн), пьес и телесценариев (умер в 2005).
- 15 октября — Генрих Саулович Альтшуллер (псевдоним Генрих Альтов), русский писатель-фантаст и изобретатель (ум. в 1998).
- 18 октября — Чак Берри, американский певец, гитарист, автор песен. Один из родоначальников рок-н-ролла.
- 22 октября — Спартак Васильевич Мишулин, советский актёр театра и кино (умер в 2005).
- 25 октября — Галина Павловна Вишневская, советская оперная певица, актриса (умерла в 2012).
- 3 ноября — Валдас Адамкус, президент Литвы в 1998—2003 и в 2004 — 2009.
- 8 ноября — Людмила Михайловна Аринина, советская актриса театра и кино, заслуженная артистка СССР.
- 17 ноября — Котэ Махарадзе, советский спортивный комментатор, актёр (умер в 2002).
- 25 ноября — Пол Андерсон, американский писатель-фантаст (умер в 2001).
- 7 декабря — Пётр Сергеевич Вельяминов, советский актёр театра и кино (умер в 2009).
- 26 декабря — Хина Пельон, кубинская художница и поэтесса (ум. 2014).
Скончались
См. также: Категория:Умершие в 1926 году
- 15 марта — Дмитрий Андреевич Фурманов, русский советский писатель (род. 1891).
- 27 марта — Везина Джордж, профессиональный канадский хоккеист, вратарь (род. 1887).
- 6 апреля — Джованни Амендола, итальянский политический деятель, один из лидеров Авентинского блока.
- 25 мая — Симон Васильевич Петлюра, украинский политический деятель (род. 1879).
- 10 июня — Антонио Гауди, знаменитый испанский (каталонский) архитектор (род. 1852).
- 23 июня — Виктор Михайлович Васнецов, русский художник (род. 1848).
- 6 июля — Аким Львович Волынский, российский литературный и театральный критик, историк искусства, философ, писатель (род. 1861).
- 7 июля — Фёдор Осипович Шехтель, русский архитектор и художник (род. 1859).
- 29 июня — Фридрих Карл Гинцель, австрийский астроном (род. 1850).
- 20 июля — Феликс Эдмундович Дзержинский, председатель ВЧК (род. 1877).
- 1 августа — Ян Каспрович, польский поэт, драматург, литературный критик, переводчик (род. 1860).
- 23 августа — Рудольф Валентино, знаменитый американский киноактёр итальянского происхождения, одна из величайших звёзд и общепризнанный секс-символ эпохи немого кино (род. 1895).
- 5 декабря — Клод Моне, французский художник (род.1840).
- 29 декабря — Райнер Мария Рильке, австрийский поэт (род. 1875).
Нобелевские премии
- Физика — Жан Батист Перрен — «За работу по дискретной природе материи и в особенности за открытие седиментационного равновесия».
- Химия — Теодор Сведберг — «За работы в области дисперсных систем».
- Медицина и физиология — Йоханнес Фибигер — «За открытие карциномы, вызываемой Spiroptera».
- Литература — Грация Деледда — «за поэтические сочинения, в которых с пластической ясностью описывается жизнь её родного острова, а также за глубину подхода к человеческим проблемам в целом».
- Премия мира — Аристид Бриан и Густав Штреземан — «За роль в заключении Локарнского пакта и дружественном диалоге Франции и Германии после многих лет недоверия».
См. также
|
1926 год в Викитеке? |
|---|
Примечания
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 13 — С. 314.
- ↑ Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки / М. 1975 — С. 163.
- ↑ 1 2 3 4 БСЭ 3-е изд. т. 5 — С. 452.
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 14 — С. 408.
- ↑ 1 2 Латинская Америка. Энциклопедический справочник т. 2 / М. 1982 — С. 420.
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 12 — С. 214.
- ↑ 1 2 3 СИЭ т. 11 — С. 273.
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 14 — С. 535.
- ↑ Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки / М. 1975 — С. 164.
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 12 — С. 372.
- ↑ СИЭ т. 1 — С. 350.
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 14 — С. 536.
- ↑ www.worldstatesmen.org/Lithuania.htm (англ.)
- ↑ БСЭ 3-е изд. т. 14 — С. 213.
- ↑ [www.ulba.kz/ru/news.htm?id=000003 В памяти ульбинцев]. «УМЗ-Информ» № 3 от 01.02.08. Проверено 25 февраля 2014.
| Календарь на 1926 год | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Январь
|
Февраль
|
Март
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Апрель
|
Май
|
Июнь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Июль
|
Август
|
Сентябрь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Октябрь
|
Ноябрь
|
Декабрь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий 1926 год
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
