1977 год в истории изобразительного искусства СССР
Поделись знанием:
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
1977 год был отмечен рядом событий, оставивших заметный след в истории советского изобразительного искусства.
Содержание
События
- 19 января — Выставка произведений известного ленинградского художника-графика В. М. Звонцова открылась в Ленинграде в залах ЛОСХ[1].
- Выставка произведений ленинградского живописца Малагиса Владимира Ильича открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР[2][3].
- 3 февраля — Выставка произведений известного живописца, Заслуженного деятеля искусств РСФСР В. Ф. Стожарова (1926—1973) открылась в Москве в залах Академии художеств СССР. Экспонировалось около 300 работ художника[1].
- 4 февраля — Всесоюзная ретроспективная выставка дипломных работ выпускников художественных вузов СССР за сорок лет открылась в Москве в Центральном выставочном зале «Манеж». Экспонировались работы двух тысяч выпускников 17 художественных вузов страны. Впервые достижения высшей художественной школы были показаны так полно и всеобъемлюще[4][5][6][7].
- Выставка произведений известного художника и педагога В. И. Шухаева открылась в Москве в залах Государственного музея искусства народов Востока к 90-летию со дня рождения мастера. Экспонировалось свыше 200 живописных и графических работ из музейных и частных собраний[8].
- 4 апреля — Выставка политического плаката 60 Победных лет открылась в Москве в павильоне «Центральный» на ВДНХ СССР. Экспонировалось свыше 200 произведений[9].
- 4 апреля — 3-я Республиканская выставка мелкой пластики открылась в Москве в выставочных залах Союза художников РСФСР на улице Горького, 46. Экспонировалось 400 произведений 350 авторов[9].
- Всесоюзная художественная выставка «По ленинскому пути», посвященная 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, открылась в Москве.
- 15 апреля — XIII Выставка работ членов Академии художеств СССР открылась в Москве в залах Академии художеств СССР. Экспонировалось свыше 400 новых произведений живописи, скульптуры, графики.[10][11].
- 15 апреля — Выставка работ ленинградских художников «Наш современник» открылась в залах Русского музея. Экспонировалось свыше 300 произведений живописи, скульптуры, графики.[12].
- Выставка «Автопортрет в русском и советском искусстве» открылась в залах Государственного Русского музея. Ранее выставка была показана в Москве в Третьяковской галерее[13][14].
- 21 апреля — Республиканская художественная выставка «Моё Нечерноземье» открылась в Туле. Экспонировались свыше 1000 произведений 600 авторов из 44 творческих организаций России[15].
- Выставка «Восток и Русское искусство» открылась в Москве в Государственном музее искусства народов Востока. Экспонировались работы М. Врубеля, В. Серова, В. Верещагина и В. Поленова[12].
- Mikhail Vrubel - self-portrait (1904, GTG).jpg
- Serov Self.jpg
- Vasily Vereshagin.jpg
- Polenov by Repin.jpg
- 29 апреля — XI Выставка произведений московских художников-участников Великой Отечественной войны открылась в Доме Художников на Кузнецком мосту. Экспонировалось 500 произведений живописи, скульптуры, графики[12].
- Выставка произведений художников — ветеранов Великой Отечественной войны открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР с участием Петра Альберти, Владимира Андреева, Андрея Бантикова, Николая Брандта, Ивана Варичева, Анатолия Васильева, Глеба Вернера, Рубена Захарьяна, Иосифа Зисмана, Михаила Козелла, Петра Коростелёва, Бориса Лавренко, Олега Ломакина, Николая Мухо, Михаила Натаревича, Самуила Невельштейна, Анатолия Ненартовича, Бориса Николаева, Сергея Осипова, Льва Орехова, Виктора Рейхета, Александра Семенова, Арсения Семенова, Александра Татаренко, Германа Татаринова, Николая Тимкова, Михаила Ткачева, Сергея Фролова, Альберта Фурсеева, Александра Шмидта, Соломона Эпштейна и других ленинградских мастеров изобразительного искусства.
- Всесоюзная художественная выставка «Советский портрет» открылась в Москве в ЦВЗ «Манеж». Экспонировалось свыше 1000 произведений живописи, скульптуры, графики[12].
- 19 мая — Выставка произведений Заслуженного художника РСФСР московского живописца Ю. А. Походаева открылась в Москве в ЦДРИ к 50-летию автора[16].
- 26 мая — Выставка произведений Народного художника СССР Э. К. Окаса открылась в залах Союза художников СССР на Кузнецком мосту, 20. Экспонировалось свыше 150 живописных и графических работ мастера[16].
- Традиционная Весенняя выставка произведений ленинградских художников открылась в июне в залах ЛОСХ.[17].
- 3 июня — Выставка «Театральные художники Сибири» открылась в Москве в выставочных залах Союза художников РСФСР на улице Усиевича, 13. Экспонировалось около 150 работ[16].
- Выставка произведений Народного художника СССР В. М. Орешникова открылась в Ленинграде в залах Научно-исследовательского музея Академии художеств СССР[16].
- 7 июня — Выставка произведений Заслуженного художника РСФСР Б. В. Корнеева (1922—1974) открылась в Москве в выставочных залах Союза художников СССР на улице Горького, 25. Экспонировалось 130 живописных работ художника[16].
- Korneev-Boris-Self-portrait-buk03bw.jpg
Автопортрет.
1961 - Korneev-Boris-Setting-lad-buk06bw.jpg
Сидящий парень.
1954 - Korneev-Boris-Main-street-of-Bijsk-nab20bw.jpg
Главная улица Бийска.
1953 - Korneev-Boris-Portrait-of-Marina-Kozlovskaya-buk02bw.jpg
Портрет М. А. Козловской.
1954
- Выставка пейзажа художников Российской Федерации открылась в выставочном зале Белгорода. Экспонировались произведения А. Грицая, Ю. Подляского, В. Загонека, Е. Зверькова, П. Фомина и других художников-пейзажистов.[18].
- 14 июля — Выставка московских художниц И. Мещеряковой, Н. Нестеровой, И. Старженецкой и скульптора Л. Гадаевой открылась в Москве в залах МОСХ на улице Вавилова[19].
- 18 июля — Выставка произведений живописца П. Д. Покаржевского (1889—1968) открылась в Москве в выставочных залах МОСХ на улице Беговой[19].
- Пятый Всесоюзный съезд художников СССР прошёл в Москве.
- Выставка «Современная советская живопись» в галерее Геккосо, Токио.
- 19 августа — Выставка московских художниц Л. Архиповой, Р. Зелинской и скульптора С. Тугариновой открылась в Москве в залах МОСХ на улице Вавилова[19].
- 9 сентября — Всероссийская Республиканская художественная выставка «60 лет Великого Октября» открылась в Москве в ЦВЗ «Манеж» с участием Дмитрия Беляева, Германа Егошина, Алексея Еремина, Вячеслава Загонека, Энгельса Козлова, Марины Козловской, Майи Копытцевой, Владимира Кранца, Олега Ломакина, Дмитрия Маевского, Евсея Моисеенко, Владимира Овчинникова, Александра Семенова, Николая Тимкова, Владимира Токарева, Виталия Тюленева, Бориса Угарова, Бориса Шаманова, Андрея Яковлева и других мастеров изобразительного искусства Российской Федерации. Экспонировалось свыше 3500 произведений живописи, скульптуры, графики, декоративно-прикладного искусства 1800 авторов из всех республик и областей России[20][19].
- 21 сентября — Очередная выставка произведений молодых художников открылась в Москве в залах Академии художеств СССР. Экспонировалось свыше 500 произведений живописи, скульптуры, графики 200 молодых мастеров изобразительного искусства.[21].
- Выставка «Советский портрет» в Москве.
- Выставка «60 лет советского изобразительного искусства» открылась в Париже, Франция.
- Выставка «60 лет советского искусства» показана в Хельсинки и Кеми, Финляндия.
- 5 ноября — выставкой произведений ленинградских художников, посвященной 60-летию Великого Октября и проходившей под девизом «Искусство принадлежит народу», открылся Центральный выставочный зал «Манеж». В экспозиции были представлены произведения Виктора Абрамяна, Николая Андрецова, Владислава Анисовича, Евгении Антиповой, Завена Аршакуни, Николая Бабасюка, Всеволода Баженова, Леонида Байкова, Ирины Балдиной, Николая Баскакова, Петра Белоусова, Якова Бесперстова, Андрея Блиока, Ольги Богаевской, Вениамина Борисова, Ивана Варичева, Анатолия Васильева, Валерия Ватенина, Игоря Веселкина, Николая Галахова, Василия Голубева, Михаила Грачёва, Абрама Грушко, Марии Давидсон, Крума Джакова, Ирины Добряковой, Олега Еремеева, Алексея Еремина, Василия Жаворонкова, Михаила Канеева, Рудольфа Карклина, Михаила Козелла, Энгельса Козлова, Марины Козловской, Майи Копытцевой, Виктора Коровина, Елены Костенко, Николая Кострова, Анны Костровой, Максима Косых, Бориса Котика, Геворка Котьянца, Владимира Кранца, Ярослава Крестовского, Бориса Лавренко, Ивана Лавского, Владислава Леванта, Олега Ломакина, Дмитрия Маевского, Владимира Максимихина, Бориса Малуева, Гавриила Малыша, Юрия Межирова, Евсея Моисеенко, Георгия Мороза, Андрея Мыльникова, Веры Назиной, Михаила Натаревича, Самуила Невельштейна, Юрия Непринцева, Дмитрия Обозненко, Владимира Овчинникова, Льва Овчинникова, Виктора Орешникова, Сергея Осипова, Лии Островой, Юрия Павлова, Пен Варлена, Всеволода Петрова-Маслакова, Николая Позднеева, Тамары Полосатовой, Владимира Прошкина, Валентины Рахиной, Семена Ротницкого, Ивана Савенко, Глеба Савинова, Александра Семенова, Арсения Семенова, Юрия Скорикова, Владимира Скрябина, Елены Скуинь, Александра Соколова, Александра Столбова, Игоря Суворова, Елены Табаковой, Александра Татаренко, Германа Татаринова, Виктора Тетерина, Николая Тимкова, Леонида Ткаченко, Александры Токаревой, Юрия Тулина, Виталия Тюленева, Бориса Угарова, Петра Фомина, Владимира Френца, Альберта Фурсеева, Александры Чесноковой, Юрия Шаблыкина, Бориса Шаманова, Александра Шмидта и других ленинградских мастеров изобразительного искусства.[22]
- Выставка произведений ленинградского живописца и графика Ведерникова Александра Семеновича открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР.[23].
- Выставка произведений трех ленинградских художников Арсения Семенова, Сергея Осипова и Кирилла Гущина открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР.[24].
- Osipov-Cornflowers-7oci10bw.jpg
Васильки. 1976
- Semionov-Arseny-Landscape-with-river-sem43bw.jpg
Пейзаж с рекой. 1960
- Выставка произведений ленинградского живописца Годлевского Ивана Ивановича открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР.[25].
- Выставка произведений ленинградского скульптора Венковой Ии Андреевны открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР.[26].
- Выставка произведений Викулова Василия Ивановича открылась в залах Ленинградского отделения Союза художников РСФСР[27].
- Выставка произведений молодых ленинградских художников «60 лет ВЛКСМ» открылась в ЦВЗ Манеж[28][29].
Напишите отзыв о статье "1977 год в истории изобразительного искусства СССР"
Примечания
- ↑ 1 2 Искусство. — 1977. — № 5. — С. 76.
- ↑ Заслуженный художник РСФСР Владимир Ильич Малагис. 1902—1974. Каталог. Выставки. — Л.: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 6. — С. 77.
- ↑ Нехорошев Ю. Искать таланты. Заметки с выставки дипломных работ выпускников художественных вузов СССР. // Советская культура. — 1977. — 1 марта.
- ↑ Искусство. 1977. — № 5. — С. 76.
- ↑ Томский Н. Советская высшая художественная школа, её задачи и перспективы. // Искусство. — 1977. — № 8. — С. 4—10.
- ↑ Блянова И. Начало пути художника. О Всесоюзной ретроспективной выставке дипломных работ художественных вузов СССР.' // Искусство. — 1977. — № 8. — С. 11—20.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 7. — С. 75.
- ↑ 1 2 Искусство. — 1977. — № 7. — С. 76.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 7. — С. 75.
- ↑ Киселёв М. Тринадцатая академическая. // Искусство. — 1977. — № 9. — С. 14—26.
- ↑ 1 2 3 4 Искусство. — 1977. — № 8. — С. 76.
- ↑ Яковлева Л. Отражение в зеркале. // Ленинградская правда. — 1977. — 29 марта.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 7. — С. 77.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 7. — С. 76.
- ↑ 1 2 3 4 5 Искусство. — 1977. — № 9. — С. 77.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 10. — С. 77.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 10. — С. 78.
- ↑ 1 2 3 4 Искусство. — 1977. — № 11. — С. 78.
- ↑ Республиканская выставка произведений художников РСФСР «60 лет Великого Октября». Каталог. — М.: Советский художник, 1977.
- ↑ Искусство. — 1977. — № 12. — С. 75.
- ↑ Выставка произведений ленинградских художников, посвященная 60-летию Великого Октября. Каталог. — Л.: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ Ведерников Александр Семенович. Выставка произведений. Каталог. — Л.: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ А. Семенов, С. Осипов, К. Гущин. Каталог выставки произведений. — Л.: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ Годлевский Иван Иванович. Выставка произведений. Каталог. — Л.: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ Венкова Ия Андреевна. Выставка произведений. Каталог. — Л: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ Викулов Василий Иванович. Выставка произведений. Каталог. — Л.: Художник РСФСР, 1977.
- ↑ Выставка произведений молодых ленинградских художников «60 лет ВЛКСМ». Каталог. — Л.: Художник РСФСР, 1982.
- ↑ Лоховинин Ю. На новом этапе // Художник. — 1981. — № 1. — С. 2—7.
Скончались
- 13 января — Грищенко Алексей Васильевич, русский живописец, график и искусствовед, с 1922 жил во Франции (род. в 1883).
- 14 апреля — Викторов Сергей Павлович, советский живописец (род. в 1916).
- 16 июня — Ватенин, Валерий Владимирович, русский советский живописец, график, педагог (род. в 1933).
- 10 октября — Лавский Иван Иванович, русский советский живописец (род. в 1919).
Полная дата неизвестна
- Пименов Юрий Иванович, советский живописец и график, Народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР (род. в 1903).
- Джаков Крум Стефанович, советский живописец (род. в 1909).
- Петров Сергей Алексеевич, российский советский живописец и график, Заслуженный работник культуры РСФСР (род. в 1911).
Галерея
- Semionov-Alexander-Leningrad-bridges-ase15bw.JPG
А. Семенов.
Ленинградские мосты. 1977 - Maevsky-Marchsun-pos40bw.jpg
Д. Маевский.
Мартовское солнце. 1977 - Semionov-Alexander-Spring-ase89bw.jpg
А. Семенов.
Весна в Летнем саду. 1977 - Bazhenov-Vsevolod-House-of-Artistic-creation-in-Old-Ladoga-sk8bw.jpg
Вс. Баженов.
В Доме творчества художников Старая Ладога. 1977 - Alberti-Piotr-Still-life-sbo04bw.jpg
П. Альберти.
Натюрморт. 1977 - Osipov-Sergei-Pink-house-ch02bw.jpg
С. Осипов. Розовый дом. 1977
- Grushko-Abram-Spring-in-Zaonezhie-Province-new361bw.jpg
А. Грушко.
Весна в Заонежье. 1977
См. также
Источники
- Нехорошев Ю. Искать таланты. Заметки с выставки дипломных работ выпускников художественных вузов СССР // Советская культура, 1977, 1 марта.
- Республиканская выставка произведений художников РСФСР «60 лет Великого Октября». Каталог. М., Советский художник, 1977.
- Семенов А., Осипов С., Гущин К. Каталог выставки произведений. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Ведерников Александр Семенович. Выставка произведений. Каталог. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Годлевский Иван Иванович. Выставка произведений. Каталог. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Викулов Василий Иванович. Выставка произведений. Каталог. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Петров Сергей Александрович. Выставка произведений. Каталог. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Венкова Ия Андреевна. Выставка произведений. Каталог. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Выставка произведений ленинградских художников, посвященная 60-летию Великого Октября. Каталог. Л., Художник РСФСР, 1977.
- Выставка произведений молодых ленинградских художников "60 лет ВЛКСМ". Каталог. Л., Художник РСФСР, 1982.
- Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т. 1.. М., Искусство, 1970.
- Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т.2. М., Искусство, 1972.
- Заслуженный художник РСФСР Владимир Ильич Малагис. 1902-1974. Каталог. Выставки. - Л: Художник РСФСР, 1977.
- Яковлева Л. Отражение в зеркале. // Ленинградская правда, 1977, 29 марта.
- Справочник членов Союза художников СССР. Т.1,2. М., Советский художник, 1979.
- Выставки советского изобразительного искусства. Справочник. Т.5. 1954—1958 гг. М., Советский художник, 1981.
- Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т.4. Кн.1. М., Искусство, 1983.
- Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т.4. Кн.2. СПб., 1995.
- Время перемен. Искусство 1960—1985 в Советском Союзе. СПб., Государственный Русский музей, 2006.
- Иванов С. Неизвестный соцреализм. Ленинградская школа. СПб., НП-Принт, 2007. ISBN 5-901724-21-6, ISBN 978-5-901724-21-7.
- Юбилейный Справочник выпускников Санкт-Петербургского академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина Российской Академии художеств. 1915—2005. СПб., Первоцвет, 2007.
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий 1977 год в истории изобразительного искусства СССР
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
