1991 год в кино
Поделись знанием:
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
| 1991 год в кино | |||
|---|---|---|---|
| < · 1989 · 1990 — 1991 — 1992 · 1993 · > | |||
| |||
| в театре / в музыке
Фильмы / ТВ / мультфильмы 1991 года | |||
| Кинопремии и награды | |||
|
|
| ||
| Кинофестивали | |||
|
|
|||
| База данных фильмов по странам за 1991 год | |||
|
|
| ||
Избранное кино
Мировое кино
- «А как же Боб?»/What about Bob?, США (реж. Фрэнк Оз)
- «Августовская рапсодия»/八月の狂詩曲, Япония (реж. Акира Куросава)
- «Ангел за моим столом»/An Angel At My Table, Австралия-Новая Зеландия (реж. Джейн Кэмпион)
- «Багси»/Bugsy, США (реж. Барри Левинсон)
- «Бартон Финк»/Barton Fink, США (реж. Братья Коэн)
- «Беги»/Run, США (реж. Джеофф Бурроуэс)
- «Бегущий индеец»/The Indian Runner, США (реж. Шон Пенн)
- «В постели с Мадонной»/Madonna: Truth or Dare, США (реж. Алек Кешишан)
- «Вдребезги»/Shattered, США (реж. Вольфганг Петерсен)
- «Во имя справедливости»/Out For Justice, США (реж. Джон Флинн)
- «Всё об убийстве»/Murder 101, США (реж. Билл Кондон)
- «Головоломка из тел»/Body Puzzle, Италия (реж. Ламберто Бава)
- «Голый пистолет 2½: Запах страха»/The Naked Gun 2½: The Smell Of Fear, США (реж. Дэвид Цукер)
- «Горячие головы!»/Hot Shots!, США (реж. Джим Абрахамс)
- «Группа „Коммитментс“»/The Commitments, Великобритания-Ирландия (реж. Алан Паркер)
- «Двойная жизнь Вероники»/La Double Vie De Veronique, Франция-Польша-Норвегия (реж. Кшиштоф Кеслёвский)
- «Двойной удар»/Double Impact, Китай-США (реж. Шелдон Леттич)
- «Дети природы»/Born Natturunnar, Исландия-ФРГ-Норвегия (реж. Фридрик Тор Фридрикссон)
- «Джон Ф. Кеннеди. Выстрелы в Далласе»/JFK, США-Франция (реж. Оливер Стоун)
- «Дикие дни»/Days of Being Wild, Гонконг (реж. Вонг Кар Вай)
- «Дорз»/The Doors, США (реж. Оливер Стоун)
- «Европа»/Europa, Дания-Швеция-Франция-ФРГ-Швейцария (реж. Ларс фон Триер)
- «Жизнь — дерьмо»/Life Stinks, США (реж. Мэл Брукс)
- «Зажги красный фонарь»/大红灯笼高高挎, Китай (реж. Чжан Имоу)
- «Игра в полях господних»/At Play In The Fields Of The Lord, США (реж. Эктор Бабенко)
- «Ночь на Земле»/Night on Earth, Франция—Великобритания—Германия—США—Япония (реж. Джим Джармуш)
- «Осуждение»/La condanna, Италия—Франция—Швейцария (реж. Марко Беллоккьо)
- «Очаровательная проказница»/La belle noiseuse, Франция (реж. Жак Риветт)
- «Терминатор: Судный День»/Terminator 2: Judgment Day, США (реж. Джеймс Камерон)
- «Харли Дэвидсон и Ковбой Мальборо»/Harley Davidson and the Marlboro Man, США (реж. Саймон Уинсер)
- «Черепашки-ниндзя II: Тайна изумрудного зелья»/Teenage Mutant Ninja Turtles II: The Secret of the Ooze, США (реж. Майкл Прессмэн)
Советское кино
Фильмы БССР
- «Ятринская ведьма» (р/п. Борис Шадурский).
Фильмы Казахской ССР
- «Людоед» (р/п. Геннадий Земель).
Фильмы Латвийской ССР
- «Депрессия» (р/п. Алоиз Бренч).
Фильмы РСФСР
- «Армавир» (реж. Вадим Абдрашитов)
- «Безумная Лори» (реж. Леонид Нечаев)
- «Блуждающие звёзды» (реж. Всеволод Шиловский)
- «Вербовщик» (реж. Эдуард Гаврилов)
- «Виват, гардемарины!» (реж. Светлана Дружинина)
- «Волкодав» (реж. Михаил Туманишвили)
- «Гений» (реж. Виктор Сергеев)
- «Дом под звёздным небом» (реж. Сергей Соловьёв)
- «Дура» (реж. Алексей Коренев)
- «Избранник» (реж. Михаил Калатозишвили)
- «Изыди!» (реж. Дмитрий Астрахан)
- «Кикс» (реж. Сергей Ливнев)
- «Крепкий мужик» (реж. Валерий Смирнов)
- «Лох — победитель воды» (реж. Аркадий Тигай)
- «Любовь» (реж. Валерий Тодоровский);
- «Мементо мори» (реж. Николай Гейко)
- «Небеса обетованные» (реж. Эльдар Рязанов)
- «Нога» (реж. Никита Тягунов)
- «Облако-рай» (реж. Николай Досталь)
- «Оружие Зевса» (реж. Николай Засеев-Руденко)
- «Счастливые дни» (реж. Алексей Балабанов)
- «Хмель» (реж. Виктор Трегубович)
- «Человек со свалки» (реж. Борис Горлов)
Фильмы Таджикской ССР
- «Братан» (р/п. Бахтиёр Худойназаров).
Фильмы УССР
- «Женщина для всех» (р/п. Анатолий Матешко).
- «Летучий голландец» (р/п. Владимир Вардунас).
- «Ниагара» (р/п. Александр Визирь).
Фильмы совместных производителей
- «Австрийское поле» (р/п. Андрей Черных).
- «Анна Карамазофф» (р/п. Рустам Хамдамов).
- «Афганский излом» (р/п. Владимир Бортко).
- «Бабочки» (р/п. Андрей Малюков).
- «Ближний круг» (р/п. Андрей Михалков-Кончаловский).
- «Цареубийца» (р/п. Карен Шахназаров).
- «Чокнутые» (р/п. Алла Сурикова).
Награды
Кинофестиваль Авориазе
Персоналии
Родились
- 10 февраля — Эмма Робертс, американская актриса.
- 17 февраля — Бонни Райт, британская актриса.
- 18 февраля — Малез Джоу, американская актриса.
Скончались
- 2 марта — Леонид Марков, советский актёр театра и кино, Народный артист СССР (1985), Лауреат Государственной премии СССР.
- 2 апреля — Рина Зелёная — советская актриса театра и кино, Народная артистка СССР (1970).
- 10 мая — Юозас Киселюс — советский актёр, Заслуженный артист СССР, Лауреат Государственной премии СССР.
- 16 апреля — Дэвид Лин — британский кинорежиссёр.
- 24 апреля — Никита Михайловский — советский киноактёр
- 14 июля — Павел Морозенко — советский актёр театра и кино, Заслуженный артист СССР (1973), Лауреат Государственной премии СССР им. К. С. Станиславского.
- 3 сентября — Фрэнк Капра — американский кинорежиссёр.
- 29 сентября — Юрий Векслер — советский кинооператор.
- 11 октября — Лидия Сухаревская — советская актриса, Народная артистка СССР (1990).
- 9 ноября — Ив Монтан — французский киноактёр.
- 11 ноября — Сергей Ляхницкий — советский актёр.
- 14 ноября — Тони Ричардсон — британский кинорежиссёр.
- 19 ноября — Леонид Оболенский — советский актёр, Народный артист СССР.
- 23 ноября — Клаус Кински — немецкий актёр.
- 25 декабря — Готлиб Ронинсон — советский актёр, Народный артист СССР (1988).
- 31 декабря — Юрий Белов — советский киноактёр.
Напишите отзыв о статье "1991 год в кино"
Ссылки
- IMDb — здесь можно найти даты выхода в прокат фильмов по странам:
- [www.imdb.com/ReleasedInYear?year=1991&country=USA США]
- [www.imdb.com/ReleasedInYear?year=1991&country=France Франция]
- [www.imdb.com/ReleasedInYear?year=1991&country=UK Великобритания]
- [www.imdb.com/ReleasedInYear?year=1991&country=Soviet+Union СССР]
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий 1991 год в кино
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
