2-е тысячелетие

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
1-е тысячелетие до н. э.1-е тысячелетие
2-е тысячелетие3-е тысячелетие4-е тысячелетие
X век 900-е 910-е 920-е 930-е 940-е 950-е 960-е 970-е 980-е 990-е
XI век 1000-е 1010-е 1020-е 1030-е 1040-е 1050-е 1060-е 1070-е 1080-е 1090-е
XII век 1100-е 1110-е 1120-е 1130-е 1140-е 1150-е 1160-е 1170-е 1180-е 1190-е
XIII век 1200-е 1210-е 1220-е 1230-е 1240-е 1250-е 1260-е 1270-е 1280-е 1290-е
XIV век 1300-е 1310-е 1320-е 1330-е 1340-е 1350-е 1360-е 1370-е 1380-е 1390-е
XV век 1400-е 1410-е 1420-е 1430-е 1440-е 1450-е 1460-е 1470-е 1480-е 1490-е
XVI век 1500-е 1510-е 1520-е 1530-е 1540-е 1550-е 1560-е 1570-е 1580-е 1590-е
XVII век 1600-е 1610-е 1620-е 1630-е 1640-е 1650-е 1660-е 1670-е 1680-е 1690-е
XVIII век 1700-е 1710-е 1720-е 1730-е 1740-е 1750-е 1760-е 1770-е 1780-е 1790-е
XIX век 1800-е 1810-е 1820-е 1830-е 1840-е 1850-е 1860-е 1870-е 1880-е 1890-е
XX век 1900-е 1910-е 1920-е 1930-е 1940-е 1950-е 1960-е 1970-е 1980-е 1990-е
XXI век 2000-е 2010-е 2020-е 2030-е 2040-е 2050-е 2060-е 2070-е 2080-е 2090-е
Хронологическая таблица

Второе тысячелетие — промежуток времени с 1 января 1001 года нашей эры по 31 декабря 2000 года нашей эры.

Для человечества оно было характеризовано самым крупным скачком в техническом и социальном развитии по сравнению со всеми предыдущими тысячелетиями. Параллельно этому население человечества вышло из относительного равновесия многих тысячелетий и произошёл демографический взрыв, продолжающийся до наших дней.





Историческая периодизация 2-го тысячелетия

Основные события

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Важные личности

Климатические эпохи 2-го тысячелетия

См. также

Напишите отзыв о статье "2-е тысячелетие"

Отрывок, характеризующий 2-е тысячелетие

При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.