2-й Белорусский фронт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
2-й Белорусский фронт

Штандарт 2-го Белорусского фронта
Годы существования

24 февраля5 апреля 1944, 24 апреля 194410 июня 1945

Страна

СССР

Подчинение

Ставка ВГК

Войны

Вторая мировая война
Великая Отечественная война

Участие в

Полесская операция Белорусская операция (1944)
Восточно-Прусская операция (1945)
Восточно-Померанская операция
Берлинская операция

Командиры
Известные командиры

П. А. Курочкин
И. Е. Петров
Г. Ф. Захаров
К. К. Рокоссовский

2-й Белорусский фронт — оперативно-стратегическое объединение в вооружённых силах СССР во время Великой Отечественной войны. Фронт действовал в 1944 — 1945 годах в Белоруссии, Польше и Восточной Пруссии.





Первое формирование

Фронт образован 24 февраля 1944 на основании директивы Ставки ВГК от 17 февраля 1944 с целью наступления в Белоруссии. Во фронт вошли 47-я армия, 61-я армия, 70-я армия и Днепровская военная флотилия. Авиационные силы фронта составила 6-я воздушная армия.

15 марта фронт перешёл в наступление, нанося главный удар в стык немецким группам армий «Центр» и «Юг». 70-я и 47-я армии наступали на ковельском направлении, 61-я армия наступала на север с целью занять южный берег Припяти. Войскам фронта сначала удалось блокировать Ковель, однако после упорных боёв они были оттеснены немцами. Из-за недостатка сил советское командование вынуждено было остановить наступление фронта. В ходе Полесской операции фронт не смог выполнить поставленных задач, однако сковал крупные немецкие силы и создал благоприятные условия для дальнейшего наступления в Белоруссии. 5 апреля 1944 на основании директивы Ставки ВГК от 2 апреля 1944 фронт был расформирован, его войска переданы в состав 1-го Белорусского фронта.

Командование фронта

  • Командующий: генерал-полковник Курочкин П. А. (февраль — апрель 1944)
  • Член Военного совета: генерал-лейтенант Боков Ф. Е. (февраль — апрель 1944)
  • Начальник штаба: генерал-лейтенант Колпакчи В. Я. (февраль — апрель 1944)

Второе формирование

Второе формирование фронта было образовано 24 апреля 1944 на основании директивы Ставки ВГК от 19 апреля 1944 в связи с планировавшимся крупным наступлением в Белоруссии. Во фронт были выделены из Западного фронта 33-я армия, 49-я армия, 50-я армия и 4-я воздушная армия.

Наступление в Белоруссии

В мае 1944 фронт вёл бои местного значения в Белоруссии. 23 июня, в связи начавшимся крупным наступлением, войска фронта перешли в наступление на могилёвском направлении. Фронт прорвал сильную оборону немцев по рекам Проня, Бася и Днепр и 28 июня освободил Могилёв (См. Могилёвская операция). В июле 1944 2-й Белорусский фронт тесно взаимодействуя с другими фронтами участвовал в освобождении Минска (См. Минская операция) и Белостока (См. Белостокская операция). В августе-ноябре фронт вёл бои в Западной Белоруссии, в восточной Польше.

Сражения в Восточной Пруссии и Померании

14 января войска фронта перешли в наступление в Восточной Пруссии. К 26 января они продвинулись на глубину 230 км, захватили в районе Бромберга плацдарм на левом берегу Вислы, в дальнейшем вышли на побережье Балтийского моря в районе Толькемита и блокировали восточно-прусскую группировку противника с запада и юго-запада, отрезав её от внутренних районов Германии (См. Млавско-Эльбингская операция).

10 февраля фронт перешёл в наступление в Восточной Померании. В ходе 10-дневных тяжёлых и упорных боёв войска фронта смогли продвинуться лишь на 40-60 км и были вынуждены прекратить наступление. 24 февраля войска 2-го Белорусского фронта, усиленные 19-й армией и 2-й ударной армией, нанесли удар на Кёслин. Одновременно перешли в наступление войска 1-го Белорусского фронта. К 5 марта войска двух фронтов, действуя совместно, рассекли восточно-померанскую группировку и вышли на побережье Балтийского моря. После этого 2-й Белорусский фронт начал наступать на северо-восток, овладел городами Гдыня и Данциг.

Битва за Берлин

После окончания Восточно-Померанской операции войска фронта были привлечены для решающего сражения за Берлин. 16 апреля они перешли в наступление, форсировали Одер в её нижнем течении и, продвинувшись на глубину 200 км, разгромили штеттинскую группировку немцев, обеспечив с севера наступление 1-го Белорусского фронта на Берлин. Части 19-й армии 9 мая выбросили десант и освободили датский остров Борнхольм.

10 июня 1945 на основании директивы Ставки ВГК от 29 мая 1945 фронт преобразован в Северную группу войск.

Командование фронта

Командующий

Член Военного совета:

Начальник штаба:

Состав фронта

Операции и сражения, в которых участвовал фронт

Напишите отзыв о статье "2-й Белорусский фронт"

Примечания

  1. [soldat.ru/kom.html Справочник командного состава РККА]

Ссылки

В Викитеке есть тексты по теме
2-й Белорусский фронт
  • [bse.sci-lib.com/article117707.html Фронт]
  • [archive.is/20121221124142/victory.mil.ru/rkka/units/02/03.html 2-й Белорусский фронт // Великая Отечественная война 1941-1945 гг.]


Отрывок, характеризующий 2-й Белорусский фронт

Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.