2-я Синявинская операция (1941)

2-я Синявинская операция
Основной конфликт: Великая Отечественная война
Дата	20 – 28 октября 1941 года
Место	Ленинградская область, СССР
Итог	Поражение Красной армии
Противники
СССР Германия
Командующие
И. И. Федюнинский М. С. Хозин Риттер фон Лееб Эрнст Буш
Силы сторон
Часть сил Ленинградского фронта («Невская оперативная группа», 55-я и 54-я армии) — всего около 63 000 солдат и офицеров. часть сил 16-й немецких армии группы армий «Север» — всего около 54 000 солдат и офицеров.
Потери
неизвестно c 20-31.10 безвозвратные-1 844 санитарные-7 075 всего 8 919 человек

Синявинская наступательная операция (20 — 28 октября 1941 года (2-я Синявинская операция) — наступательная операция советских войск Ленинградского фронта против части сил 16-й немецкой армии группы армий «Север» с целью прорыва блокады Ленинграда.

2-я Синявинская операция началась в момент развернувшегося наступления немецких войск на Тихвин, что значительно осложнило реализацию первоначального плана. Хотя 28 октября 1941 года считается днём окончания операции, советские войска продолжили наступление и, согласно скорректированному плану, предпринимали попытки прорвать блокаду до декабря 1941 года, но так и не добились успеха.

Обстановка на театре военных действий

К началу октября 1941 года группа армий «Север», удерживая участок фронта от южного побережья Ладожского озера до озера Ильмень, не имело достаточно сил для непосредственного для штурма Ленинграда. Исходя из этого, было принято решение уничтожить город огнём артиллерии и ударами с воздуха, а защитников и жителей города уморить голодом. Для того чтобы полностью блокировать Ленинград, в первых числах октября 1941 года немецкое командование вернулась к подготовке плана наступления на Тихвин с целью соединиться с финскими войсками на реке Свирь.

В этой обстановке, советское командование приступило к подготовке второй операции по прорыву блокады города. Хотя Ленинградский фронт не мог рассчитывать на получение значительных резервов, 12 октября Ставка ВГК своей директивой приказала незамедлительно организовать наступление войск 55-й, 54-й армий и «Невской оперативной группы» с целью согласованными действиями овладеть станцией Мга и прорвать блокаду.

При этом, по мнению высшего советского командования, восстановление сухопутной связи Ленинграда с остальной страной было прежде всего необходимо для вывод из окружения войск фронта. Так, 23 октября А. М. Василевский в телефонном разговоре передал следующие указания И. В. Сталина командующему Ленинградским фронтом И. И. Федюнинскому:

Если вы в течение ближайших дней не прорвете фронт и не восстановите прочной связи с 54-й армией, которая вас связывает с тылом страны, все ваши войска будут взяты в плен. Восстановление этой связи необходимо не только для того, чтобы снабжать войска Ленфронта, но и особенно для того, чтобы дать выход войскам Ленфронта для отхода на восток — для избежания плена в случае, если необходимость заставит сдать Ленинград… Для нас армия важней.

Первоначальный план наступления

План предстоящего наступления, сформулированный Ставкой ВГК в директиве № 002984 от 14 октября, предписывал войскам Ленинградского фронта встречными ударами с трёх сторон в общем направлении на Синявино силами «Невской оперативной группы», 55-й и 54-й армий окружить и уничтожить шлиссельбургско-синявинскую группировку противника.

Военный совет Ленинградским фронта принял решение начать наступление 20 октября силами девяти стрелковых дивизий, одной стрелковой бригады, четырёх танковых бригад и одного танкового батальона общей численностью около 70000 солдат и офицеров при поддержке 475 орудий и 97 танков.

План наступления предполагал, что основной удар будет нанесён 55-й армией, которой предстояло силами "не менее пяти стрелковых дивизий с танками" наступать вдоль железной дороги Ленинград - Ивановская - Мга в направлении Синявина.

54-я армия должна была прорвать оборону противника в районе Тортолова силами 3-й гвардейской, 4-й гвардейской и 310-й стрелковой дивизий при поддержке 16-й, 122-й танковых бригад, а затем наступать в направлении Синявина на соединение с частями 55-й армии.

Соединения «Невской оперативной группы», наступая с плацдарма в районе Московской Дубровки, должны были способствовать действиям войск 55-й и 54-й армий.

Немецкие войска численностью около 54 000 человек при поддержке 450 орудий занимали прочную оборону в районе шлиссельбургско-синявинского выступа, опираясь на большое количество инженерных сооружений, построенных в лесисто-болотистой местности.

Перед началом операции советские войска не имели значительного превосходства в живой силе и артиллерии перед противником, но путём перегруппировки частей удалось создать на участках главных ударов превосходство в силах и средствах в 2-3 раза.

Командование Ленинградского фронта рассчитывало успешно осуществить операцию в короткие сроки, но 16 октября три немецких армейских корпуса 16-й армии перешли в наступление на тихвинском направлении, что поставило операцию под угрозу срыва. Несмотря на это, Ставка ВГК настояла на начале операции в установленные сроки.

Первый этап наступления, 20 — 28 октября 1941 года

Сразу после начала наступления советские войска встретили ожесточённое сопротивление противника и не смогли сходу добиться каких-либо успехов. Наступающие пехотные части были плохо подготовлены для форсирования такой водной преграды как река Нева и для ведения боевых действий в лесисто-болотистой местности.

В районе Московской Дубровки вели ожесточённые бои на левом берегу Невы 86-я, 115-я и 265-я стрелковые дивизии. На правом берегу для переправы на плацдарм были сосредоточены значительные силы, в том числе 123-я краснознамённая тяжёлая танковая бригада оснащенная танками КВ-1. Поскольку переправить тяжелые танки на левый берег оказалось очень трудно, через некоторое время было принято решение перебросить эти танки в распоряжение 55-й армии для наступления вдоль южного берега Невы со стороны села Ивановское.

Наступление 54-й армии развивалось также с большим трудом. Лишь 4-я гвардейская стрелковая дивизия и 16-я танковая бригада добились некоторого успеха в районе Тортолова. При этом уже к 23 сентября части армии понесли очень большие потери и не могли больше наступать — в некоторых полках осталось по 300 активных штыков.

26 октября, по просьбе И. И. Федюнинского, Ставка ВГК провела рокировку между ним и М. С. Хозиным. М. С. Хозин был назначен командующим Ленинградским фронтом, а сам И. И. Федюнинский — командующим 54-й армией.

К концу октября стало очевидным, что новое наступление советских войск на синявинском направлении застопорилось. Кроме того, в эти дни резко обострилась ситуация в районе Тихвина, что заставило командование фронтом перебросить на это направление ряд соединений, прежде всего из состава 54-й армии.

Исходя из сложившейся обстановки было принято решение временно приостановить операцию по прорыву блокады Ленинграда и скорректировать план дальнейшего наступления.

Новый план наступления

31 октября командующий Ленинградским фронтом М. С. Хозин в докладе начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову представил новый план наступления. Главная цель оставалась прежней — прорыв блокады Ленинграда.

Поскольку, основные силы 54-й армии были задействованы в Тихвинской оборонительной операции, основная роль на этот раз отводилась войскам «Невской оперативной группы», а вспомогательная — 55-й армии.

Предполагалось на первом этапе наступления силами пяти стрелковых дивизий расширить плацдарм на левом берегу Невы, а затем, усилив наступающую группировку четырьмя стрелковыми дивизиями и танковой бригадой, нанести главный удар в направлении Рабочий посёлок № 6 — Синявино. После соединения с войсками 54-й армии, планировалось перегруппировать силы и нанести общий удар на Мгу с севера. Одновременно 2 ноября вспомогательный удар силами семи стрелковых дивизий и одной танковой бригады должна была нанести 55-й армии в направлении Ивановское — Мга. Операцию по прорыву блокады планировалось осуществить всего за несколько дней и закончить к 4-5 ноября.

Боевые действия в районе «Невского пятачка», ноябрь — декабрь 1941 года

Для наступления с плацдарма в районе Московской Дубровки были сосредоточены 86-я, 115-я и 265-я, 168-я, 177-я стрелковые дивизии и 20-я дивизия НКВД. Для развития предполагаемого успеха на правом берегу Невы находились 10-я стрелковая дивизия, 11-я и 4-я морская стрелковые бригады и некоторые другие соединения.

Для улучшения руководства войсками на «Невском пятачке» с Ораниенбаумского плацдарма было переведено управление 8-й армии во главе с её командующим генерал-лейтенантом Т. И. Шевалдиным, в подчинение которому переходили все силы «Невской оперативной группы».

Немецкие войска, ожидая удара как раз в этом месте, создали мощную линию обороны вокруг плацдарма на основе опорных пунктов: на юге — в деревне Арбузово, на востоке — в роще «Фигурная», на севере — в 1-м Городке и в 8-й ГРЭС.

Над рекой и пятачком господствовала мрачная громада 8-й ГРЭС, дававшая врагу не только отличные возможности для наблюдения, но и превосходные условия для оборудования огневых позиций с надёжными убежищами в подземных этажах. В глубине вражеской обороны, не более как в тысяче метров от линии берега, стояли два огромных кургана из шлака, накопленного за 10 лет работы ГРЭС. Разведка боем показала, что на них фашисты оборудовали пулемётные точки, отлично замаскировали их. Впереди курганов находились два глубоких песчаных карьера, в которых гитлеровцы подготовили огневые позиции миномётов всех калибров. Эти позиции не просматривались и были защищены от настильного огня…. Река и пятачок, благодаря излучине Невы, простреливались также ещё и из деревни Арбузово, в спину нашим частям, наступающим на эстакаду и ГРЭС.

— генерал А.М.Андреев, осенью 1941 года - командующий 86-й стрелковой дивизией

.

Первыми атаковали немецкие позиции 3 ноября части 168-й, 177-й и 86-й стрелковых дивизий. С первых минут советские части были встречены пулемётным и миномётным огнём с разных сторон и стали нести очень большие потери. Подавить большинство огневых точек противника советской артиллерии не удалось, в том числе из-за нехватки боеприпасов.

На все мои настойчивые требования подавить огневые точки в роще «Фигурная» и повторить артналет по 8-й ГЭС начальник артиллерии армии полковник С. А. Краснопевцев отвечал, что весь запас снарядов, отпущенный нам на обеспечение сегодняшнего наступления, израсходован, и он ничем не в силах нам помочь.

— генерал С.Н. Борщев, осенью 1941 года — начальник штаба 168-й стрелковой дивизии.

Несмотря на явную неудачу в первый день наступления, советское командование всё-таки рассчитывало на успех. Командующий 8-й армией Т. И. Шевалдин приказал командирам подразделений, сражавшихся на плацдарме, лично вести в атаку бойцов. Однако ни эта мера, ни семь лёгких танков, которые с большим трудом удалось переправить на плацдарм, не принесли желаемого успеха. Через несколько дней непрекращающихся атак все дивизии первого эшелона понесли огромные потери и были не способны для дальнейших активных действий.

8 ноября И. В. Сталин, обеспокоенный медленным развитием операции по прорыву блокады, в телефонном разговоре посоветовал М. С. Хозину и А. А. Жданову составить из добровольцев один или два сводных полка, надеясь, что «сводные полки смелых людей потянут за собой и остальную пехоту».

В течение суток были сформированы три коммунистических полка численностью по 2 750 человек в каждом. Кроме того, за счёт сокращения тылов были пополнены дивизии, находившиеся на левом берегу Невы. Численность артиллерийской группировки под командованием начальника артиллерии Ленинградского фронта полковника С. А. Краснопевцева, поддерживающая наступление в районе «Невского пятачка», была доведена до 600 орудий и миномётов. На плацдарм с правого берега было переправлено несколько артиллерийских и миномётных частей для осуществления непосредственной поддержки пехотных подразделений.

Утром 10 ноября, переправившись на плацдарм, в атаку пошёл 1-й ударный коммунистический полк, но встреченный ураганным огнём противника понес большие потери и успеха не добился. К концу дня в полку осталось всего около 500 человек.

11 ноября немецкие позиции атаковал 2-й коммунистический полк, при поддержке значительно поредевших 168-й, 177-й стрелковых дивизий с целью захватить 1-й Городок. 12 ноября в наступление был брошен 3-й коммунистический полк. 13 ноября командующий армией Т. И. Шевалдин отдал приказ наступать силами трёх коммунистических полков и пяти стрелковых дивизий. Однако все части уже понесли такие потери, что, сведенные вместе, были по численности меньше одной полнокровной дивизии. Как следствие, все атаки закончились безрезультатно.

В конце ноября, был снят с должности Т. И. Шевалдин, а новым командующим 8-й армией стал генерал-майор А. Л. Бондарев. При этом командование Ленинградским фронтом продолжало докладывать в Москву, что они по-прежнему «в прорыве на восток абсолютно убеждены».

Однако несмотря неоднократные атаки, которые продолжались до конца декабря 1941 года, советские части всякий раз, неся большие потери, были вынуждены отступать на исходные позиции. Каждый день на плацдарме советские части теряли в ожесточённых боях до 1000 человек. При этом безвозвратные потери составляли большую часть от общих потерь, поскольку эвакуация раненых с плацдарма была крайне затруднена.

Днем широкая лента Невы пустынна. В светлое время ни одна лодка не отваживалась пересечь 500-метровое расстояние — от берега до берега. Её непременно бы расстреляли раньше, чем бы она успела дойти до середины реки. И на плацдарме, и на нашем правом берегу все просматривалось противником с железобетонной громады 8-й ГЭС. Каждый метр простреливался пулемётным огнём и артиллерией.

— генерал В.Ф. Коньков, в октябре 1941 года — командующий «Невской оперативной группы».

К концу ноября на плацдарм удалось переправить 20 танков КВ-1 и 10 танков Т-34, но и использование танков существенно не изменило ситуацию — стрелковым соединениям не удалось продвинуться на восток дальше противотанкового рва перед рощей «Фигурная» в полутора километрах восточнее Московской Дубровки.

В декабре интенсивность боев на «Невском пятачке» несколько спала и советские части перешли к обороне. Тем не менее, попытки овладеть ключевыми опорными пунктами вокруг плацдарма продолжались. Так, 20 декабря части 86-й стрелковой дивизии и 123-й танковой бригады атаковали противника в направлении Арбузово и Анненское, но не добились успеха. Более того, в это же время немецкие войска на левом фланге плацдарма в районе 1-го Городка нанесли мощный контрудар. Для восстановления положения и удержания «Невского пятачка» советскому командованию пришлось перебросить на плацдарм дополнительные силы.

Всего на «Невском пятачке» в октябре — декабре вели боевые действия шесть стрелковых дивизий (86-я, 115-я, 265-я, 168-я, 177-я и 10-я), 20-я дивизия НКВД, 4-я морская стрелковая бригада, 11-я стрелковая бригада, три ударных коммунистических полка, а также несколько артиллерийских и танковых частей.

Согласно немецким данным, с 15 ноября по 27 декабря советские войска атаковали позиции противника боевыми группами 79 раз, в составе до двух рот — 66 раз, в составе батальона и выше — 50 раз. При отражении 16 танковых атак был уничтожен 51 танк.

Все это время советским войскам в районе «Невского пятачка» противостояли немецкие части 7-й парашютно-десантной, 1-й, 96-й, 227-й и 223-й пехотных дивизий. Немецкое командование постоянно сменяли свои части для отдыха и пополнения и только потом бросали их снова в бой, что создавало впечатление о наличии крупной немецкой группировки в этом районе.

Боевые действия 55-й и 54-й армий, ноябрь-декабрь 1941 года

Согласно плану операции соединениям 55-й армии предстояло, наступая вдоль южного берега Невы, захватить район Усть-Тосно и, взяв под контроль мосты, форсировать реку Тосна. После чего предполагалось продолжить наступление в сторону Мги.

В начале ноября, как и планировалось, в наступления перешла ударная группировка 55-й армии в составе 43-й, 85-й стрелковых дивизий и 123-й танковой бригады, оснащенной тяжелыми танками КВ-1. Оборонявшиеся в районе Усть-Тосно части немецких 121-й и 122-й пехотных дивизий сумели отразить все атаки и удержали позиции. Ввод в бой четырёх стрелковых дивизий (90-я, 70-я, 125-я, 268-я) и двух танковых батальонов не изменил ситуацию в пользу советских войск.

8 ноября командование Ленинградского фронта докладывало И. В. Сталину:

Что касается участка 55-й армии на направлении вспомогательного удара, то здесь идёт продвижение, созданы блокировочные группы из сапёров при поддержке танков… Сейчас ночью идёт бой за овладение огневыми точками у Усть-Тосно и железнодорожного моста. Командованию 55-й армии поставлена задача сегодня в течение для очистить западный берег Усть-Тосно, чтобы завтра начать форсирование р. Усть-Тосно.

11 ноября соединения 55-й армии вновь предприняли попытку овладеть Усть-Тосно, но немецкие части, засевшие в каменных домах, снова отразили атаку. Ночная попытка захватить железнодорожный и шоссейные мосты в ночь на 13 ноября также успеха не имела. Вдоль берега реки Тосна немецкие войска создали мощные укрепления и сильным артиллерийским и миномётным огнём наносили советским частям большие потери. До конца ноября соединения армии пытались выполнить поставленную задачу, но не достигли даже локальных успехов. 1 декабря командованиеЛенинградским фронтом было вынуждено доложить И. В. Сталину, что «на фронте 55-й армии, особенно похвастаться нечем».

Не добились сколько-нибудь значимых успехов и соединения 54-й армии, которые до 9 ноября пытались наступать в направлении Синявино. Из трёх стрелковых дивизий, одной стрелковой и одной танковой бригад, действовавших на рубеже Липка — Лодва, только 286-я стрелковая дивизия была способна вести активные боевые действия. Остальные части стояли в обороне и были вынуждены отражать атаки немецкой 223-й пехотной дивизии.

Временные рамки операции

Попытки советских войск Невской оперативной группы, 54-й и 55-й армий прорвать блокаду, предпринятые в ноябре — декабре 1941 года, формально не относятся ко 2-й Синявинской операции, поскольку датой её окончания, как правило, обозначают 28 октября. Считается, что в этот день советские войска были вынуждены прекратить наступление в связи с обострением обстановки на тихвинском направлении.

Однако уже 31 октября командующий Ленинградским фронтом М. С. Хозин представил в Генеральный штаб скорректированный план дальнейшего наступления, который, как говорилось в документе, являлся „решением по директиве Ставки № 002984 от 14 октября 1941 г.“. Именно в этой директиве Ставки ВГК был изложен первоначальный план и задачи операции по „по соединению 54-й армии с войсками Ленинградского фронта“. Таким образом, командование фронта лишь приостановило операцию и, после некоторого изменения первоначального плана, советские войска продолжили наступление в начале ноября.

Историк В. В. Бешанов высказал такое мнение по этому поводу:

28 октября 1941 года считается официальной датой завершения Синявинской наступательной операции. Дата высосана из пальца. То, что происходило после этого, никакого названия не удостоилось, хотя „конвейер“ на Невском пятачке работал непрерывно и с повышенной „производительностью“, и все так же ходили в атаки дивизии 54-й армии.

.

Итоги операции

Все попытки прорыва блокады, предпринятые войсками Ленинградского фронта в октябре — декабре 1941 года, закончились безрезультатно и с большими потерями для советских войск. Поскольку снабжение города в то время было возможно только по воздуху или по „Дороге жизни“, положение защитников и жителей города стало катастрофическим. Начавшийся осенью 1941 года голод отрицательно сказался на боеспособности частей Ленинградского фронта. Так, на 1 декабря 1941 года в частях фронта болели тяжёлой формой дистрофии 6061 человек, а на 1 января 1942 года — 12 604.

На прибывающих из пополнения бойцов было тяжело смотреть. Выглядели они очень истощёнными, шинели болтались на них, как на вешалках».

— А.М. Андреев, осенью 1941 года командующий 86-й стрелковой дивизией

Кроме того, измождённые и плохо подготовленные советские солдаты, зачастую наступали без должной поддержки артиллерии, авиации и танков. Например, представитель Ставки ВГК на Ленинградском фронте генерал-полковник Н. Н. Воронов так оценил действия советской артиллерии:

Опыт боев первой половины ноября 1941 года выявил типичные ошибки в действиях нашей артиллерии: плохо поставлена артиллерийская разведка, слаба связь с пехотными частями, неумело планируется огонь, недостаточно точная корректировка, увлечение стрельбой по площадям..

Все это, а также постоянные требования Ставки ВГК ускорить наступление, многочисленные рокировки в командном составе фронта и армий, отсутствие боевого опыта у командиров и бойцов, плохая организация взаимодействий и управления, отсутствие надёжных сведений об обороне противника предопределили провал попыток прорвать блокаду Ленинграда в октябре-декабре 1941 года.

Единственным относительным успехом было то, что войска Ленинградского фронта своими активными действиями способствовали победе советских войск в Тихвинской наступательной операции.

Потери

СССР

Согласно статистическому исследованию «Россия и СССР в войнах XX века», потери Ленинградского фронта (54-я армия и «Невская оперативная группа») в ходе «Синявинской наступательной операции» с 10 сентября по 28 октября 1941 года составили 54 979 человек, из них 22 211 — безвозвратно. При этом боевые действия в этот период не разделяются на 1-ю и 2-ю синявинские операции.

Приведённые данные не являются полными, поскольку не учитывают потерь 55-й армии, наступление которой было частью плана по прорыву блокады Ленинграда. Кроме того, в исследовании не приводятся потери советских войск в боевых действиях после 28 октября.

По оценке историка Г. Шигина, общие потери войск Ленинградского фронта в ходе операций по прорыву блокады в сентябре — декабре 1941 года составили около 100 000 человек (потери «Невской оперативной группы» — 64 000—68 000 человек, потери 54-й армии — 23 000—25 000 человек, потери 55-й армии — 10 000—12 500 человек).

Германия

Основные силы осенью 1941 года вели боевые действия на тихвинском направлении. Тем не менее. значительная часть потерь, понесенных частями армии в сентябре — декабре 1941 года, приходятся на отражение советских наступлений районе Синявино.

Согласно сводным отчётам о потерях штаба 16-й армии в период с 1 сентября по 30 ноября 1941 года было убито 514 офицеров и 12 319 унтер-офицеров и рядовых.

Литература

Документы

• [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов] / Под ред. Н. Л. Волковского.. — СПб.: Полигон, 2005. — 766 с.

Мемуары

• Андреев А. М. [militera.lib.ru/memo/russian/andreev_am/index.html От первого мгновения — до последнего]. — М.: Военздат, 1984. — 220 с.
• Борщев С. Н. [militera.lib.ru/memo/russian/borschev_sn/index.html От Невы до Эльбы]. — М.: Воениздат, 1963. — 438 с.
• Воронов Н. Н. [militera.lib.ru/memo/russian/voronov/index.html На службе военной]. — Л.: Лениздат, 1973. — 436 с.
• Коньков В. Ф. [militera.lib.ru/memo/russian/konkov_vf/index.html Время далекое и близкое]. — М.: Воениздат, 1985. — 208 с.
• Федюнинский И. И. [militera.lib.ru/memo/russian/fedyuninsky/index.html Поднятые по тревоге]. — М.: Воениздат, 1961. — 247 с.

Исторические исследования

• [archive.is/NCQLc Великая Отечественная война 1941—1945. Энциклопедия] / под ред. М. М. Козлова. — М.: Советская энциклопедия, 1985. — 832 с. — 500 000 экз.
• Бешанов В.В. [militera.lib.ru/research/beshanov_vv03/index.html Ленинградская оборона]. — М.: АСТ, 2005. — 480 с. — ISBN 5-17-013603-X.
• Гланц Д. Битва за Ленинград. 1941—1945 / Пер. У. Сапциной. — М.: Астрель, 2008. — 640 с. — ISBN 978-5-271-21434-9.
• Кривошеев Г. Ф. Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооружённых сил: Статистическое исследование. — М.: Олма-Пресс, 2001. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.
• Шигин Г. А. Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери / Под ред. Н. Л. Волковского. — СПб.: Полигон, 2004. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.

Ссылки

• [lenbat.narod.ru/sin41.htm Битва за Ленинград 1941—1944. Синявские операции (19-26.09.41).]
• [www.blockade.ru/press/?37 Ю. Лебедев. Невский пятачок — взгляд с обеих сторон.]

Отрывок, характеризующий 2-я Синявинская операция (1941)

– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.