2-я стрелковая дивизия (2-го формирования)
2-я стрелковая дивизия | |
Войска: | |
---|---|
Род войск: | |
Формирование: | |
Расформирование (преобразование): | |
Предшественник: |
2-я Московская стрелковая дивизия народного ополчения (Сталинского района) |
Боевой путь | |
Оборона Москвы (1941) |
Внешние изображения | |
---|---|
[maps.google.com/maps/ms?oe=UTF-8&ie=UTF8&hl=ru&msa=0&msid=205396463540045845604.00047eda8d0100fbbda25&z=7 Карта боевого пути дивизии] |
2-я стрелковая дивизия (формирования 1941 года) — воинское соединение (стрелковая дивизия) РККА Вооружённых Сил СССР в Великой Отечественной войне[1].
Преобразована из дивизии народного ополчения 26 сентября 1941 года.
Кадровая 2-я стрелковая дивизия, 1-го стрелкового корпуса, 10-й армии встретила самый первый удар вермахта 22 июня и погибла окружённая в «Минском котле» (27 — 30 июня). Её номер получила 2-я дивизия народного ополчения Сталинского района города Москва.
История дивизии
В действующей армии с 26 сентября по 27 декабря 1941 года.
С 4 октября 1941 обороняла переправу через Днепр на шоссе Москва — Минск и участок [geo-search.ru/point-details.html?pointId=3660446 Серково]—Спичино—Яковлево[2]. Свой левый фланг она протянула на 2 километра южнее железной дороги. Полосе, занятой для обороны 2-й стрелковой дивизией, придавалось особо важное значение. Она прикрывала прямое направление на Москву. Шоссейный железобетонный и железнодорожный мосты через Днепр были подготовлены к взрыву огневым и электрическим способом. По обеим сторонам автомагистрали располагались два дивизиона морских орудий. Они предназначались для противотанковой обороны этого направления. Орудия обслуживал отряд черноморских моряков в составе 800 человек. В качестве противотанковых средств были использованы и два полка 85-миллиметровых зенитных орудий. В каждом батальонном районе обороны имелось по два — четыре дота, вооружённых противотанковыми орудиями. Строительство дотов продолжалось. По всей долине левого берега Днепра возведены две полосы проволочных заграждении, плотно заминированные противопехотными и противотанковыми минами.
Между первой и второй позициями главной полосы обороны на участках Шатилова (ныне не существует, располагалась [wikimapia.org/#lang=ru&lat=55.253111&lon=33.587767&z=17&m=b&search=55.253111N%2C%2033.587767 здесь])- Яковлево и Горяиново — Костенки были установлены электризованные проволочные сети. Построенные [samsv.narod.ru/Div/Sd/sd133/default.html 133-й дивизией] ячейковые окопы были превращены в сплошные траншеи с ходами сообщения, которые связывали все позиции главной полосы обороны. Пулеметные и орудийные окопы пополнились двумя-тремя запасными позициями. Каждый взвод располагал надежным блиндажом. Командный пункт дивизии и двух стрелковых полков состоял из долговременных железобетонных сооружений. Дивизии придали 57-й тяжёлый артдивизион[3] и 596-й гаубичный артиллерийский полк[4]. Количество боеприпасов доходило до восьми комплектов для стрелкового и до шести комплектов для артиллерийского оружия. Таким образом, полоса обороны дивизии представляла собой развитую и сильно укрепленную полевую позицию с элементами долговременных оборонительных сооружений, с большой плотностью артиллерийского и ружейно-пулеметного огня. Однако все это оказалось не востребованным. Немецкие танковые группировки просто обошли полосы подготовленной обороны, соединились у Вязьмы и отрезали пути отхода четырём армиям (19, 20, 24 и 32-й)[5].
«Вечером 3 октября командующий 32-й армией генерал-майор С. В. Вишневский информировал меня в самых общих чертах об обстановке и о том, что в районе Холм Жирковского против 13-й дивизии народного ополчения Ростокинского района (правого соседа нашей 2-й стрелковой дивизии), появилось до 100 вражеских танков. На участке соседа слева — 7-й дивизии народного ополчения Бауманского района, занимавшей левый берег Днепра до Дорогобужа, фашистские войска ещё не показывались (7-я дивизия народного ополчения в это время заменяла на Днепре 8-ю дивизию Краснопресненского района, уходившую в район Ельни). Что происходило в районе Ельни и южнее — для нас оставалось неизвестным. Все связи оказались нарушенными, а разведка донесений ещё не прислала… Со второй половины дня 7-го октября наступила необычайная тишина. Шум боя затих на всех направлениях. Только около 17 часов к шоссейному мосту через Днепр подошла рота вражеских мотоциклистов. Она пыталась захватить мост и предотвратить его уничтожение. Саперы дивизии взорвали мост вместе с фашистской ротой. К вечеру за Днепр отошли ещё три стрелковые дивизии и три артиллерийских полка усиления из состава 30-й армии. Эти войска составляли группу заместителя командующего Западным фронтом генерал-лейтенанта Болдина. Ни о составе, ни о численности войск, оказавшихся в полосе дивизии, а тем более об их боевых задачах мы не имели никакой информации. Знали лишь, что вся полоса дивизии до реки Вязьмы и восточнее её заполнена советской пехотой, артиллерией и автотранспортом»— [smol1941.narod.ru/divnaropolh.htm Воспоминания командира дивизии Вашкевича]
В 5 часов утра 8-го октября штаб дивизии получил приказ командующего войсками 32-й армии Вишневского, отданный в 2 часа 20 минут 8 октября 1941. г. Приказ гласил: «Исходя из сложившейся общей обстановки и указаний командующего фронтом, я подчиняю себе все части, действующие на восточном берегу р. Днепр на участке устье р. Вязьма — Дорогобуж. В соответствии с указаниями фронта решаю отводить войска с рубежа р. Днепр на Можайскую линию обороны. 2-я сд с приданными частями сосредоточивается в районе Третьяково, Зимница, Мал. Алфёрово к 15 00 8.10.41 и в 18 00 этого же числа начинает выход в направлении на Вязьму, имея осью движения Смоленскую автостраду…» До района сбора подразделениям дивизии предстояло пройти 25-30 км, а потом идти на Вязьму, до которой оставалось ещё 25-30 км. Эта задача была трудновыполнимой, но приказ есть приказ. И части дивизии приступили к его выполнению. Вскоре была получена записка командующего 19-й армией генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина: «Приказ командарма 32 об отходе не выполнять как ошибочный. Выполняйте мой приказ на оборону. Лукин, Ванеев.8.10.41» Исполняя этот приказ, части дивизии, после небольших стычек с разведывательными и передовыми частями противника, вновь заняли свои позиции по реке Днепр. В 17 часов 50 минут 8 октября командиру 2-й сд Вашкевичу В. Р. был вручен офицером штаба 19-й армии новый документ, приказывающий, оставив части прикрытия на р. Днепр, в 19.00 8.10 начать отход на новый оборонительный рубеж по реке Вязьме на участке Борково, Артемово. 2-я сд сразу же после получения боевого распоряжения приступила к его выполнению. К тому времени крупные пехотные части противника заняли обширную долину реки Вержи, железнодорожную станцию Дорогобуж и населённый пункт Сафоново. Требовалось задержать противника на этом рубеже хотя бы до утра 9-го октября, чтобы успеть отойти на реку Вязьму и занять там оборону. Поэтому ещё засветло 8-го октября, вся артиллерия дивизии (своим 6-и кратным боекомплектом) открыла массированный огонь по скоплениям неприятельской пехоты, который продолжался до рассвета 9-го октября, когда были подорваны морские орудия. Враг понёс серьёзные потери и до утра 10-го октября оставался западнее Днепра[5].
Попав в окружение под Вязьмой, включена в группу прорыва.12 октября 1941 года прорвала внутреннее кольцо окружения. Прорыв осуществлялся в направлении Гжатска. У села Богородицкого кольцо окружения было временно прорвано, там погибло 19 тысяч солдат и офицеров.
«В этом районе мы пробыли весь день 12 октября, ожидая подхода других наших частей. Однако к нам присоединились лишь отдельные небольшие подразделения из разных дивизий 19-й армии. 1284-й стрелковый полк, оставленный на реке Вязьме для прикрытия прорыва 19-й армии на восток, свою трудную задачу выполнил. Весь день 11 октября он огнём и контратаками отражал попытки крупных сил немецко-фашистских войск переправиться па восточный берег реки Вязьмы. Бойцы мужественно сражались, проявляли стойкость и героизм. Только небольшой части полка удалось выйти из окружения и присоединиться к своим войскам. Далеко на юго-западе, где ночью и утром шел жестокий бой, наступила тишина. Попытки выйти из окружения, предпринятые 19-й армией 8-го, 9-го и 10-го октября, только насторожили врага, заставив его ещё больше уплотнить боевые порядки своих войск. Прорыв из окружения, назначенный на 16 часов 11 октября, предполагалось провести под покровом ночи. Но к ночным действиям, тем более такого большого масштаба, как прорыв армией крупных сил противника и последующий ночной марш на 45—55-километров, войска и штабы оказались не подготовленными»— [smol1941.narod.ru/divnaropolh.htm Воспоминания командира дивизии Вашкевича]
Из окружения вышли: [samsv.narod.ru/Div/Sd/msd107/main.html 107-я мотострелковая дивизия] полковника П. Г. Чанчибадзе, 2-я стрелковая дивизия генерал-майора В. Вашкевича и 45-я кавалерийская дивизия полковника А. Стученко[5]. Однако достичь линии фронта в районе Можайской линии обороны 2-я стрелковая дивизия так и не смогла[1].
Из-за понесенных потерь приказом НКО от 27.12.1941 г. «исключена из рядов РККА и расформирована» как погибшая на фронте[6].
Подчинение
Дата | Фронт (округ) | Армия | Корпус (группа) | Примечания |
---|---|---|---|---|
1 октября 1941 года | Резервный фронт | 32-я армия |
Состав
- 1282-й стрелковый полк
- 1284-й стрелковый полк
- 1286-й стрелковый полк
- 970-й артиллерийский полк
- 694-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион
- 469-я разведрота
- 858-й батальон связи
- 492-й медико-санитарный батальон
- 331-я отдельная рота химической защиты
- 328-я автотранспортная рота
- 261-я полевая хлебопекарня
Командиры
- Вашкевич, Владимир Романович, генерал-майор — (26.09.1941 — 15.11.1941)
- Лукьянов, Дмитрий Акимович, полковник — (16.11.1941 — 23.11.1941)
Напишите отзыв о статье "2-я стрелковая дивизия (2-го формирования)"
Примечания
- ↑ 1 2 Большая советская энциклопедия (БСЭ), Третье издание, выпущенной издательством «Советская энциклопедия» в 1969—1978 годах в 30-ти томах;
- ↑ [www.kp-petushki.narod.ru/dno2.htm Московское народное ополчение]
- ↑ 57 гаубичный артиллерийский полк — в/ч 8606 Командир — подполковник Федор Федорович Дудинский (врид с 05.41 г.), майор Петр Степанович Музыченко (пропал без вести в 1941 г.). Заместитель по политической части — батальонный комиссар Павел Федорович Зайцев. Начальник штаба — майор Георгий Николаевич Коровай (пропал без вести в 1941), капитан Павел Павлович Селюгин.
- ↑ 596-й гап — корпусной полк 19-й армии. Расформирован 24.12.1941 года.
- ↑ 1 2 3 [alferovo.ru/alfhistory1313div2war1941.html История 2 дивизии]
- ↑ [myfront.in.ua/krasnaya-armiya/divizii/strelkovye-1-15.html Мой фронт]
Ссылки
- [www.rkka.ru/handbook/reg/2sd0741.htm Справочник]
- [bdsa.ru/divizia/divizii-strelkovqie/s-1-sd-po-99-sd/02-strelkovaya-diviziya-2-formirovaniya.html Справочник БДСА]
- [myfront.in.ua/krasnaya-armiya/divizii/strelkovye-1-15.html Справочник Мой фронт]
Отрывок, характеризующий 2-я стрелковая дивизия (2-го формирования)
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.