22-я гвардейская стрелковая дивизия (2-го формирования)

22-я гвардейская стрелковая дивизия (2-го формирования) 22-я гв. сд (2ф)
Награды:
Почётные наименования:	«Рижская»
Войска:	сухопутные
Род войск:	пехота
Формирование:	19.4.1943
Расформирование (преобразование):	1946
Предшественник:	150-я стрелковая дивизия

22-я гварде́йская стрелко́вая диви́зия (2-го формирова́ния) — соединение сухопутных войск СССР в период Великой Отечественной войны.

Полное действительное наименование — 22-я гвардейская стрелковая Сибирско-Рижская дивизия.

История

Ведет свою историю от 150-й стрелковой дивизии (2-го формирования).

Боевой путь

Приказом народного комиссара обороны от 19 апреля 1943 года 150-я стрелковая дивизия за стойкость в обороне, мужество и отвагу в наступлении была преобразована в 22-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

В период с 5 мая по 13 июля части дивизии получали пополнение людьми, боевой техникой и вооружением, а также совершенствовали свою подготовку. 11 июля дивизии было вручено гвардейское знамя. А через день дивизия, как и остальные соединения 19-го гвардейского стрелкового корпуса, выступила в поход и 23 июля прибыла в район сосредоточения севернее Спас-Деменска.

Важнейшей задачей, стоявшей перед корпусом, был захват района Гнездиловских высот. Действовавшая в первом эшелоне войск корпуса 65-я гвардейская стрелковая дивизия сумела захватить первую позицию с её двумя траншеями, однако далее продвинуться не могла из-за огня и контратак противника с позиций, расположенных на высоте 233,3. Для овладения этой ключевой высотой утром 8 августа была введена в бой 22-я гвардейская дивизия. Ожесточённые бои за высоту продолжались до вечера 11 августа, когда совместными усилиями частей 22-й и 65-й гвардейских дивизий высота 233,3 была взята; противник, понёсший огромные потери, отступил на вторую полосу своей обороны.

27 августа началось наступление войск 19-го гвардейского корпуса на город Ельню, и 30 августа Ельня была освобождена. Затем последовал небольшой отдых, а 15 сентября начались новые бои вдоль железной дороги Ельня — Смоленск. В ходе десяти дней боёв на Смоленском направлении дивизия освободила свыше 10 крупных населённых пунктов, захватив большие трофеи и истребив сотни гитлеровцев. В конце сентября 22-я гвардейская стрелковая дивизия была выведена в резерв 10-й гвардейской армии. В первых числах октября она совершила марш в район Арвяница, где заняла исходное положение для наступления. Предпринятое восточнее Арвяницы наступление в первые дни не принесло ожидаемых результатов. Только 10 октября противник, не выдержав натиска гвардейцев, стал отходить на свой промежуточный оборонительный рубеж: северная окраина Казарино — Парфёнково — Деменково — Коржиково.

До 20 октября дивизия находилась в обороне. В ночь на 20 октября части дивизии, сдав свои участки обороны 29-й гвардейской стрелковой дивизии, совершили марш по маршруту Зверовичи — Красный — Вырезки и сосредоточились в лесу западнее Юрьевки. Несмотря на наступление, полностью прорвать оборону противника под Оршей дивизии, как и всем остальным соединениям 10-й гвардейской армии, не удалось. С 13 по 23 декабря 1943 года дивизия совершила 230-километровый марш в новый район сосредоточения по маршруту Волков — Любовичи — Рудня — Демидов — Велиж — Козлов — Щерковище — Тетеркино.

Десятидневные наступательные бои на р. Великой не принесли сколько-нибудь заметного успеха; 24 апреля 1944 года по приказу командующего фронтом наступление было прекращено, и войска перешли к обороне. Дивизия заняла оборону юго-западнее Новоржева. Здесь она находилась до 11 июля 1944 года, когда её части начали переход в район Опочки для выполнения новой задачи.

В июле 1944 года дивизия участвует в Режицко-Двинской операции, целью которой было завершить освобождение Калининской области и начать освобождение Восточной Латвии. В ходе операции части дивизии на рассвете 18 июля 1944 года освободили районный центр Красногородское. 23 июля дивизия в составе 19-го гвардейского стрелкового корпуса ворвалась в город Карсаву на востоке Латвии и 27 июля завершила его освобождение.

В августе 22-я гвардейская дивизия участвует в Мадонской операции и 12 августа выходит на рубеж Лыэдэскалс, Целмини.

С 15 сентября 1944 года дивизия, принимая участие в Рижской операции в составе 10-й гвардейской армии, переходит в наступление. 6 октября 1944 года она, овладев посёлком Озолмуйжа, форсирует р. Маза-Югла.

Приказом Верховного Главнокомандующего от 3 ноября 1944 года за примерное выполнение боевых приказов в ходе Рижской наступательной операции и в ознаменование освобождения Риги дивизии было присвоено наименование и «Рижская».

В дальнейшем дивизия принимала участие в разгроме Курляндской группировки, закончившейся 8 мая 1945 года.

Расформирована в 1946 году в ПрибВО.

Периоды вхождения в состав Действующей армии.

• 19.04.1943 — 9.5.1945 года

Состав

• новая нумерация частей дивизии присвоена 17.5.1943:
• 62-й гвардейский стрелковый полк
• 65-й гвардейский стрелковый полк
• 67-й гвардейский стрелковый полк
• 48-й гвардейский артиллерийский полк.

Подчинение

• в составе 19-го гвардейского стрелкового корпуса 10-й гвардейской армии

Командование

• Гузь, Николай Олимпиевич (19.04.1943 — 16.08.1943), полковник
• Панишев, Григорий Иванович (17.08.1943 — 05.08.1944), полковник
• Морозов, Василий Иванович (генерал-лейтенант) (09.08.1944 — 09.05.1945), полковник
• 62 гв. сп:
• Зенкович Александр Иванович (18.04.1943 — 10.08.1943), погиб 10.08.1943
• Герасимов Иван Семенович (19.08.1943 — 22.09.1943)
• Архипович Александр Васильевич (05.09.1943 — 20.01.1944)
• Сидорычев Иван Иосифович (06.01.1944 — 08.03.1944), погиб 08.03.1944
• Корнев Даниил Николаевич (12.03.1944 — 15.03.1944)
• Симаков Владимир Петрович (15.03.1944 — 03.04.1944)
• Чумаков Игорь Николаевич (03.04.1944 — 09.06.1944)
• Терехов Семен Платонович (10.06.1944 — 04.08.1944)
• Горбунов Константин Иванович (04.08.1944 — 28.10.1944), ранен
• Дыво Василий Леонович (с 03.11.1944)
• 65 гв. сп:
• Сыркин Николай Михайлович (18.04.1943 — 15.05.1943)
• Сыркин Николай Михайлович (22.06.1943 — 05.09.1943)
• Аникин Михаил Владимирович (09.10.1943 — 26.12.1944), погиб 26.12.1944
• Венедтев Александр Нестерович (с 04.01.1945)
• Надеждин Анатолий Платонович (18.01.1945 — 20.05.1946)
• 67 гв. сп: (до 18.04.1943 был 856-й Сталинский сп 150 сд (2ф))
• Сорокин Дмитрий Николаевич (с 18.04.1943)
• Лозенко Евгений Федорович (22.06.1943 — 00.08.1943), контужен
• Гудков Александр Григорьевич (16.08.1943 — 05.09.1943), освобожден от должности
• Федотов Алексей Алексеевич (28.10.1943 — 10.12.1943)
• Марусняк Наум Николаевич (10.04.1944 — 30.12.1944)
• Коваленко Никифор Тимофеевич (23.12.1944 — 20.03.1946)
• Юлдашев Гариф Зиятдинович (14.03.1946 — 11.07.1946)

Отличившиеся воины

Герои Советского Союза.

Кавалеры ордена Славы 3-х степеней.

Память

• Высота 233,3 теперь называется Комсомольской. На её вершине в братской могиле захоронены 4,5 тысячи воинов-сибиряков

После войны трудящиеся Спас-Деменского района воздвигли на высоте обелиск, увековечив память павших героев.

• В честь боевых подвигов воинов 22-й гвардейской Сибирской добровольческой дивизии её именем была названа главная магистраль Кировского района Новосибирска.

См. также

• 150-я стрелковая дивизия

Литература

• 22-я Сибирская Гвардейская стрелковая дивизия [Электронный ресурс] // Муниципальная общеобразовательная средняя школа № 3 имени Бориса Богаткова г. Новосибирска. Б. д. URL: www.phys.nsu.ru/school/museum/sgd22.htm;
• Боевой путь Сибирских дивизий в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. Новосибирск, 2005;
• Борисенко И. Воинские части и соединения. Новосибирск, 2003. С. 162—165;
• Доблестный труд рабочих, крестьян, интеллигенции Новосибирской области в годы Великой Отечественной войны (1941—1945): сб. документов. Новосибирск, 1964;
• Зайцев П. П. От Сибири до Прибалтики: боевой путь 22-й гвардейской Рижской стрелковой дивизии сибиряков-добровольцев. Кемерово, 1974;
• Орлов К. Л. 22-я гвардейская стрелковая дивизия // Рижские гвардейские. Рига, 1972. С. 127—151;
• Плоскоголовая Т. И. 60 лет с начала формирования 22-й (150-й) Гвардейской Сибирской добровольческой Рижской дивизии (1942) // Календарь знаменательных и памятных дат по Новосибирской области, 2002 год. Новосибирск, 2002. С. 65-68;
• Сибирская добровольческая: сб. / сост. А. С. Ширяев. Новосибирск, 1967;
• Уходил на войну сибиряк, 1941—1945 гг. // В пламени и славе: очерки истории Краснознамённой Сибирского военного округа. Новосибирск, 1988. С. 75-240;
• Фабрика Ю. А. 150-я стрелковая Сибирская добровольческая дивизия (22-я гвардейская стрелковая Рижская дивизия). 70 лет с начала формирования // Календарь знаменательных и памятных дат по Новосибирской области, 2012 год. Новосибирск, 2011. С. 181—184;
• Фабрика Ю. А. Сибирский щит: (становление сибирского воинства и воен. деятели Сибири. Новосибирск, 2001. С. 109—121.

Ссылки

• [samsv.narod.ru/Div/Sd/gvsd022/main2.html 22-я гв. сд (2ф)]
• [rkka.ru/handbook/guard/22gvsd.htm Справочник частей и соединений РККА]
• [samsv.narod.ru/Div/Sd/gvsd022/default.html 22-я гв. стрелковая дивизия]
• [www.pobeda1945.su/division/1218 150 сд]

Отрывок, характеризующий 22-я гвардейская стрелковая дивизия (2-го формирования)

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.