24-й егерский полк
| 24-й егерский полк | |
| Годы существования |
13 июня 1806 г. - 28 января 1833 г. |
|---|---|
| Страна | |
| Входит в |
5-я пехотная дивизия 1-го отдельного пехотного корпуса |
| Тип |
пехота |
| Участие в |
Война четвёртой коалиции, Русско-шведская война 1808—1809, Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 гг. |
24-й егерский полк
Содержание
Формирование полка
Сформирован 13 июня 1806 г. полковником Властовым, в составе трёх батальонов. По упразднении егерских полков 28 января 1833 г. все три батальона были присоединены к Ладожскому пехотному полку. В 1863 г. вторая половина Ладожского полка пошла на формирование Островского пехотного полка, в котором были сохранены старшинство и знаки отличия 24-го егерского полка.
Кампании полка
В год своего формирования полк в составе корпуса Беннигсена принял участие в войне с Францией и сражался при Пултуске, Прейсиш-Эйлау, Гейльсберге и Фридланде. В Шведскую войну 1808—1809 гг. егеря находились при поражении шведов у Ляннявирты, занятии Вазы и в делах при Линтулаксе, Перхо, Карстула, Калаиоки, а затем, в составе корпуса графа Шувалова, совершили поход в Умео.
Оба действующих батальона состояли в 5-й пехотной дивизии корпуса Витгенштейна; гренадерская рота 2-го батальона состояла во 2-м сводно-гренадерском батальоне той же дивизии; запасной батальона находился в гарнизоне Риги.
Во время Отечественной войны 1812 года полк доблестно участвовал в сражениях при Якубове, Клястицах, под Полоцком и в Березинской операции. За эту войну 13 апреля 1813 г. полку были пожалованы серебряные трубы с надписью «24-го егерского, 1813 г. апреля 13 дня, за мужество и храбрость против французских войск». В Заграничной кампании 1813 г. егеря участвовали в сражениях при Люцене, Бауцене, Дрездене и Лейпциге, а в 1814 г. находились при блокаде Страсбурга и в сражениях при Бар-сюр-Об, Арси-сюр-Об, Фер-Шампенуазе и при взятии Парижа.
Знаки отличия полка
Из знаков отличия 24-й егерский полк имел две серебряные трубы с надписью «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 г.», пожалованные 13 апреля 1813 г. Впоследствии эти трубы были переданы в Артиллерийский музей, а взамен их Островскому полку выданы новые с несколько изменённой надписью. Кроме того, 13 июня 1906 г. 100-му пехотному Островскому полку было пожаловано полковое Георгиевское знамя с надписью «За отличие в 1812 году против французов и за Севастополь в 1854 и 1855 годах», первая часть надписи сделана в память подвигов 24-го егерского полка.
Шефы полка
- 23.06.1806 — 16.03.1807 — полковник Приоуда, Пётр Карлович
- 09.04.1807 — 20.04.1807 — генерал-майор Фок, Борис Борисович 1-й
- 20.04.1807 — 04.12.1807 — полковник Огарёв
- 12.12.1807 — 01.09.1814 — полковник (с 18.10.1812 генерал-майор) Властов, Егор Иванович
Командиры полка
- 27.07.1806 — 12.12.1807 — подполковник Властов, Егор Иванович
- 28.03.1811 — 31.10.1812 — подполковник Сомов
- 01.06.1815 — 14.03.1816 — полковник граф де Мендоза-Буттело, Иосиф Степанович
- 14.03.1816 — ? — подполковник (с 30.08.1816 полковник) Лаптев
Источники
- Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
- Габаев Г. С. Роспись русским полкам 1812 года. Киев, 1912
- Шенк В. К. Гренадерские и пехотные полки. Справочная книжка императорской Главной квартиры. СПб., 1909
- Энциклопедия военных и морских наук // Под редакцией Г. А. Леера. Т. I—VIII. СПб., 1883—1895
- [www.museum.ru/1812/library/podmazo/shefcom_e.html#24_Egerski_p Подмазо А. А. Шефы и командиры регулярных полков Русской армии (1796–1825) / Справочное пособие. М., 1997]. Проверено 22 августа 2016.
Напишите отзыв о статье "24-й егерский полк"
Отрывок, характеризующий 24-й егерский полк
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
