24 июля
Поделись знанием:
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
| ← июль → | ||||||
| Пн | Вт | Ср | Чт | Пт | Сб | Вс |
| 1 | 2 | |||||
| 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 |
| 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |
| 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 |
| 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 |
| 31 | ||||||
| 2023 г. | ||||||
24 июля — 205-й день года (206-й в високосные годы) в григорианском календаре. До конца года остаётся 160 дней.
Содержание
Праздники
См. также: Категория:Праздники 24 июля
-
Эквадор — день Симона Боливара. -
Вануату — день детей. -
Россия — день кадастрового инженера[1].
Религиозные
- воспоминание чуда великомученицы Евфимии Всехвальной, имже Православие утвердися (451);
- память равноапостольной Ольги, великой княгини Русской, во Святом Крещении Елены (969);
- обре́тение мощей священномученика Илариона (Троицкого), архиепископа Верейского (1998).
- память мученика Киндея Сидского (Памфилийского), пресвитера (III—IV).
- празднования в честь икон Божией Матери:
- Борколабовской (Барколабовской);
- Рудненской Ратьковской;
- Оковецкой (Ржевской) (1539).
Именины
События
См. также: Категория:События 24 июля
До XIX века
- 971 — Под Доростолом киевский князь Святослав и византийский император Иоанн Цимисхий заключили почётный мир на условиях военной помощи, соблюдения прежних договоров и присоединения болгарских земель к Византии.
- 1374 — Основан город Вятка (Киров). Дата точно не документирована, к этому периоду относится первое упоминание о городе, носившего до 1780 года название Хлынов.
- 1471 — По приказу Ивана III обезглавлен предводитель новгородского ополчения Дмитрий Борецкий.
- 1534 — Французская экспедиция Жака Картье достигла устья реки Святого Лаврентия (Канада).
- 1619 — Митрополит Филарет, отец царя Михаила Фёдоровича, возведён в патриархи Всея Руси.
- 1701 — Основан Детройт. Основателем города (тогда это был посёлок для торговли мехами) стал управляющий французскими владениями в Северной Америке Антуан Кадиллак, имя которого увековечено в марке автомобиля.
- 1704 — Русские войска отбили у шведов Юрьев.
- 1728 — С Камчатки вышел в плавание корабль «Св. Гавриил» под командой офицера русского флота Витуса Беринга.
- 1790 — Екатерина II повелела отдать под суд А. Радищева, автора романа «Путешествие из Петербурга в Москву».
- 1791 — Члены оппозиционного крыла якобинской партии лишены французского гражданства своими однопартийцами.
XIX век
- 1837 — Трагически закончилась первая публичная демонстрация парашюта новой формы с перевернутым вверх дном куполом, который, по замыслу его изобретателя англичанина Роберта Кокинга (en:Robert Cocking), должен был предотвратить раскачивание. Поднятый на высоту 2000 метров аэростатом «Грейт Нассо Балун», парашют с находящимся под ним в корзине Кокингом начал спускаться довольно удачно, но затем верхний обод купола смялся и спуск превратился в падение, закончившееся смертью изобретателя. А пилотировал аэростат Чарльз Грин (Charles Green), который со временем станет первым воздухоплавателем, совершившим 100 полётов.
- 1847 — Первые колонисты-мормоны организовали поселение в районе Большого Солёного озера, впоследствии ставшее городом Солт-Лейк-Сити.
- 1851 — В Британии отменён налог на окна.
- 1864 — во втором сражении при Кернстауне генерал Конфедерации Джубал Эрли разгромил федеральную армию Джорджа Крука.
- 1870 — В Нью-Йорк прибыл первый трансконтинентальный поезд из Сан-Франциско.
XX век
- 1901 — писатель О. Генри освобождён из тюрьмы.
- 1901 — Пущен первый рижский электрический трамвай. Маршрут пролегал по главной улице города — Александровской — от Александровского моста до Александровских ворот. Улица потом меняла своё название на Бривибас (Свободы), Гитлер-штрассе, Ленина, вновь Бривибас, а трамвай своё хождение по ней прекратил.
- 1906 — Премьер-министр России П. Столыпин призвал к борьбе с «врагами общества».
- 1908 — В Турции возобновлено действие конституции 1876 года.
- 1908 — На банкете в честь Олимпиады Пьер де Кубертен повторил лозунг «Главное — не победа, а участие».
- 1911 — Американский археолог Хайрем Бингхэм открыл в Перу «потерянный город» Империи Инков Мачу-Пикчу, который служил то ли убежищем для последнего императора, то ли укрытием для «дочерей Солнца» от конкистадоров.
- 1915 — В Нью-Йоркском метро американцами обнаружен дипломат директора отдела пропаганды немецкого посольства в США.
- 1917 — В Киеве начался I Всеукраинский рабочий съезд.
- 1923 — На Лозаннской конференции подписана конвенция о режиме проливов.
- 1925 — Народный комиссариат внутренних дел СССР утвердил устав Общества друзей советского кино. Его председателем избран Феликс Дзержинский. За год до этого его избрали председателем Общества изучения межпланетных сообщений.
- 1928 — В Индии Николай Рерих основал «Урусвати».
- 1938 — Изобретён растворимый кофе.
- 1939 — Михаил Булгаков завершил работу над пьесой «Батум» и отдал текст во МХАТ.
- 1941 — Будущий американский президент Гарри Трумэн призвал помогать СССР, пока побеждает Германия, и Германии, когда будет побеждать СССР[4][5].
- 1942 — немецкие войска заняли г. Ростов-на-Дону. Началась Битва за Кавказ
- 1948 — СССР закрыл автомобильное и железнодорожное сообщение между Западной Германией и Берлином, поэтому западные державы вынуждены были установить для сообщения с Западным Берлином воздушный мост (до 30 сентября 1949 года).
- 1949 — После 16-летнего изгнания немецкий писатель Томас Манн (Paul Thomas Mann) вернулся в Германию.
- 1950 — Первый запуск с мыса Канаверал (Canaveral) ракеты — немецкой Фау-2.
- 1956 — Основан город Дубна.
- 1959 — В ходе визита в СССР на открытии американской выставки в Москве вице-президент США Ричард Никсон (Richard Milhous Nixon) имел дискуссию с советским генеральным секретарём Никитой Сергеевичем Хрущёвым (знаменитый «кухонный спор»). Каждый остался при своём мнении и был доволен сам собой.
- 1960 — Возле Иерусалима найдены руины библейского города Гидеон.
- 1968 — Конференция испанских епископов объявила незаконным право рабочих на забастовки.
- 1969 — Аполлон-11 успешно приводнился в Тихом океане.
- 1981 — В Италии запрещена деятельность всех масонских лож и тайных обществ.
- 1987 — IBM выпустила операционную систему «DOS» Version 3.3.
- 1990 — В СССР отменены введённые пять лет назад все ограничения на продажу алкоголя.
- 1990 — В Киеве у здания городской администрации впервые поднят сине-жёлтый флаг.
- 1991 — Индия заявила об отходе от планирования экономики.
- 1993 — Опубликовано сообщение Центрального Банка России о прекращении хождения купюр советского образца и их обмене в установленный срок. Силу стал иметь только новый российский рубль.
Родились
См. также: Категория:Родившиеся 24 июля
- 1686 — Бенедетто Марчелло (ум. 1739), итальянский композитор, поэт, музыкальный писатель, юрист, политический деятель.
- 1770 — Александр Дмитриевич Балашов, русский государственный и военный деятель (ум. 1837).
- 1775 — Франсуа Эжен Видок (ум. 1857), основатель французской уголовной полиции.
- 1782 — сэр Джон Фокс Бергойн, 1-й баронет Бергойн, британский военачальник, фельдмаршал (ум. 1871).
- 1783 — Симон Боливар, борец за независимость латиноамериканских колоний Испании (ум. 1830).
- 1802 — Александр Дюма-отец, французский писатель (ум. 1870).
- 1803 — Адольф Адан (ум. 1856), французский композитор, автор балетов «Жизель» и «Корсар».
- 1803 — Александер Джексон Дэвис (Alexander Jackson Davis) (ум. 1892), американский архитектор.
- 1819 — Джозайя Гилберт Холланд (ум. 1881), американский поэт, писатель, редактор журнала «Scribner's Monthly» (англ. Scribner's Monthly).
- 1828 — Николай Гаврилович Чернышевский, русский революционер, редактор, литературный критик, публицист (ум. 1889).
- 1842 — Антонина Ивановна Абаринова, российская оперная певица (контральто, впоследствии меццо-сопрано) и драматическая актриса.
- 1843 — Эжен де Блаас , итальянский художник, писавший в стиле академического классицизма.
- 1856 — Шарль Эмиль Пикар (Charles Émile Picard) (ум. 1941), французский математик, иностранный член-корреспондент Петербургской АН (1895), иностранный почётный член АН СССР (1925), профессор Парижского и Тулузского Университетов, а также знаменитой парижской Ecole Normale Superieure.
- 1857 — Хенрик Понтоппидан (ум. 1943), датский писатель, лауреат Нобелевской премии 1917 года «за правдивое описание современной жизни Дании» («Обетованная земля», «Счастливчик Пер», «Царство мёртвых»).
- 1860 — Альфонс Муха, чешский художник-модернист, один из самых изысканных мастеров афиши (ум. 1939).
- 1864 — Франк Ведекинд (ум. 1918), немецкий писатель.
- 1867 — Э. Ф. Бенсон (Edward Frederick Benson) (ум. 1940), английский писатель-фантаст.
- 1881 — Ольга Преображенская (ум. 1971), актриса и режиссёр.
- 1895 — Роберт Грейвс (ум. 1985), английский писатель, переводчик («Я, Клавдий», «Божественный Клавдий»).
- 1897 — Амелия Эрхарт (ум. 1937), американская писательница и лётчица; первая женщина-пилот, перелетевшая Атлантический океан.
- 1899 — Милица Эдвиновна Матье, русская египтолог, искусствовед, историк (ум. 1966).
- 1901 — Игорь Ильинский — советский актёр театра и кино, режиссёр, народный артист СССР. (ум. 1987)
- 1904 — Николай Герасимович Кузнецов (ум. 1974), советский военно-морской деятель, Адмирал Флота Советского Союза, Военно-морской Министр и Главнокомандующий, Герой Советского Союза.
- 1905 — Василий Маркелович Пронин (ум. 1966), народный артист РСФСР, оператор и кинорежиссёр, снявший как кинооператор первый звуковой фильм «Путевка в жизнь». Среди его режиссёрских работ: «Сын полка», «Хождение за три моря», «Казаки», «Наш дом».
- 1912 — Николай Гриценко (ум. 1979), советский актёр театра и кино («Живой труп», «Идиот», «Анна Каренина», «Земля Санникова», «Семнадцать мгновений весны», «Адъютант его превосходительства»).
- 1914 — Григорий Шпигель (ум. 1981), советский актёр театра и кино («Бриллиантовая рука», «Корона Российской империи», «Трое в лодке, не считая собаки»).
- 1923 — Виктор Михайлович Глушков (ум. 1982), академик-математик.
- 1931 — Эрманно Ольми, итальянский режиссёр.
- 1942 — Ирина Мирошниченко, актриса театра и кино, заслуженная артистка РСФСР.
- 1950 — Анатолий Рудаков, актёр театра и кино («Найти и обезвредить», «В поисках капитана Гранта»).
- 1952 — Гас Ван Сент младший, американский кинорежиссёр, сценарист, фотограф, музыкант и писатель.
- 1960 — Вячеслав Быков — российский хоккеист, тренер.
- 1963 — Карл Мэлоун, американский баскетболист.
- 1966 — Иларион (Алфеев), епископ Русской Православной Церкви, митрополит Волоколамский, викарий Московской епархии, председатель Отдела внешних церковных связей Московского патриархата, постоянный член Священного Синода, богослов и композитор.
- 1969 — Дженнифер Лопес, американская актриса и певица.
- 1979 — Роуз Бирн, австралийская актриса.
- 1982 — Анна Пэкуин, новозеландская актриса театра и кино, обладательница премии «Оскар».
- 1985 — Патрис Бержерон, канадский хоккеист, двукратный олимпийский чемпион.
Скончались
См. также: Категория:Умершие 24 июля
- 1475 — Альбрехт фон Эйб (р. 1420), немецкий гуманист, священник.
- 1681 — Агафья Грушецкая, первая супруга царя Фёдора Алексеевича
- 1812 — Йозеф Шустер (р. 1748), немецкий композитор.
- 1848 — Андрей Иванов, русский художник, представитель классицизма.
- 1901 — Иван Николаевич Жданов (р. 1846), русский литературовед и фольклорист, академик Петербургской АН.
- 1906 — Фердинанд фон Заар, австрийский поэт.
- 1910 — Архип Иванович Куинджи, русский художник
- 1927 — Акутагава Рюноскэ, японский писатель.
- 1933 — Макс фон Шиллингс (р. 1868), немецкий композитор, дирижёр, музыкально-общественный деятель.
- 1964 — Максим Фаддеевич Рыльский, украинский поэт.
- 1967 — Эрне́стас Галвана́ускас, литовский государственный деятель, премьер-министр Литвы (1922—1924 гг.).
- 1974 — Джеймс Чедвик (р. 1891), английский физик-экспериментатор, открывший нейтрон (1932 г.), лауреат Нобелевской премии 1935 года.
- 1980 — Питер Селлерс (настоящее имя Ричард Генри Селлерс) (р. 1925), британский киноактёр («Казино Ройяль», «Возвращение розовой пантеры», «Лолита»).
- 1991 — Исаак Башевис-Зингер (р. 1904), американский писатель, писавший на идиш, лауреат Нобелевской премии 1978 года «за эмоциональной искусство повествования, которое, уходя своими корнями в польско-еврейские культурные традиции, поднимает вместе с тем вечные вопросы».
- 1992 — Гавриил Абрамович Илизаров (р. 1921), хирург-травматолог, академик РАН, создатель ортопедического аппарата, названного его именем.
- 2003 — Ия Арепина (р. 1930), актриса («Большая семья», «Капитанская дочка»).
- 2005 — Ричард Долл, британский физиолог и эпидемиолог (р. 1912)). Установил прямую связь курения и состояния здоровья человека.
- 2010 — Игорь Васильевич Таланкин (р. 1927), советский и российский режиссёр, сценарист. Народный артист СССР (1988).
Приметы
Ефимья Стожарница.
- Стоит жаркая погода. Страдно-грозовая пора.
- «Сияние Стожар предвещает удачную охоту на медведя».
- Если в этот день дождь — хороший улов рыбы. к хорошему лову, также гром в постный день.
- Если солнечно — к урожаю зерновых культур[6].
См. также
|
24 июля в Викиновостях? |
|---|
Напишите отзыв о статье "24 июля"
Примечания
- ↑ [www.roscadastre.ru/?id=138 День кадастрового инженера.]
- ↑ [azbyka.ru/days/2015-07-24 Старый стиль, 11 июля, Новый стиль 24 июля, пятница] // Православный церковный календарь
- ↑ [calendar.pravmir.ru/2015/7/24 24 июля 2015 года] // Православие и мир, православный календарь, 2015 г.
- ↑ Alden Whitman. [www.nytimes.com/learning/general/onthisday/bday/0508.html Harry S. Truman: Decisive President] (англ.). 1941-06-24. The New York Times. Проверено 31 мая 2015.
- ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000074/st030.shtml Жребий брошен] (рус.). Historic.Ru. Проверено 31 мая 2015.
- ↑ [www.rg.ru/2008/07/24/primeti.html Народные приметы: 24 июля]
Отрывок, характеризующий 24 июля
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
