252-я стрелковая дивизия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
252-я стрелковая дивизия
Награды:

Почётные наименования:

Харьковско-Братиславская

Войска:

сухопутные

Род войск:

пехота

Формирование:

28 июня 1941 года

Боевой путь

1941:

252-я стрелковая дивизия — воинское соединение СССР в Великой Отечественной войне





История

Дивизия начала формироваться 28 июня 1941 года под Москвой.[1]

11 июля 1941 года дивизия получила приказ срочно грузиться в эшелоны и по железной дороге отправляться в распоряжение Западного фронта, где вошла в состав 29-й армии.[1]

28 июля 1941 года полки дивизии с марша вступили в бой.[1]

29 А была развёрнута на базе 30-го стрелкового корпуса который стал основой управления и соединений армии в июле 1941 года в Московском военном округе. В состав армии вошли управление, 245-я, 252-я, 254-я и 256-я стрелковые дивизии, а также ряд воинских частей.

1. Для прикрытия направления на Бологое сформировать управление 29-й армии.

Командующим 29-й армией назначить генерал-лейтенанта тов. Масленникова. Начальником штаба армии назначить генерал-майора тов. Шарапова.
На формирование управления армии обратить управление 30-го стрелкового корпуса.
Штаб армии с конца 12.07.1941 г. — Бологое.
2. В состав армии включить: четыре стрелковые дивизии (256, 252, 254 и 245-ю), одну (69-ю) моторизованную дивизию, два корпусных артполка (264-й и 644-й), три артполка ПТО (171, 753 и 759-й), один истребительный полк, один бомбардировочный полк и одну эскадрилью Ил-2.
3. Армию развернуть на рубеже Старая Русса, Осташков с задачей — прикрыть направления Старая Русса, Бологое; Холм, Бологое; Осташков, Вышний Волочек.
Район Валдай, Осташков, Бологое прикрыть истребительной авиацией. Резервы иметь в районе Валдай, Бологое, Вышний Волочек.
Граница армии справа - оз. Ильмень, р. Волхов.
Граница армии слева - (иск.) Селижарово, Вышний Волочек.
4. Второй рубеж обороны подготовить по р. Мста.
Передовыми частями армии к утру 13.07 выйти на фронт Старая Русса, Осташков.
5. Исполнение донести.

По поручению Ставки Верховного Командования Жуков

Приказ Ставки ВК № 00293, от 12 июля 1941 года, О формировании 29-й армии и занятии ею оборонительного рубежа. ЦАМО. Ф. 48а. Оп. 3408. Д. 4, Л. 26, 27. Подлинник.

[2]

В пути, в районе станции Бологое, эшелоны дивизии подверглись нападению авиации противника.[1]

По прибытии она вошла в состав 29-й армии резерва ВГК. С 20 июля дивизия вместе с армией была включена в состав Западного фронта. Её части форсировали реку Западная Двина и 28 июля под деревней Ильино Смоленской области с марша вступили в бой. В течение ночи они отбили несколько контратак подошедших резервов противника, но вынуждены были под давлением превосходящих сил отойти в северном направлении. Затем дивизия повторно форсировала реку Западная Двина и заняла оборону на её северном берегу в районе устья реки Торопа. Здесь она находилась до конца августа, затем в начале сентября вела наступательные бои, выполняя задачу отбросить противника на западный берег реки. В ходе их был окружен и разгромлен 456-й гренадерский полк СС (Смоленское сражение). В начале октября дивизия вместе с армией вынуждена была отойти на ржевском направлении. К 12 октября она сосредоточилась в районе Чертолино и заняла оборону, прикрывая переправу частей 29-й армии через реку Волга и дальнейший отход на Ржев. К 15 октября её части сосредоточились северо-восточнее Старицы. Продолжая отход, к 19 октября они сосредоточились в районе Новинки, где с марша вступили в бой и отбросили противника к городу Калинин. С 21 октября дивизия в составе 31-й армии Калининского фронта заняла оборону у железнодорожного моста через реку Волга в районе городе Калинин (Вяземская и Калининская оборонительные операции). С 1 декабря она вновь перешла в 29-ю армию этого же фронта и с 5 декабря участвовала в штурме и освобождении города Калинин. В результате боев к 16 декабря он был освобожден, дивизия вышла в район станции Калинин (юго-западная часть города). Преследуя противника, её части с боем овладели Даниловской, вновь форсировали реку Волга, освободили населенный пункт Станишино и к 29 декабря вышли к Холоховне (Калининская наступательная операция).

После разгрома немецко-фашистских войск на Курской дуге, Красная Армия начала стремительно продвигаться к Днепру. Многие бывшие партизаны, оказавшиеся на освобождённой советскими войсками территории Левобережной Украины, стали солдатами регулярной армии. Д. Ф. Витер 10 сентября 1943 года[3] был зачислен в состав 252-й стрелковой дивизии 53-й армии Степного (с 20 октября — 2-го Украинского) фронта.

Денис Фёдорович считался уже немолодым бойцом, поэтому его определили в 420-й отдельный сапёрный батальон. Почти три недели под наблюдением опытных инструкторов он осваивал сапёрное дело. Вновь в боях с немецко-фашистскими захватчиками младший сержант Д. Ф. Витер с октября 1943 года[4]. Принимал участие в боях за расширение плацдарма на правом берегу Днепра у села Чикаловка. В ходе Пятихатской операции 25 октября Денис Фёдорович был тяжело ранен и эвакуирован в армейский госпиталь[3]. Вернувшись в строй в двадцатых числах декабря, он в составе своего подразделения сражался под Кировоградом, громил окружённую в районе Корсуня-Шевченковского семидесятитысячную группировку противника.

В завершающей стадии Корсунь-Шевченковской операции подразделения 252-й стрелковой дивизии форсировали Гнилой Тикич в районе Лысянки и вышли к оборонительному рубежу противника на участке ЧижовкаШубенный Став. В преддверии крупномасштабного наступления на уманском направлении командование 2-го Украинского фронта активно прощупывало прочность немецкой обороны, проводя на различных участках тактическую разведку. В одной из таких операций особенно отличился младший сержант Д. Ф. Витер. 28 февраля 1944 года в районе населённого пункта Шубенный Став было решено провести танковую атаку на позиции врага. Осуществить пропуск бронетехники через минные поля было поручено сапёрам 420-го отдельного сапёрного батальона. Работая днём в течение трёх часов под огнём врага, Денис Фёдорович с тремя сапёрами своего батальона снял 231 противотанковую мину. Во время танковой атаки он вскочил на головной танк, на котором добрался до переднего края противника. Действуя смело и решительно в непосредственной близости от немецких траншей под непрекращающимся обстрелом со стороны неприятеля, сапёр обезвредил 18 противотанковых мин, чем обеспечил проход танков в глубину вражеской обороны[4][5][3]. За доблесть и мужество, проявленные при выполнении боевого задания, приказом от 25 мая 1944 года младший сержант Д. Ф. Витер был награждён орденом Славы 3-й степени (№ 52191)[6].

Между тем в рамках начавшейся Уманско-Ботошанской операции подразделения 252-й стрелковой дивизии прорвали оборону противника, и преследуя отступающего врага, развернули наступление общим направлением на Умань. Погодные условия для проведения операции были чрезвычайно тяжёлыми. Бывший командир отдельного истребительно-противотанкового дивизиона В. А. Пичугин впоследствии вспоминал:

Стояла весенняя распутица 1944 года. Артиллерия едва поспевала за пехотой. Автомашины-тягачи, застревая в густой, как масло, грязи фронтовых дорог, не могли вытянуть из неё пушки и гаубицы

— В. Пичугин. Материнское счастье. Из сборника Наша стрелковая: ветераны 252-й дивизии вспоминают[7]

В сложившейся обстановке сапёрам батальона старшего лейтенанта М. Г. Козлова приходилось работать с полным напряжением сил, помогая дивизионной технике преодолевать распутицу, бездорожье и многочисленные водные преграды. Пройдя через Умань и Бельцы, 252-я стрелковая дивизия вступила в северную Молдавию, где перешла к обороне северо-восточнее города Унгены.

С середины апреля 1944 года и до начала Ясско-Кишинёвской операции 252-я стрелковая дивизия вела напряжённые бои в Бельцком уезде Молдавской ССР в районе сёл Тешкурены и Кошены. В ходе начавшегося крупномасштабного наступления советских войск в Молдавии и Румынии дивизии предстояло штурмом овладеть городом Унгены и замкнуть кольцо окружения вокруг кишинёвской группировки противника. В ночь на 22 августа 1944 года 420-й отдельный сапёрный батальон получил задачу обеспечить проход личного состава и материальной части дивизии через инженерные заграждения противника в районе севернее села Загаранча. Разбитые на группы разграждения сапёры капитана Козлова, среди которых был и младший сержант Д. Ф. Витер, в течение ночи проделали 13 проходов в минных полях немцев, обезвредив при этом свыше 1500 противопехотных и 860 противотанковых мин. Благодаря качественной и самоотверженной работе сапёров дивизия преодолела глубоко эшелонированную оборону противника без потерь[8].

Преследуя стремительно отступающего противника, советские войска ворвались на северную окраину города Унгены. В завязавшемся бою был ранен командир взвода. Младший сержант Д. Ф. Витер бросился на помощь офицеру. Прикрывая раненого своим телом от плотного пулемётного огня, Денис Фёдорович перетащил его в безопасное место. Немцы, однако, заметили советских бойцов и решили взять их в плен. Но когда вражеские солдаты приблизились к укрытию, где прятался Витер с раненым офицером, Денис Фёдорович забросал их ручными гранатами, а уцелевших рассеял огнём из автомата. Хотя этот подвиг сапёра не был отмечен командованием, благодарность спасённого офицера была для него не менее ценной наградой[5][9].

В сентябре 1944 года 252-я стрелковая дивизия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и после отдыха и пополнения в начале ноября 1944 года в составе 4-й гвардейской армии переброшена в Венгрию. В ходе наступления войск 3-го Украинского фронта в рамках Будапештской операции подразделения дивизии после ожесточённых боёв 29 ноября вышли к Дунаю западнее города Калоча. Форсирование реки началось в ночь на 1 декабря в районе посёлка Герьен (Gerjen). Младший сержант Д. Ф. Витер добровольно вызвался вести первую лодку с десантниками на борту. Едва советские бойцы достигли середины реки, как в небе появился немецкий самолёт, который сбросил осветительные ракеты на парашютах. Обнаружив десант, немцы сразу же открыли ураганный огонь по месту переправы. В лодке младшего сержанта Витера один боец погиб, а сам Денис Фёдорович был ранен. Тем не менее он одним из первых достиг противоположного берега Дуная и огнём из автомата прикрывал высадку других десантных групп. После того, как береговой плацдарм был закреплён, Витер, несмотря на ранение, остался в строю. Остаток ночи он в составе расчёта парома продолжал работать на переправе[4][5][10]. За доблесть и мужество, проявленные при форсировании Дуная, приказом от 7 января 1945 года Денис Фёдорович был награждён орденом Славы 2-й степени (№ 13266)[6].

В январе — феврале 1945 года 252-я стрелковая дивизия вела тяжёлые бои в районе венгерского города Секешфехервара. Затем она была подчинена командующему 46-й армией 2-го Украинского фронта и принимала участие в Венской операции. Командир сапёрного отделения сержант Д. Ф. Витер отличился во время ликвидации эстергомско-товарошской группировки врага. 21 марта 1945 года он своевременно проделал проход через минное поле противника, обеспечив тем самым успешное наступление частей дивизии. 24 марта в бою близ посёлка Модьорошбанья (Mogyorosbanya) при штурме безымянной высоты сержант Витер уничтожил пулемётный расчёт, мешавший продвижению стрелковых частей, истребил пять солдат и одного офицера и ещё трёх военнослужащих неприятеля взял в плен[4][5][11].

Развивая дальнейшее наступление вдоль правого берега Дуная 28 марта подразделения 23-го стрелкового корпуса, в состав которого входила 252-я стрелковая дивизия, овладели правобережной частью города Комарома. Командующий 46-й армией поставил перед 252-й стрелковой дивизией задачу: форсировать Дунай и очистить от противника левобережную часть города. В качестве места для переправы был выбран участок реки в районе острова Сентпаль, поросшие лесом берега которого затрудняли обзор противнику. В ходе операции по форсированию Дуная, начавшейся в ночь на 30 марта 1945 года, вновь отличились сапёры 420-го отдельного сапёрного батальона. Дивизионная газета «Боевая красноармейская» в номере от 26 апреля так описывала подвиг сапёров:

Мартовская ночь была лунная, и немцы обстреливали наш берег. Но сапёры работали слаженно и быстро. Сержант Витер, ефрейтор Сухоярский и рядовой Бабяк нашли материал для плотов. Все трудились не покладая рук и досрочно выполнили задание. «Грузиться»! — послышалась команда. В числе первых поплыли сапёры, сооружавшие плоты. Противник встретил смельчаков пулемётными очередями. Но не дрогнули советские воины. Стрелки завязали перестрелку, а сапёры сильнее налегли на вёсла. Обеспечив успешную переправу, сапёры начали расчищать путь наступающим. Они обнаружили и обезвредили более 200 вражеских мин

— Их книги: Наша стрелковая: ветераны 252-й дивизии вспоминают[12]

Захватив плацдарм на левом берегу Дуная, подразделения дивизии развили успех и в тот же день при поддержке Дунайской военной флотилии очистили от противника левобережную часть Комарома. За отличие в боях на правом берегу Дуная через год после окончания Великой Отечественной войны указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 года сержант Витер Денис Фёдорович был награждён орденом Славы 1-й степени (№ 642)[6].

В первых числах апреля 252-я стрелковая дивизия была передана 7-й гвардейской армии, в составе которой освобождала северо-восточные районы Австрии и юго-западную часть Чехословакии. Д. Ф. Витер принимал участие в освобождении Братиславы, форсировании реки Моравы, разгроме немецкой группы армий «Австрия». Боевой путь он завершил у местечка Мито (Mýto) к востоку от города Пльзеня.

Командный состав

Командиры дивизии

Заместители командира дивизии по политической части

Боевой состав

  • 924, 928 и 932 стрелковый полк,
  • 787 (277) артиллерийский полк,
  • 270 гаубичный артиллерийский полк,
  • 310 отдельный самоходно-артиллерийский дивизион (110 отдельный самоходно-артиллерийский дивизион,110 отдельный истребительно-противотанковый дивизион),
  • 332 разведывательная рота,
  • 420 саперный батальон,
  • 672 отдельный батальон связи (572 отдельный батальон связи,176 отдельная рота связи),
  • 270 медико-санитарный батальон,
  • 250 отдельная рота химической защиты,
  • 52 автотранспортная рота,
  • 303 полевая хлебопекарня,
  • 76 дивизионный ветеринарный лазарет,
  • 815 полевая почтовая станция,
  • 393 полевая касса Госбанка.

Отличившиеся воины

Герои Советского Союза:

Кавалеры ордена Славы трёх степеней.[13]

Список воинов, закрывших своим телом амбразуру в годы Великой Отечественной войны

Ф. И. О. Звание Должность Воинская часть Дата совершения подвига Награда
1 Комар, Анатолий Григорьевич рядовой разведчик 252-я стрелковая дивизия
332-я отдельная разведрота
24.11.1943 Орден Отечественной войны 2 степени

Напишите отзыв о статье "252-я стрелковая дивизия"

Примечания

  1. 1 2 3 4 Наша стрелковая: ветераны 252-й дивизии вспоминают / сост. И. Г. Анисимов, А. К. Годовых, И. Г. Гребцов. — 2-е изд., перераб. и доп.. — Пермь: Пермское книжное издательство, 1987. — С. 4. — 284 с.
  2. Приказ Ставки ВК № 00293, от 12 июля 1941 года, О формировании 29-й армии и занятии ею оборонительного рубежа.
  3. 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 690306, д. 3183.
  4. 1 2 3 4 Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь.
  5. 1 2 3 4 Биография Д. Ф. Витера на сайте «Герои страны».
  6. 1 2 3 [mirnagrad.ru/cgi-bin/exinform.cgi?basket=&page=1&un_code=o1slava&ppage=0&rpage=32&id=9984&name=Витер+Денис+Федорович Мир наград. Витер Денис Фёдорович]
  7. Наша стрелковая: ветераны 252-й дивизии вспоминают / сост. И. Г. Анисимов, А. К. Годовых, И. Г. Гребцов. — 2-е изд., перераб. и доп.. — Пермь: Пермское книжное издательство, 1987. — С. 144. — 284 с.
  8. ЦАМО, ф. 33, оп. 690306, д. 1411
  9. Лобода, 1967, с. 62—63.
  10. ЦАМО, ф. 33, оп. 686196, д. 5251.
  11. Лобода, 1967, с. 63.
  12. Наша стрелковая: ветераны 252-й дивизии вспоминают / сост. И. Г. Анисимов, А. К. Годовых, И. Г. Гребцов. — 2-е изд., перераб. и доп.. — Пермь: Пермское книжное издательство, 1987. — С. 232—233. — 284 с.
  13. Кавалеры ордена Славы трех степеней. Краткий биографический словарь — М.: Военное издательство,2000.

Источники

  • А. П. Коваленко, А. А. Сгибнев. Бессмертные подвиги. — М.: Воениздат, 1980. — С. 81-110. — 351 с. — ISBN ББК 63.3(2)722 ; УДК 9(С)27(092).
  • [www.soldat.ru/memories/podvig/spisok1.html Фамилии воинов, закрывших своим телом амбразуры вражеских дотов и дзотов]

Литература

  • [www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0003/5a1861c5.shtml Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь] / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — ISBN 5-203-01883-9.
  • Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М.: Военное издательство, 1967. — С. 62—63. — 352 с.

Ссылки

  • [samsv.narod.ru/Div/Sd/sd252/default.html Справочник на сайте клуба «Память» Воронежского госуниверситета]
  • [www.soldat.ru/files/ Боевой состав Советской Армии 1941—1945]
  • [www.soldat.ru/doc/perechen/ Перечень № 4 управлений корпусов, входивших в состав Действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.]
  • [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА и РКВМФ в 1941—1945 годах]


Отрывок, характеризующий 252-я стрелковая дивизия

– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.