253-й стрелковый полк (Красные орлы)

Не следует путать с 1-м Крестьянским повстанческим полком (Красные орлы)

Добровольческий 1-й Крестьянский коммунистический стрелковый полк 253-й стрелковый полк Красных орлов
Эмблема РВС РСФСР, 1918 год.
Годы существования	13 июля 1918 — июль 1920
Страна	РСФСР РСФСР
Входит в	Восточный фронт РККА Юго-Западный фронт РККА
Тип	Сухопутные
Участие в	Гражданской войне
Командиры
Известные командиры	П.Н. Подпорин Ф.Е. Акулов И.А. Ослоповский А.И. Кобяков М.С. Шумилов

Добровольческий 1-й Крестьянский коммунистический стрелковый полк «Красные орлы», с 27 октября 1918 года — 253-й стрелковый полк Красных орлов, входил в состав 29-й стрелковой дивизии.

Боевые действия на Урале

В декабре 1917 года, а также в феврале 1918 года красногвардейцы Камышлова распропагандировали и разоружили Финляндский полк следующий эшелоном в Сибирь, а затем распропагандировали 6-й Сибирский корпус, пополнив свои ряды не только распропагандированными добровольцами, но и вооружением. Отряд, сформированный в Каменском заводе Камышловского уезда Пермской губернии использовался против "контрреволюционных" выступлениях крестьян села Травянского, Пироговского, Ново-Пышминского и функции его сводились в основном к арестам кулаков и священнослужителей. Зимой 1918 года часть отряда, около 30 человек была направлена в Камышлов для несения гарнизонной службы. По некоторым данным часть этой группы каменцев участвовала в перевозке царской семьи из Тобольска в Екатеринбург. Зимой 1918 года часть отряда во главе с Василием Фёдоровичем Головиным ушла на Дутовский фронт, а после восстания Чешского легиона и падения Шадринска на фронт который подходил к селу Катайское ушли и остальные члены отряда. Была объявлена новая запись в отряд. К весне 1918 года в составе Каменского отряда Красной Гвардии насчитывалось около 300 бойцов. Отряд П.Н. Подпорина был один из самых боеспособных отрядов Урала, и при месте дислокации в Камышлове, активно использовался Уралсоветом на всей территории Урала. В марте 1918 года отряд участвовал в установлении советской власти в Тобольске, а к июлю 1918 года был направлен в Катайск, где и получил официальное название 1-й Крестьянский коммунистический стрелковый полк.

К июлю 1918 года в районе Шадринска из разрозненных отрядов Красной гвардии была сформирована группа войск с целью создания оборонительного рубежа против наступающих со стороны Кургана белых частей и частей Чешского легиона. 13 июля 1918 года в ходе боев под Шадринском и Катайском были объединены несколько отрядов, из которых был сформирован 1-й Крестьянский коммунистический полк. Основой его был отряд камышловских рабочих и красногвардейцев под командованием П.Н. Подпорина. Первым командиром полка был назначен Петр Никитич Подпорин, бывший командир Камышловского отряда. В состав полка вступили так же рабочие и крестьяне Катайска и волости. Полк принял первый бой во время Катайской операции. После отхода из Катайска полк отступил на Каменский завод, где произвел призыв и мобилизацию лиц призывного возраста. Оставшийся на заводе отряд Красной Гвардии влился в состав полка. Приставку «Красные Орлы» он получит лишь через несколько месяцев после боев в районе Кушвы и Егоршино. С 15 июля 1918 года командир Крестьянского Красного Коммунистического Советского полка тов. Акулов Ф.Е.

23 июля 1918 года полк приказом Северо-Урало-Сибирского фронта был включен в состав Восточной стрелковой дивизии (ком. полка Ф.Е. Акулов, ком.див. М.В. Васильев впоследствии командир 1-й бригады, а после декабря 1918 года ком. Грушецкий).

Под напором белых частей подполковника Д. Н. Панкова и командира Чешского батальона поручика А. Гасала полк не принимая боя эвакуировался на ст. Богданович, где по замыслу красного командования был создан еще один оборонительный рубеж для защиты Екатеринбурга. После занятия белыми Каменского завода (подполковник Д.Н. Панков) его части используя железную дорогу Синарская-1 – Богданович выдвинулись к Богдановичу с юга. С востока шёл чешско-русский отряд, возглавляемый генералом Г.А. Вержбицким, с запада, со стороны Екатеринбурга, перерезав пути отступления выдвигалась чешская разведка из группы полковника С.Н. Войцеховского. Первой к Богдановичу выходили колонна подполковника Д.Н. Панкова и чехи: 27 июля 1918 года от станции Синарской-1 на Богданович ушел самодельный чешский бронепоезд со стрелковым десантом, западнее, по тракту через деревню Каменноозерскую, наступал белый добровольческий Шадринский отряд капитана А.А. Куренкова. Чехи и русские добровольцы должны были соединиться в селе Троицком, в нескольких верстах южнее Богдановича, но своевременно прибыли только чехи и, отогнав конную разведку красных, заняли село. Бронепоезд остановился, не доходя станции Богданович верстах в трех. Шадринский добровольческий отряд вышел за ночь к Пермь-Тюменской железной дороге и перерезал её у разъезда № 5. Отходившие из Екатеринбурга бронепоезда и эшелоны были отрезаны. Их команды бежали, и в руки белых попали богатые трофеи: два бронепоезда, одно орудие, семь пулеметов и пятьдесят две тысячи патронов. Рано утром 28 июля 1918 года со стороны Екатеринбурга к разъезду подошел чешский бронепоезд из группы полковника С.Н. Войцеховского. Часть чехов, переправившись через Пышму западнее позиций 1-го Крестьянского коммунистического полка, подтянула к позициям бронепоезда и начала артиллерийский обстрел, при этом снаряды попали в стоящий на позициях красный бронепоезд. Пожар и взрывы его боезапаса полностью уничтожили красный бронепоезд. Лишившись артиллерийской поддержки, 1-й Крестьянский коммунистический полк под угрозой флангового и тылового удара оставил позиции, и отошли в направлении села Ново-Пышминского. 28 июля 1918 года, после непродолжительного боя, части красных войск, в том числе и 1-й Крестьянский коммунистический полк отошли на север.

К 3 августа 1918 года 1-й Крестьянский коммунистический полк вместе с другими полками дивизии отошел к ст. Егоршино и укрепился там, вырыв и оборудовав окопную линию. Уже на рассвете следующего дня начался артиллерийский обстрел, и бои постепенно приняли затяжной характер. Столкнувшись с упорным сопротивлением красных, белые отряды, то подступали к позициям полка, то под огнём откатывались назад. В какой-то момент полк перехватил у белых инициативу и под прикрытием артиллерии отбросил их к д. Елкино. После кровопролитного боя, уничтожив в деревне офицерскую роту, полк вновь вышел к Сухому Логу и 15 августа 1918 года без боя занял его. Однако учитывая, что основные части красных за это время вышли из неминуемого окружения, 19 августа 1918 года поступил приказ отойти к ст. Антрацит, заняв оборонительную линию Егоршино – Режский завод, оборону которого вел Волынский полк. После антибольшевистского восстания в Волынском полку 1-й Крестьянский коммунистический полк был вынужден не только захватить мятежный Реж, но и растянуть фронт и далее от Режского завода до с.Покровское. После подхода Путиловского Стального кавалерийского дивизиона Прокопьева, и бронепоезда Быстрова, Реж был захвачен.

25 августа 1918 года Восточная стрелковая дивизия была переименована в 1-ю Уральскую дивизию,

Позиции полка растянулись от Егоршино до с.Покровское. Положение осложнялось еще и тем, что Камышловский и 4-й Уральские полк 1-ю Уральской дивизии 14 сентября 1918 года были переброшены в район Нижнего Тагила. Однако настроение было приподнятое – белые остановлены, отброшены частями 1-й Уральской дивизии и другими частями от Нижнего Тагила и ожидается приказ о наступлении на Камышлов. Приказ пришедший 21 сентября был противоположного толка – отойти на Самоцвет и Алапаевск. Политическое руководство осуществляли: военный комиссар А.А. Юдин, его помощник Цеховский и агитатор Лобков. В состав партбюро полка входили А. Юдин, И. Ослоповский, Ф. Стриганов, И. Басаргин.

К 26 сентября 1918 года полк занял оборону около Алапаевска, но гибель практически всего 3 батальона под командованием В.Д. Жукова под Нижней Синячихой, пытавшегося воспрепятствовать белым окружить Алапаевск, вынудила полк 28 сентября 1918 года покинуть позиции и отходить по направлению к Нижнему Тагилу. Переброска полка от Алапаевска в район Нижнего Тагила была вызвана еще попытками белых прорваться через Нижне-Тагильскую линию обороны к Кушве и недостаточности сил красных в этом районе. В то же время сформированный белыми в конце июля 1918 года отряд штабс-капитана Н.Н. Казагранди выйдя в бассейн р.Тура захватил 28 сентября 1918 года Алапаевск, а еще ранее Ирбит. Создавалась двойная угроза войскам 3 Армии в состав которой входил полк. Наиболее ожесточенные бои были под Нижним Тагилом.

В первых числах октября 1918 года полк вышел к Нижней Салде, где после пешего перехода остановился для принятия пополнения. В него влился китайский отряд численностью около 200 человек. Так в полку появились китайские подразделения, ставшие впоследствии китайским батальоном, а потом самостоятельным полком дивизии (командир Жен Фучен). Еще ранее на станции Ясашная в полк прибыл отряд алапаевских рабочих численностью около сотни бойцов. Однако пробиться к Нижнему Тагилу в районе ст. Салка не удалось, и 8 октября 1918 года полк ушёл к Кушве.

5 октября 1918 года 1-я Уральская дивизия объединена со 2-й Уральской дивизией и получила название Северо-Уральская сводная дивизия.

17 октября 1918 года командиром полка стал Иосиф Андреевич Ослоповский, бывший командир батальона, впоследствии генерал-майор. Командир полка Ф.Е. Акулов стал командиром бригады 29 стрелковой дивизии, в состав которой входил полк.

Передышки в Кушве полк не получил. 15 октября 1918 года полк выступил на защиту Лаи, уже 18 октября 1918 года противник заняв Лаю, Лайский и Баранчинские заводы подошел к Кушве. На острие его удара оказался 1-й Крестьянский коммунистический полк. После первой стычки с неприятелем полк используя элементы скрытности, приблизился к передовым позициям белых и чехов, не успевших к тому времени подтянуть основные силы и мощным ударом смял подошедшие части противника, отбросив их назад к ст. Баранча и Баранчинскому заводу. Победа была внушительная. Наступление белых было приостановлено. Командование Третьей армии сообщало в приказе, что 22 октября 1918 года ВЦИК принял постановление о награждении полка Почетным революционным Красным Знаменем. Полк получил от командования почётное наименование «Красные Орлы». 27 октября 1918 года в Кушве состоялось вручение полку «Красные орлы» Почетного революционного Красного Знамени ВЦИК. Знаменосец — Яков Овсянников, ассистенты знаменосца: Филипп Голиков, Александр Мясников.

Своим названием «Красные орлы» — полк обязан Филиппу Акулову. Во всех обращениях к бойцам он называл их орлами. Высшей похвалой для бойца была похвала «Орел!». Во время боя Акулов воодушевлял бойцов призывом «Вперед, орлы, бузуй!». Даже в своих приказах, еще до официального названия полка он писал «… А командиру Красного орлиного полка при смене снять своих птенцов и провести их в завод на Кушву…» Орлы и их командир очень беспокоили противника и совсем не случайно белогвардейское командование обещало своим солдатам 1000 рублей за каждого захваченного живым или мертвым бойца Красных орлов, 5000 за – командира, 15000 – за самого Филиппа Акулова.

11 ноября 1918 года Северо–Уральская сводная дивизия стала 29 стрелковой дивизией. Полк с 23 июля 1918 года и до января 1920 года входил под номером 253 в состав этой дивизии, которая в свою очередь входила в состав 3 армии. Помимо Красных Орлов в состав 1-й бригады 29 дивизии входили Камышловский и 4-й Уральский полк. Позднее в состав дивизии входили Петроградский полк и полк китайских добровольцев под командованием Жень Фу Ченя.

29 ноября 1918 года Екатеринбургская группа белых перешла в наступление в районе Кушвы. Вся мощь удара была сконцентрирована против 29-й стрелковой дивизии Красной армии под командованием М.Васильева и Особой бригады. Против 29-й стрелковой дивизии, Особой бригады и других частей Красной армии действовал 1-й Средне-Сибирский армейский корпус генерала А.Пепеляева и 4-я Сибирская стрелковая дивизия Г.Вержбицкого. В стык между 29-й и 30-й стрелковыми дивизиями 3-ей армии вклинилась 2-я Чехословацкая пехотная дивизия и 7-я Уральская дивизия горных стрелков, а против 5-й Уральской стрелковой дивизии выступили Сводная стрелковая дивизия Западной армии (15-я Воткинская) и 3-я Иркутская пехотные дивизии. Основные бои развернулись за железные дороги и тракты, в горной и лесистой местности это были единственно возможные, кроме разве что крупных рек, транспортные пути. 3 декабря пала Кушва, 7 декабря белые заняли Бисер, 9 декабря - Лысьву, 13 - Калино, 14 - Чусовской завод, 15 - Селянку, 20 декабря была взята Валежная, 21 декабря - Гори и Мостовая, в ночь на 22 декабря был оставлен Кунгур. Красные, отчаянно сопротивляясь, пытались перейти к обороне на рубеже реки Чусовой, но это им не удалось.

23 декабря 1918 года белые взяли село Троицкое (Троица), тогда оно находилось примерно в 30 километрах от Перми. Боя практически не было, совершенно измотанные многодневными боями бойцы 253-го Крестьянского коммунистического полка Красных орлов просто уходили с позиций. Командование обещало их сменить, но долго не присылало подмогу.

25 декабря 1918 года колчаковский корпус под руководством генерала Гайды занял г. Пермь. Воинские соединения 3-й Красной армии отступали к г. Глазову. Направление на Глазов прикрывала 29 дивизия 3-й армии. 253-й полк Красных орлов, 254-й Волынский, 255-й Уральский полки 1-й бригады дивизии находились на левом берегу р. Чепцы в Понинской волости. Штаб бригады размешался в д. Дондыкар. Путиловский, 256-й, 257-й полки 2-й бригады и 4-й бригады стояли на балезинском направлении в Ягошурской волости. Штаб 2-й бригады размещался в д. Трубашур, 4-й бригады – в д. Котегово.

В феврале 1919 года бои шли по линии Понино – Балезино. Полки 1-й бригады 29-й дивизии красных, дислоцированные на правом берегу Чепцы, держали оборону. Подразделения корпуса белого генерала Пепеляева переправились через Чепцу в районе Кожиль – Убыть и атаковали стоявшие в д. Н. Богатырка части 1-й бригады. Подразделения красных отступили за В. Слудку, но, поскольку противник её не занял, вернулись на прежние позиции. Довольно успешно отбивал атаки и даже занял Понино 253-й полк, выбил Пепеляева из Пыжьян 255-й полк, а батальоны 254-го полка заняли д. Долгоево. Однако для выравнивания линии фронта войска 1-й бригады оставили деревни Дондыкар, Портяново, Чажай, Туктыши, Шудегово, Седпи, Ягул. Фронт теперь проходил по линии Н. Богатырка – Шудегово – Туктыши. Наступление колчаковцев удалось остановить, когда южнее войсками 2-й Красной Армии были освобождены Сарапул и Ижевск. На правом берегу Чепцы начинают наступление Особая и 1-я бригады 29-й дивизии. На левобережье к ним присоединяется вернувшаяся с юга 3-я бригада и полки 2-й бригады, отступившие за р. Убыть.

В ночь на 13 июня 1919 года противник оставил Глазов без боя. Утром первым в город вошел конный взвод 256-го полка и, не задерживаясь, последовал дальше на восток. В числе первых в освобожденный город вошли Путиловский и 253-й полки 29-й дивизии 3-й Красной Армии.

30 июня 1919 года полк вышел к Каме. Далее полк двигался на Реж и Егоршино. Недалеко от Егоршино белые пытались дать бой кавалерийской группе, шедшей впереди, но были разбиты и снова отступили. Пройдя мимо Камышлова, полк оказался в Далматово. Именно здесь началась боевая история полка, здесь были родные села ветеранов.

В августе 1919 года полк участвовал в захвате мостов через Тобол в районе Ялуторовска и Заводоуковска.

Боевые действия в Таврии

После разгрома Колчака в конце 1919 года, 29-я стрелковая дивизия (РККА) была отправлена на Юго-Западный фронт (13 армия). Надо сказать, что 29 с.д. была разделена на три бригады. Во время передислокации в районе Воронежа первая бригада была направлена в Таврию, две другие на западный Белопольский фронт в состав 15 армии. В декабре 1919 года 85-я особая стрелковая бригада, в составе 253-го и 255-го полков активно вела боевые действия в районе Таврии. Командир 253-го полка Александр Иванович Кобяков.

Согласно Протокола РВСР № 100 от 1 марта 1920 года «О переименовании полков 29-й стрелковой дивизии», 253-й стрелковый полк стал называться 253-й стрелковый полк Красных орлов.

7 июня 1920 года, после прорыва Я.А.Слащёва, командир бригады Сутормин, меняет командный состав бригады. А.И. Кобяков к этому времени командир 253 полка Красных орлов назначается командиром 255-го полка, а командир 255-го Шумилов М.С. командиром Красных орлов. Белая конница, смяла соседнюю 124-ю бригаду, зашла в тыл 85-й и окружила её. Выход был один, уходить через Сиваш. «Тут было то, что нельзя описать. Спустившись в Сиваш, мы не могли защищаться. Нас просто расстреливали. Сверху над головами аэропланы с пулеметами. Сзади пулеметы. Тут мы потеряли столько бойцов, сколько не теряли за всю гражданскую войну», — вспоминал впоследствии комиссар полка Красных Орлов П.М. Тарских. Бригада потеряла за этот день 789 бойцов. В тех местах до сих пор стоят обелиски на могилах — памятниках Уральской бригаде, так её называет население этих мест. Выбравшись на сушу, бойцы собирались в группы и снова занимали оборону по западной окраине Строгановки. Из остатков бригады создали Сводный Уральский полк под командованием М.С. Шумилова. В первой половине июля 1920 года полк прибыл в местечко Игрень, что неподалеку от Екатеринослава. Обстановка на фронте требовала быстрого укомплектования бригады. И уже 16 июля 1920 года было получено первое подкрепление. Полк двинулся в район Александровска. Здесь, на пути к фронту, был получен приказ, предписывающий всех строевых людей передать в 3-ю стрелковую дивизию, которая приняла участие в окончательном разгроме врангелевских войск.

Память

Именем полка названы:

• Железнодорожная станция Красные Орлы, Свердловской железной дороги (село Покровское, Артёмовский городской округ (Свердловская область))
• Муниципальное учреждение «Загородный оздоровительный лагерь имени Полка «Красные Орлы» (Курганская область, Катайский район, село Ильинское)
• улицы в Камышлове, Каменске-Уральском и т. д.

Источники

• nantik7.livejournal.com/14188.html
• militera.lib.ru/db/golikov_fi/index.html

Отрывок, характеризующий 253-й стрелковый полк (Красные орлы)

– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?