254-я пехотная дивизия (Третий рейх)
| 254-я пехотная дивизия (254. Infanterie-Division) | |
 | |
| Годы существования | |
|---|---|
| Страна | |
| Прозвище |
«Вздыбленная лошадь» (Springendes Pferd) |
| Участие в | |
Содержание
История
Дивизия сформирована 26 августа 1939 года в Детмольде, в 6-м военном округе как дивизия 4-й волны. В течение 1939—1940 года обучается и укомплектовывается в Тюрингии.
В мае 1940 года, в ходе Французской кампании, вторгается в Нидерланды в районе Бреда. В операции дивизии были приданы разведывательный батальон «Дивизии СС особого назначения» и взвод бронемашин из состава полка СС «Дойчланд». С боями, участвуя в захвате мостов, дивизия прорывает голландскую оборону, после чего по побережью наступала в направлении Дюнкерка. После Французской кампании дивизия была укомплектована различным, в том числе и французским, трофейным транспортом. В июле-августе 1940 года дивизия дислоцируется в Лилле, с сентября 1940 года по апрель 1941 года — в Руане
17 ноября 1940 года в том числе на базе дивизии развёрнута 320-я пехотная дивизия
В апреле 1941 года переброшена в Восточную Пруссию. Перед началом Великой Отечественной войны дислоцировалась на побережье Балтийского моря юго-западнее Тильзита, находясь в резерве группы армий. Перешла границу СССР во втором эшелоне к 28 июня 1941 года, проследовала к Риге, после взятия города другими частями, дислоцировалась близ Риги, с середины июля 1941 года начала движение к Алуксне на северо-восток, но затем была развёрнута на север в Эстонию в район Вильянди, где вступила в первые в ходе кампании бои с арьергардами 11-й стрелковой дивизии. К 18 июля 1941 года сосредоточилась во втором эшелоне позади 61-й пехотной дивизии
С 22 июля 1941 года переходит в наступление с участка Пылтсамаа — Тюри, в первый же день продвинулась на 20 километров северо-восточнее Пылтсамаа, принимает участие в окружении войск 11-го стрелкового корпуса, с 24 июля 1941 года отражает удары во фланг и тыл 16-й стрелковой дивизии, 25 июля 1941 года части дивизии взяли Муствеэ, довершив окружение советских войск. 26 июля 1941 года на рубеже реки Омеду атакует пытающиеся прорваться из окружения части 11-го стрелкового корпуса. С 29 июля 1941 года вновь переходит в наступление, в течение двух дней ведёт тяжёлые бои, к началу августа 1941 года закрепилась в районе Ракке.
Продолжив наступление 3 августа — 4 августа 1941 года ведёт бои с 22-й стрелковой дивизией НКВД на перекрёстке дорог Амбла, Койга, 4 августа 1941 года взяла Тапа, 7 августа 1941 года дивизия взяла Раквере, прорвалась к берегу Финского залива в районе Кунда, и развернулась фронтом на запад, к Таллину. С 20 августа 1941 года приступила к штурму Таллина, 25 августа 1941 года достигла восточных пригородов столицы Эстонии, и участвовала в его взятии.
К началу сентябрьского наступления под Ленинградом, переброшена на подступы к Ропше, наступала во втором эшелоне вслед за 291-й пехотной дивизией. К 20 сентября 1941 года наступала на север к Стрельне, и развернувшись фронтом на запад, составила часть восточного обвода Ораниенбаумского котла. После боёв на обводах, передислоцирована восточнее Ленинграда на рубеж Волхова
С 24 октября 1941 года присоединилась к наступлению немецких войск, продвигается на Малуксу и Вороново, и продолжает наступление вплоть до конца ноября 1941 года, прикрывая левый фланг немецкой группировки, наступающей на Волхов и выйдя в конечном итоге на подступы к Войбокало. Вела бои, в частности, с 3-й гвардейской стрелковой дивизией. В ходе советского наступления дивизия с тяжёлыми боями и достаточным потерями отступала в общем направлении на Кириши и к концу года занимала Киришский плацдарм и позиции по Волхову на юг от Киришей. На конец года Вильгельм фон Лееб отозвался о дивизии как «В 254-й пехотной дивизии вообще отсутствует боевой дух».
В январе 1942 года дивизия заняла позиции на северном фасе вклинения 2-й ударной армии (Любанская наступательная операция), в районе Ручьи, Апраксин Бор, и ведёт бои на северном фасе, постепенно сжимая кольцо окружения, вплоть до ликвидации частей 2-й ударной армии в июне 1942 года. Так, 27 февраля 1942 года соединилась с группой фон Бассе севернее железной дороги Чудово-Вейнмарн, отрезав таким образом пробившиеся за дорогу части 327-й стрелковой дивизии и 80-й кавалерийской дивизии. Затем, до конца 1942 года занимает позиции у советского плацдарма у Мясного Бора.
8 января 1943 года снята с позиций и переброшена в район Демянского окружения, где
В период Операции «Искра» дивизия потеряла 902 человека, в том числе убитыми 9 офицеров и 200 унтер-офицеров.
К 12 января 1944 года переброшена в район Винницы заняла вместе со 101-й горнострелковой дивизией, остатками 223-й пехотной дивизии, полком и разведывательным батальоном 168-й пехотной дивизии оборону перед фронтом 38-й армии. Держит оборону и наносит контрудары в районе Винницы в ходе советского наступления января 1944 года.
В марте 1944 года началось новое советское наступление и дивизия с боями отступает от Винницы в направлении Каменец-Подольского, там во второй декаде марта 1944 года попадает в окружение, с потерями пробивается через кольцо, к началу апреля 1944 года занимает позиции севернее Хотина, имея справа 371-ю пехотную дивизию, слева 168-ю пехотную дивизию, перед фронтом войска 101-го стрелкового корпуса. В течение апреля 1944 года под ударами советских войск на запад-северо-запад, к 9 апреля 1944 года заняв позиции по Серету, имея справа 96-ю пехотную дивизию, слева 75-ю пехотную дивизию.
В апреле 1944 года отведена с позиций, получила пополнение в виде остатков разбитой 82-й пехотной дивизии и за счёт них, а также 474-го гренадерского полка, в составе дивизии была сформирована 82-я дивизионная группа, просуществовавшая около двух месяцев. С мая 1944 года находится в районе Тарнополя. С июля 1944 года ведёт оборонительные бои в ходе советского наступления, отступает в Карпаты, в район истоков Днестра.
Осенью 1944 года отступает в район Кошице в ходе советского наступления в Восточных Карпатах, зимой 1945 в ходе советского наступления в Западных Карпатах отступает ещё западнее, через Попрад.
В январе 1945 года переброшена в район Бреслау, в марте отбивает советское наступление в в Верхней Силезии. В мае 1945 года отступает приблизительно из района Нейсе в ходе наступления на Прагу/
Капитулировала перед РККА 8 мая 1945 года близ города Дойчброд (ныне Гавличкув-Брод, Чехия)
Боевой путь и подчинение
Состав
На 1939 год
- 454-й пехотный полк (3 батальона)
- 474-й пехотный полк (3 батальона)
- 484-й пехотный полк (3 батальона)
- 254-й разведывательный батальон
- 254-й артиллерийский полк (4 дивизиона, 4-й дивизион моторизованный)
- 254-й сапёрный батальон
- 254-й противотанковый батальон
- 254-й батальон связи
- 254-я служба снабжения
На 1942 год
- 454-й гренадерский полк
- 474-й гренадерский полк
- 484-й гренадерский полк
- 254-й разведывательный батальон
- 254-й артиллерийский полк (3 дивизиона + 1-й дивизион 52-го артиллерийского полка)
- 254-й сапёрный батальон
- 254-й батальон связи
- 254-я служба снабжения
1943—1945 год
- 454-й гренадерский полк (2 батальона)
- 474-й гренадерский полк (расформирован 10.05.1944, с этого момента по 04.07.1944 — 82-я дивизионная группа в составе 158-й и 166-й полковых групп, с 04.07.1944 по апрель 1945 вновь 474-й полк, с апреля 1945 расформирован и заменён в составе дивизии 1238-м гренадерским полком)
- 484-й гренадерский полк (2 батальона)
- 254-й моторизованный батальон
- 254-й разведывательный батальон
- 254-й батальон истребителей танков
- 254-й артиллерийский полк (3 дивизиона + 1-й дивизион 52-го артиллерийского полка)
- 254-й сапёрный батальон
- 254-й резервный батальон
- 254-й батальон связи
- 254-я служба снабжения[1]
Командование
- Генерал-лейтенант Фриц (Фридрих) Кох (26.08.1939 — 30.04.1940)
- Генерал-лейтенант Вальтер Бехшнитт (30.04.1940 — 22.03.1942)
- Генерал пехоты Фридрих Кёллинг (22.03.1942 — 05.09.1942)
- Генерал-майор Гельмут Рейманн (05.09.1942 — 19.11.1942)
- Генерал пехоты Фридрих Кёллинг (19.11.1942 — 16.08.1943)
- Генерал-лейтенант Альфред Тильманн (16.08.1943 — 20.03.1944)
- Генерал-майор Рихард Шмидт (31.12.1944 — 08.05.1944)
Кавалеры Рыцарского креста из состава дивизии
| Награда | Имя и фамилия | Должность | Звание | Дата награждения |
|---|---|---|---|---|
|
Андерс, Карл нем. Anders, Carl |
командир 484-го гренадерского полка | полковник | 04.05.1944 |
|
|
Корацино, Николаус нем. Coracino, Nikolaus |
командир | обер-лейтенант | 02.09.1944 |
|
|
Фельдман, Альфред нем. Feldmann, Alfred |
командир 1-го батальона 454-го пехотного полка | гауптман | 20.08.1942 |
|
|
Глезер, Эрих нем. Glaeser, Erich |
командир 2-го батальона 484-го пехотного полка | майор | 20.08.1942 |
|
|
Кёллинг, Фридрих нем. Köchling, Friedrich |
командир дивизии | генерал-лейтенант | 31.07.1942 |
|
|
Отто, Эрнст нем. Otto, Ernst |
командир 1-го батальона 454-го гренадерского полка | гауптман | 10.02.1943 |
|
|
Квасовски, Йоахим нем. Quassowski, Joachim |
командир 2-го батальона 484-го гренадерского полка | гауптман | 18.10.1943 |
|
|
Риссе, Вальтер нем. Risse, Walther |
командир 474-го пехотного полка | полковник | 22.09.1941 |
Напишите отзыв о статье "254-я пехотная дивизия (Третий рейх)"
Ссылки
- [www.feldgrau.com/InfDiv.php?ID=167 254.Infanterie-Division на сайте Feldgrau.com]
- [www.axishistory.com/index.php?id=3853 254.Infanterie-Division на сайте axishistory.com]
Примечания
- ↑ [www.diedeutschewehrmacht.de/254%20inf%20div.htm 254 Inf Div]
См. также
Список дивизий Третьего рейха Расстановка сил в операции Барбаросса
Отрывок, характеризующий 254-я пехотная дивизия (Третий рейх)
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
