259-я стрелковая дивизия
259-я стрелковая дивизия | |
Почётные наименования: |
«Артёмовская» |
---|---|
Войска: |
сухопутные |
Род войск: | |
Формирование: |
15 июля 1941 |
Расформирование (преобразование): |
лето 1946 |
Боевой путь | |
1941—1942: |
259-я стрелковая Артёмовская дивизия — войсковое соединение вооружённых сил СССР, принимавшее участие в Великой Отечественной войне.
Содержание
История
Дивизия сформирована в период с 5 июля по 15 июля 1941 года в Серпухове по Приказу Ставки Главнокомандования от 29 июня 1941 года за № 00100 «О формировании стрелковых и механизированных дивизий из личного состава войск НКВД». По плану должна была быть сформирована по штату горнострелковой дивизии, но была сформирована как стрелковая.
В действующей армии во время ВОВ с 30 июля 1941 по 14 октября 1942 и с 2 февраля 1943 по 9 мая 1945 года.
В начале августа 1941 года поступила в распоряжение 34-й армии, принимала участие в контрударе под Старой Руссой, наступает от реки Полисть на Григорово, постоянно подвергаясь воздушным налётам пикировщиков Ju-87. В ходе операции с боями прошла более 150 километров, очистив от врага свыше 20 населённых пунктов, которые впрочем потом были оккупированы вновь. Дивизия, как и практически все соединения 34-й армии попала в окружение, в течение сентября 1941 года отходила к Демянску и восточнее него.
После пополнения дивизия была c 20 октября 1941 года железной дорогой передислоцирована на Волховский фронт. Вступила в оборонительные бои на подступах к Малой Вишере на рубеже реки Малая Вишера с 24 октября 1941 года, затем с конца ноября 1941 года перешла в наступление, после многодневных безуспешных атак на мало-вишерскую группировку противника всё-таки к 20 декабря 1941 вышла на реку Волхов, освободив в ходе наступления Малую Вишеру, Большую Вишеру, станцию Гряды. Имела в составе на этот день 5351 человек.
В ночь с 25 на 26 декабря 1941 года совершила попытку скрытно прорваться к шоссе Новгород — Ленинград после форсирования Волхова. Ночью в тыл противнику смогли пройти два полка дивизии, действуют на Ленинградском шоссе и железной дороге на участке платформа Лядно — станция Трегубово. Отрезанный от снабжения отряд вёл бои ещё в начале января 1942 года, частично советские войска смогли 5-6 января 1942 года выйти к своим. Потери составили около 800 человек.
Из описания этих боёв ветеранов немецкой 215-й пехотной дивизии:
Гауптман Херб выслал из Залозья 11-ю роту и часть 12-й роты под командой оберлейтенанта Штриттматера для атаки леса. В середине дороги этот отряд наткнулся на превосходящие силы русских и ввязался в тяжелый бой. На нескольких метрах расстояния буквально сотые доли секунды решали жизнь и смерть человека. Десятки русских, сибиряков, одетых в отличное зимнее обмундирование падало под очередями немецких пулеметов, но новые появлялись из глубины леса. Рота была отрезана, сражалась сама по себе, один за другим храбрые солдаты были убиты или ранены. Связной командира группы был убит рядом со своим начальником. Редко смерть собирала такой богатый урожай как в этот день.— [1]
30 декабря 1941 года приступила к форсированию Волхова по льду, наступая на Званку, вместе со 176-м стрелковым полком 46-й стрелковой дивизии, попала под кинжальный артиллерийский и пулемётный огонь с укреплённого узла обороны 215-й пехотной дивизии и понесла очень большие потери[2].
В середине января 1942 года дивизия перешла через Волхов, форсированный силами других дивизий и заняла оборону в районе Горки. 25 января 1942 года приняла полосу обороны под Копцами у 267-й стрелковой дивизии, которая перешла в наступление на Копцы. Ведёт безуспешные бои за Копцы до конца февраля 1942 года. 23 февраля 1942 года дивизия, сдала свою полосу 46-й стрелковой дивизии. Вновь приняла рубеж обороны от 267-й стрелковой дивизии на участке Большое Замошье, Теремец-Курляндский. На тот момент имела в своём составе 4215 человек при 2305 винтовках, 9 станоковых пулемётах, 201 ручном пулемёте, 37 миномётах, 18 76-мм пушках и четырёх 45-мм пушках. Ведёт оборонительные бои, провела частную операцию по захвату деревни Оссия (его оборонял добровольческий легион СС «Фландрия»). 28 февраля 1942 года дивизия сдала свой участок обороны 225-й стрелковой дивизии, была пополнена и в начале марта переброшена через Мясной Бор к правому флангу Любанской группировки 2-й ударной армии и получила задачу овладеть Ольховскими хуторами по возвышенному берегу Керести. Вплоть до 10 марта 1942 года дивизия безуспешно по простреливаемому пространству пытается взять Ольховские хутора, но безуспешно и была переброшена в лес в двух километрах южнее Красной Горки. С 11 марта 1942 года дивизия в составе ударной группы перешла в наступление на оборонительные позиции противника на рубеже Червинская Лука, Дубовик, Коровий Ручей, Красная Горка, Верховье, станция Етино с целью овладения Любанью и перехвата шоссейной и железной дороги Чудово — Ленинград, но вновь без успеха, и к 20 марта 1942 года перешла к обороне. К тому времени дивизия уже была в окружении войск 2-й ударной армии и находится там до июня 1942 года. На 1 июня 1942 года ещё числилось 755 человек начальствующего состава, 825 младшего комсостава и 3813 рядовых.
Из воспоминаний С. А. Солдатова, ветерана дивизии:
С кормёжкой дело обстояло безобразно. Ели все, что считали пригодным. Зеленые листики кислицы объедали целыми полянами. Убитых лошадей сгрызли дочиста, невзирая на отвратительный запах падали. Подвоз прекратился. Немцы то и дело перекрывали горловину прорыва у Мясного Бора, где местность напоминала грязный сыр с дырами воронок, утыканный огрызками леса и битой техникой. Мы контратаковали, и тогда по узкоколейке под обстрелом через полукилометровый коридор пропихивали конвои с едой и боеприпасами, пытаясь одновременно вывезти раненых. О страшном и не думали: поднимались под пули и шли… Пленных мы не брали.— [3]
К концу мая 1942 года дивизия оказалась в окружении. 24 июня 1942 года остатки дивизии, насчитывающие 156 бойцов и командиров, смогли выйти из окружения. Дивизия была пополнена остатками прорвавшихся из окружения 92-й и 46-й стрелковых дивизий.
После восстановления (в составе стало 8548 человек) дивизия 30 августа 1942 года вступила в бой у деревни Гайтолово в ходе Синявинской операции. 31 августа 1942 года дивизия, прорвала фронт обороны противника, начала продвижение на запад. К исходу 4 сентября 1942 года части дивизии подошли к озеру Синявинское, при этом захватив склады противника. Немецкие войска нанесли удар во фланг дивизии, отрезав и уничтожив 949-й стрелковый полк в полном составе и два батальона 944-го стрелкового полка. Оставшаяся часть дивизии при поддержке 16-й танковой бригады предпринимала попытки деблокады окружённых частей дивизии, продвинулись севернее озера на полтора километра, но так и не смогла пробить коридор для выхода окружённых. Ведёт бои в том районе до середины сентября 1942 года, потеряв убитыми и ранеными большую часть своего комсостава, вплоть до комбатов (не говоря уже о меньших по должности командирах), в том числе командира дивизии. 12 сентября 1942 года противник вновь нанёс удар с фланга вдоль реки Чёрная и снова отрезал 259-ю стрелковую дивизию. В круговой обороне остатки дивизии отражали атаки противника с запада со стороны озера Синявинское и с востока от Гайтолово. В дивизии в скором времени кончились боеприпасы и продовольствие, и в ночь с 29 на 30 сентября 1942 года по приказу остатки дивизии вышли из окружения, имея в своем составе всего около 150 активных штыков (всего из состава дивизии вышло к своим после Синявинской операции по разным данным от 356 до 659 человек[4])
Подготовка и действия дивизии оцениваются так:
.В частности, командир 259-й сд потерял управление полками и неправильно информировал вышестоящее командование о положении частей дивизии. Командир 944-го сп этой же дивизии в течение 2—3 сентября не имел связи с батальонами и в течение трех дней не смог найти минометной роты своего полка… у бойцов 259-й сд не было ручных гранат— [5]
9 октября 1942 года по директиве Ставки ВГК от 31 августа 1942 № 994180 была направлена в резерв Ставки, 10 октября 1942 года начала погрузку на станциях Жихарево, Войбокало и направлена на станцию Кушуба Вологодской области. Пополнена, в том числе за счёт морской стрелковой бригады и контингента исправительно-трудовых лагерей.
Дивизия вновь была брошена в бой только 19 февраля 1943 года (несмотря на то, что начала переброску на юг ещё в декабре 1942 года, из-за загруженности железных дорог эшелоны дивизии на станцию Лог прибывали с большой задержкой, после чего дивизия в течение трех недель совершала пеший марш к линии фронта) после освобождения Ворошиловграда, когда в результате контрудара немецких войск в районе Дебальцево был окружён 7-й гвардейский кавалерийский корпус, и дивизия пробивала коридор к окружённым кавалеристам близ посёлка Ивановка. Введенная в бой поспешно, ведя наступление личным составом, утомленным длительным маршем, без гаубичной артиллерии, страдая от недостатка боеприпасов (особенно артиллерийских) и перевязочных средств, за неделю боёв дивизия, имея незначительное продвижение вперед, потеряла более 4 тысячи человек, воюя с 302-й и 62-й пехотными дивизиями. С 3 марта 1943 года, вела бои совместно с 279-й стрелковой дивизией, приняв от последней 9 марта 1943 года оборонительные позиции на плацдарме, ранее захваченном советскими войсками на правом берегу реки Северский Донец в районе Славяносербск. Однако уже 11 марта 1943 года, не выдержав удара немецких войск и, понеся большие потери в личном составе и особенно в артиллерии, была вынуждена отступить на левый берег реки.
В июне 1943 года из района Ивановки переброшена на рубеж реки Северский Донец в районе Лисичанска, и 18 июля 1943 года форсирует реку и вступает в бои за плацдармы на реке. С 13 августа 1943 года наступает в ходе Донбасской наступательной операции, частью сил 3 сентября 1943 года приняла участие в освобождении Горского и Золотого, в этот же день освободила Попасную, 5 сентября 1943 года отличилась при освобождении Артёмовска и освободила Никитовку, продолжив наступление, участвовала при поддержке 135-й танковой бригады в освобождении Константиновки (6 сентября), Новоэкономического (7 сентября), Красноармейска (8 сентября, во взаимодействии с 3-й танковой бригадой и 35-й танковой бригадой), Чаплино (9 сентября), к 22 сентября 1943 года в район западнее Орехова. В этих боях понесла большие потери: только с 2 по 18 сентября дивизия потеряла убитыми 207 человек, пропавшими без вести 596 человек и ранеными 730 человек. Продолжила наступление в ходе Запорожской наступательной операции (10-14 октября 1943 года), наступая на левом фланге фронта в общем направлении на Царицын Кут и упёрлась в организованную оборону немецких войск. Ведёт ожесточённые бои за Никопольский плацдарм в течение конца 1943 — начала 1944 года в районе хутора Ново-Троицкого Великобелозёрского района.
С 30 января 1944 года перешла в наступление в ходе Никопольско-Криворожской наступательной операции, наступает на Никополь с юго-востока, участвует в освобождении города 8 февраля 1944 года, затем вышла к реке Ингулец Продолжила наступление в ходе Березнеговато-Снигиревской наступательной операции с 6 марта 1944 года, наступает на Березнеговатое, несёт потери на подступах к городу, 13 марта 1944 года выведена в резерв фронта, сосредоточилась в районе Новый Буг. В конце марта 1944 года совершает марш к Южному Бугу без соприкосновения с противником, по маршруту Антоновка, Баратовка, Новопетровка, Троицкое, Женево-Криворожье, Ястребиново, Новопристань, хутор Рюминский. 27 марта 1944 года дивизия вышла в Белоусовку, хутор Троицкий и приступила к форсированию Южного Буга. За ночь сумела переправиться через реку в Червоный Маяк, освободила Дмитровку, Новый Роштадт, хутора Новобелоусовку, Бугаевку, прошла по левому берегу реки Чичиклеи, освободила Каменную Балку, хутора Урсуловка, Подолянка, Новоильинка и вышла на Берёзовку.
В ходе Одесской операции продвигается во втором эшелоне корпуса, 14 апреля 1944 года форсировала Днестр в районе Олонешты, вела тяжёлые бои на захваченном плацдарме.
Принимает участие в Ясско-Кишинёвской операции, через Румынию вошла в Болгарию и до конца войны дислоцируется в Болгарии севернее Софии, боевых действий не ведёт.
Расформирована летом 1946 года.
Состав
- 939-й стрелковый полк
- 944-й стрелковый полк
- 949-й стрелковый полк
- 801-й артиллерийский полк
- отдельный танковый батальон (по 13.09.1941)
- 314-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион
- 336-я разведрота
- 427-й отдельный сапёрный батальон
- 683-й отдельный батальон связи (363-я отдельная рота связи)
- 322-й медико-санитарный батальон
- 300-я отдельная рота химический защиты
- 88-я (504-я) автотранспортная рота
- 314-я полевая хлебопекарня
- 517-й дивизионный ветеринарный лазарет
- 308-я полевая почтовая станция
- 567-я полевая касса Госбанка
- отдельная штрафная рота 3-й гвардейской армии (в период нахождения в армии)
Подчинение
Награды и наименования
Награда (наименование) | Дата | За что получена |
---|---|---|
«Артёмовская» | 08.09.1943 | За массовый героизм и мужество, проявленные бойцами и командирами при освобождении г. Артемовска |
Командиры дивизии
- Шилов Федор Николаевич (05.07.1941 — 30.08.1941), генерал-майор
- Борисов Петр Васильевич (01.09.1941 — 19.09.1941), полковник
- Лапшов, Афанасий Васильевич (20.09.1941 — 27.05.1942), полковник, с 13.05.1942 генерал-майор
- Лавров Павел Петрович (28.05.1942 — 10.08.1942), подполковник, с 11.07.1942 полковник
- Гаврилов Михаил Филиппович (11.08.1942 — 12.09.1942), генерал-майор (ранен 08.09.1942)
- Гаген Николай Александрович (13.09.1942 — 06.10.1942), генерал-майор
- Порховников Мирон Лазаревич (07.10.1942 — 25.02.1943), полковник (погиб)
- Головин Николай Михайлович (26.02.1943 — 18.03.1943), полковник
- Власенко Алексей Митрофанович (19.03.1943 — 25.05.1944), полковник, с 17.11.1943 генерал-майор
- Белинский Терентий Терентьевич (26.05.1944 — 09.05.1945), полковник
Память
- Памятный знак в честь воинов 259-й стрелковой дивизии в посёлке Камышеваха.
- Именем дивизии названа улица в посёлке Пено.
Напишите отзыв о статье "259-я стрелковая дивизия"
Примечания
- ↑ [www.soldat.ru/forum/viewtopic.php?f=2&t=15235 Soldat.ru • Просмотр темы - Что случилось в Селе Гора Новгородской обл в феврале 42 г.?]
- ↑ [dolina.home.nov.ru/volhov.htm Волхов помнит бои на его берегах]
- ↑ [www.eduhmao.ru/info/14/8117/87491/ Солдатов Сергей Алексеевич | eduhmao]
- ↑ [www.novayagazeta.ru/data/2009/005/25.html Новая Газета | № 05 от 21 Января 2009 г. | Унижение Синявинских высот]
- ↑ [ww2.kulichki.ru/sivjanskiebolota.htm Трагедия в Синявинских болотах]
Ссылки
- [samsv.narod.ru/Div/Sd/sd259/default.html Справочник на сайте клуба «Память» Воронежского госуниверситета]
- [soldat.ru Справочники и форум на Солдат.ру]
- [www.soldat.ru/perechen Перечень № 5 стрелковых, горнострелковых, мотострелковых и моторизованных дивизий, входивших в состав действующей армии в годы Великой Отечественной войны]
Отрывок, характеризующий 259-я стрелковая дивизия
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.