280-мм мортира образца 1939 года (Бр-5)

280-мм мортира образца 1939 года (Бр-5)
Калибр, мм	279,4
Экземпляры	47
Расчёт, чел.	15
Скорострельность, выстр/мин	0,25
Скорость возки по шоссе, км/ч	до 15 (в разделённом виде)
Высота линии огня, мм	1920
Ствол
Длина ствола, мм/клб	4750/17
Длина канала ствола, мм/клб	3975/14,2
Масса
Масса в походном положении, кг	19 700
Масса в боевом положении, кг	18 400
Габариты в походном положении
Длина, мм	8900 (без ствола)
Ширина, мм	2710
Высота, мм	2600 (без ствола)
Клиренс, мм	320
Углы обстрела
Угол ВН, град	от 0 до +60°
Угол ГН, град	8°

280-мм мортира образца 1939 года (Бр-5) — советская мортира большой мощности калибра 280 мм периода Второй мировой войны. Эта артиллерийская система была самым крупнокалиберным серийно производившимся советским артиллерийским орудием. Мортира отличалась оригинальной компоновкой — использовался гусеничный лафет, единый для ещё двух мощных артиллерийских систем. Несмотря на небольшое количество произведённых орудий и ряд недостатков, мортира приняла участие в Великой Отечественной войне, была модернизирована после её окончания и долгое время состояла на вооружении Советской армии.

История создания

Советская артиллерия большой мощности унаследовала от Русской Императорской армии два образца особо мощных артсистем — 280-мм мортиру Шнейдера обр. 1914/15 гг. (25 орудий) и 305-мм гаубицу обр. 1915 г. (31 орудие). К середине 1930-х годов данные орудия устарели как морально, так и физически, кроме того, их количество оценивалось как недостаточное (в частности, с учётом мобилизационного запаса в 1941 году необходимо было иметь не менее 66 шт. 280-мм мортир). Возникла необходимость в создании и запуске в серийное производство новых образцов особо мощных орудий, в том числе и 280-мм мортир. Калибр новой артсистемы определялся стремлением использовать имеющиеся запасы боеприпасов. Поскольку в 1931 году была принята на вооружение 203-мм гаубица Б-4, а также велась разработка проекта 152-мм дальнобойной пушки, было решено создать триплекс — три различные артиллерийские системы, использующие одинаковый лафет, что значительно упрощало производство и эксплуатацию орудий. Как и в случае с 152-мм дальнобойной пушкой, созданием 280-мм мортиры занялись конкурирующие конструкторские бюро заводов «Большевик» и «Баррикады».

Проект мортиры завода «Большевик» получил индекс Б-33, руководство проектом осуществлял инженер Крупчатников. Ствол мортиры был изготовлен в 1935 году, на заводские испытания мортира была отправлена 1 февраля 1936 года. Особенностями конструкции орудия были скреплённый ствол из трубы, кожуха и казённика, а также поршневой затвор от мортиры Шнейдера. Ствол устанавливался на лафете гаубицы Б-4 без уравновешивающего механизма, поскольку он был уравновешен добавлением груза на казённик. На полигонные испытания мортира была отправлена 17 апреля 1936 года, в целом они завершились успешно и по их итогам было рекомендовано направить мортиру на войсковые испытания после устранения выявленных недостатков.

На заводе «Баррикады» проектом 280-мм мортиры, получившей индекс Бр-5, руководил И. И. Иванов. Заводские испытания мортира прошла в декабре 1936 года. Полигонные испытания мортиры начались в апреле 1937 года, согласно заключению комиссии Бр-5 испытания не выдержала. Тем не менее, в серийное производство была запущена именно Бр-5 под официальным названием 280-мм мортира обр. 1939 г., причём первый заказ на изготовление мортир был выдан ещё до окончания полигонных испытаний, в мае 1937 года. Причины выбора Бр-5 вместо Б-33 неизвестны, на испытаниях последняя показывала лучшие результаты, в частности бо́льшую кучность и более высокую скорострельность, а также была менее массивной по сравнению с первой. Историк А. Б. Широкорад полагает, что выбор носил волюнтаристский характер. Опытный образец Б-33 использовался в интересах программы Бр-5, а в марте 1939 года был передан на завод «Баррикады» для изучения.

Производство

Первый заказ на 8 мортир Бр-5 был выдан заводу «Баррикады» в мае 1937 года. Позже, ввиду недоработанности системы, число заказанных на 1937 год орудий уменьшили до двух, однако ни в том, ни в последующем году изготовить их не удалось. Эти две опытные мортиры были поданы на полигон в июне 1939 года и отличались друг от друга способом заряжания. По результатам испытаний был выбран способ заряжания, аналогичный применённому в гаубице Б-4. Кроме этих двух опытных образцов, в 1939 году было изготовлено ещё 20 мортир, а в 1940 году — последние 25 орудий, на чём их серийное производство было прекращено.

Модернизации

Неудачная конструкция лафета орудий триплекса стала основанием для инициирования работ по разработке нового колёсного лафета, лишённого недостатков исходной гусеничной конструкции. В 1938 году Главное артиллерийское управление утвердило тактико-технические требования к новому колёсному лафету для дуплекса большой мощности (152-мм пушка Бр-2 и 203-мм гаубица Б-4), в 1940 году данный лафет предлагалось разработать и для Бр-5. Исполнителем задания стало КБ завода № 172 (Пермский завод) под руководством Ф. Ф. Петрова. Лафет получил индекс М-50, но работы по нему шли крайне медленно из-за большой загруженности КБ работами по другим системам. В итоге к началу войны всё ограничилось разработкой проекта, после чего все работы были прекращены.

В 1955 году Бр-5 (наряду с другими орудиями триплекса Б-4 и Бр-2) прошли капитальную модернизацию, для этих мортир был разработан новый колёсный лафет (главный конструктор проекта — Г. И. Сергеев). Возка орудия стала нераздельной, а её скорость существенно возросла — до 35 км/ч по шоссе. Модернизированная мортира получила индекс Бр-5М.

Дальнейшие работы по 280-мм мортирам

В 1944 году в ЦАКБ под руководством В. Г. Грабина были начаты работы по созданию дуплекса из 180-мм пушки и 210-мм гаубицы на едином лафете, в 1945 году дуплекс превратился в триплекс — добавилась 280-мм мортира. В 1947 году в системе появилась ещё и 203-мм пушка-гаубица. Проект был завершён в 1953 году, в 1955 году завод «Баррикады» сдал семь 180-мм пушек С-23, одну 203-мм гаубицу С-33 и одну 280-мм мортиру С-43. На этом работы над системой были прекращены, а изготовленные орудия были отправлены в Московский военный округ. В 1970-х годах производство С-23 было восстановлено.

В 1954—1955 годах в ЦНИИ-58 был разработан проект триплекса на самоходном лафете, включавшего в себя 210-мм пушку С-110А, 280-мм пушку-гаубицу С-111А и 305-мм гаубицу. Детальная информация о судьбе этого проекта отсутствует.

Описание конструкции

Ствол

Ствол мортиры скреплённый, двухслойный, состоит из трубы, кожуха и казённика. Труба состоит из нарезной части и каморы, в ствольной части труба имеет утолщение для уравновешивания ствола. Нарезная часть имеет 88 нарезов постоянной крутизны, ширина нарезов 6,97 мм, ширина поля 3 мм, глубина нарезов 3,4 мм. Камора состоит из двух конических и одной цилиндрической частей. Длина каморы 521,4 мм, объём каморы 18,159 дм³ (при бетонобойном снаряде). Кожух надет на трубу в горячем состоянии с натягом до 0,4 мм в замок, что исключает смещение трубы относительно кожуха. Казённик представляет собой стальную поковку, навинченную на конец кожуха, устройство казённика в целом аналогично таковому гаубицы Б-4. Затвор поршневой, типа Шнейдера, запирается в два такта, аналогичен по конструкции затвору гаубицы Б-4, но больше по габаритам.

Противооткатные устройства

Противооткатные устройства воздушно-гидравлические. Цилиндры тормоза отката и накатника установлены в муфтах, закреплённых гужонами на люльке. Люлька цапфами лежит в цапфенных гнёздах верхнего станка и своим сектором связана подвижно с шестернёй главного вала. Тормоз отката гидравлический, содержит 41 л веретённого масла. Накатник гидропневматический, содержит 63 л веретённого масла, давление воздуха — 40 атм. Откат при углах возвышения от 0 до 30° длинный (1300—1410 мм), при углах возвышения от 30 до 42° переменный (850—1410 мм), при углах возвышения от 42 до 60° короткий (850—880 мм). Противооткатные устройства при откате неподвижны. В отличие от лафета гаубицы Б-4 и пушки Бр-2, тормоз отката лафета гаубицы Бр-5 имеет шпонки переменного сечения, что делало возможным перестановку стволов разных орудий на один и тот же лафет только в заводских условиях (необходима замена тормоза отката).

Лафет

Лафет гусеничный, состоит из верхнего станка, нижнего станка и ходовой части. Верхний станок представляет собой клёпаную конструкцию, опирающуюся тремя роликами на опорную поверхность нижнего станка и перемещающуюся при помощи поворотного механизма на боевом штыре в горизонтальной плоскости. Нижний станок в лобовой части скреплён с боевой осью круглого сечения, концы которой подвижно соединены с гусеничным ходом. Хоботовая часть нижнего станка имеет два сошника — постоянный для твёрдого грунта и откидной для мягкого грунта. Нижний станок Бр-5 по сравнению с ранним станком гаубицы Б-4 дополнительно усилен приклёпанными боковинами и утолщением верхнего листа. Ходовая часть включает в себя гусеничный ход, тормозное устройство, подрессоривание, лебёдку для разворота гаубицы.

Механизмы наведения и прицельные приспособления

Подъёмный и поворотный механизмы секторного типа. Имеется специальный механизм приведения на заряжание, обеспечивающий быстрое приведение ствола в горизонтальное положение. Прицельное приспособление состоит из прицела, панорамы и привода прицела с кронштейном.

Приспособление для заряжания

Приспособление для заряжания состоит из крана с лебёдкой, кокора, механизма стопорения вала приведения к углу заряжания, стеллажа с брезентом и снарядной тележки. Заряжание орудия происходило следующим образом: снаряды достаются из погребка и укладываются на деревянный помост. Снаряд, подготовленный для перевозки к мортире, устанавливается вертикально. Далее боец из расчёта подкатывает снарядную тележку к снаряду и охватывает снаряд при помощи захватов. Затем снаряд укладывается на тележку и закрепляется на ней, после чего подвозится на тележке к стеллажу и ставится на брезент. Стеллаж устанавливается у лафета под краном, кокор опускается в гнездо стеллажа и очередной снаряд, лежащий в стеллаже, укладывается в кокор. Мортира приводится к углу заряжания, после чего вал механизма приведения к заряжанию стопорится. Кокор навешивается на два крюка, находящихся на казённой части ствола орудия. После навешивания кокора трос несколько ослабляется, при этом лапы рычагов кокора освобождают снаряд, который досылается в канал ствола усилиями четырёх бойцов.

Передок и орудийная повозка

Возка орудия на большие расстояния осуществляется раздельно (ствол отдельно от лафета). На небольшие расстояния (до 5 км) допускается нераздельная возка орудия с оттянутым стволом при скорости не более 5—8 км/ч. Для транспортировки механической тягой орудие имело передок весом 1300 кг со сцепным устройством. При раздельной возке, ствол перевозился на подрессоренной орудийной колёсной повозке Бр-10 (вес повозки со стволом 11 300 кг, без ствола 5400 кг) со скоростью до 25 км/ч. Переход орудия из боевого положения в походное при раздельной возке занимал от 45 минут до 2 часов, в зависимости от времени года и типа грунта. Буксировалось орудие гусеничными тягачами «Ворошиловец», ствольные повозки — менее мощными гусеничными тягачами «Коминтерн».

Организационно-штатная структура

Мортиры Бр-5 входили в состав отдельных гаубичных артиллерийских дивизионов особой мощности, по шесть мортир в каждом. В каждом дивизионе было три батареи, по две мортиры в каждой. Всего в 1941—1945 годах было 8 таких дивизионов с мортирами Бр-5 и Шнейдера.

Служба и боевое применение

Мортиры Бр-5 были предназначены для:

• разрушения особо прочных бетонных, железобетонных и броневых сооружений;
• борьбы с крупнокалиберной или укрытой прочными сооружениями артиллерией противника.

Мортиры Бр-5 приняли участие в советско-финской войне, четыре таких мортиры с ноября 1939 года входили в состав 40-го отдельного артиллерийского дивизиона большой мощности. Мортиры приняли участие в прорыве линии Маннергейма, разрушая финские ДОТы. Всего в ходе этой войны мортирами Бр-5 было выпущено 414 снарядов.

О применении Бр-5 в ходе Великой Отечественной войны информации мало. Известно об использовании орудий этого типа в составе 32-го отдельного артиллерийского дивизиона особой мощности в марте 1945 года при штурме Нейштадта (часть Кюстрина), а также при штурме Кёнигсберга. В мемуарах начальника штаба артиллерии 1-го Белорусского фронта Надысева Г.С. есть упоминание о применении 280-мм гаубиц при штурме Познани, вероятно имелись в виду Бр-5. По информации военного историка А. В. Исаева, расход снарядов 280-мм мортир в 1942 и 1943 годах не фиксировался, в 1944 году было израсходовано 3322 снаряда, в 1945 году — 7363 снаряда. Перед войной в наличии имелось около 7000 единиц снарядов для 280-мм мортир (или 97 на орудие), что оценивалось как недостаточное количество. В 1941 году было потеряно девять 280-мм мортир.

В 1950-х годах мортиры Бр-5 были модернизированы и находились на вооружении как минимум до 1970-х годов.

Боеприпасы и баллистика

Мортира Бр-5 имела картузное заряжание. Шкала зарядов индивидуальна для каждого из используемых снарядов. К снаряду Г-675 использовались полный переменный заряд З-675Б (5 зарядов) и уменьшенный переменный З-675БУ (6 зарядов), к снаряду Ф-674К — полный переменный заряд З-675 (2 заряда) и уменьшенный переменный заряд З-675У (3 заряда), к снаряду Ф-674 — полный переменный заряд З-675А (3 заряда), к снаряду Ф-674Ф — полный переменный заряд З-675Ф (4 заряда). Ассортимент снарядов включал в себя три типа фугасных снарядов и один тип бетонобойных снарядов. Фугасные снаряды в советское время не производились, использовались запасы снарядов от 280-мм мортир Шнейдера, созданные до революции. Бетонобойный снаряд использовался с 1942 года.

Стрельба из мортиры при углах возвышения менее 15° ввиду слабой устойчивости системы на малых углах возвышения допускалась только в исключительных случаях.

Номенклатура боеприпасов
Тип	Индекс снаряда	Вес снаряда, кг	Вес ВВ, кг	Начальная скорость, м/с	Дальность табличная, м
Бетонобойные снаряды
Бетонобойный с взрывателем КТД	Г-675	246	44,8	356	10 410
Фугасные снаряды
Фугасная старая стальная граната русского образца длиной в 3,25 калибра с взрывателем 5ДТ-2	Ф-674К	200,7	33,6	420	10 950
Фугасная старая стальная граната русского образца длиной в 4,5 калибра с взрывателем 5ДТ-2	Ф-674	286,7	58,7	290	7350
Фугасная старая сталистого чугуна граната французского образца длиной в 4,5 калибра с взрывателем ГВМЗ	Ф-674Ф	204	45	360	9350

Оценка проекта

Среди советских артиллерийских систем Бр-5 занимает особое место, являясь самым крупнокалиберным из разработанных в СССР и серийно производившихся орудий. Большинство преимуществ и недостатков орудия связаны с его лафетом, общим для всех орудий «триплекса большой мощности». С одной стороны, использование гусеничного лафета обеспечило в теории возможность достаточно быстрой смены огневой позиции и значительно уменьшило время перехода из походного положения в боевое по сравнению с полустационарными орудиями типа 280-мм мортиры Шнейдера. С другой стороны, конструкция лафета оказалась неудачной — орудие в сборе с трудом перемещалось самыми мощными тягачами, в условиях же плохой проходимости (распутица, гололёд) данная система фактически теряла подвижность. Возможности манёвра огнём были сильно ограничены углом горизонтальной наводки (ГН) всего лишь в 8°. Для поворота пушки силами расчёта за пределы угла ГН требовалось не менее 25 минут. Проведённая в послевоенные годы замена лафета позволила избавиться от перечисленных проблем.

Сравнение с иностранными орудиями затруднено отсутствием полных аналогов. Кроме Красной армии, орудия калибра 280 мм стояли на вооружении только германских вооружённых сил, но и там орудия такого калибра были представлены либо железнодорожными пушками, либо старыми, времён Первой мировой войны, полустационарными гаубицами 28 cm HL/12. Последние при одинаковой максимальной дальности стрельбы существенно уступали Бр-5 в подвижности. Также в немецкой армии использовались трофейные чехословацкие мортиры 30,5 cm Mrs.(t) и гаубицы 24 cm H.39/40, оба орудия представляли собой полустационарные системы, требовавшие для установки рытья котлована и перевозившиеся на трёх повозках. Французские тяжёлые мортиры были представлены всё теми же 280-мм мортирами Шнейдера. Крупнейшими британскими осадными орудиями были 234-мм гаубица Ordnance BL 9,2 inch howitzer, также полустационарной конструкции, вес снаряда которой (131,5 кг) был несопоставим с весом снаряда Бр-5, и 305-мм гаубица Ordnance BL 12 inch howitzer, представляющая собой увеличенный вариант предыдущей; сами англичане считали эти орудия, запущенные в производство в 1914 году, безнадёжно устаревшими. В США в 1942 году была принята на вооружение гаубица 240-мм гаубица M1 «Black Dragon» («чёрный дракон»); это орудие, превосходя более чем вдвое Бр-5 в максимальной дальности стрельбы (23 км), столь же существенно уступало по массе снаряда (163 кг). Как и советская мортира, «Чёрный дракон» перемещался в разобранном виде на двух повозках, но его лафет с раздвижными станинами позволял обстреливать цели в существенно большем секторе (45° против 8° у Бр-5). Наконец, аналогичная по баллистике (200 кг, 400 м/с, 10 км) японская 240-мм гаубица Тип 45 была вдвое тяжелее и имела стационарный лафет.

Сохранившиеся экземпляры

Орудие Бр-5 на гусеничном лафете находится в экспозиции Музея артиллерии и инженерных войск в Санкт-Петербурге.

Литература

• Главное артиллерийское управление РККА. 203-мм гаубица обр. 1931 г. (Б-4), 280-мм мортира обр. 1939 г. (Бр-5), 152-мм пушка обр. 1935 г. (Бр-2). Руководство службы. — М.: Воениздат НКО, 1942.
• Широкорад А. Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Мн.: Харвест, 2000. — 1156 с. — ISBN 985-433-703-0.
• Широкорад А. Б. Бог войны Третьего рейха. — М.: АСТ, 2002. — 576 с. — ISBN 5-17-015302-3.
• Иванов А. Артиллерия СССР во Второй мировой войне. — СПб.: Нева, 2003. — 64 с. — ISBN 5-7654-2731-6.

Ссылки

• [www.sudden-strike.ru/history/detail.php?ID=3419 Бр-5 на сайте игр серии «Противостояние» (Sudden Strike)]. [www.webcitation.org/60uro69LU Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].

Отрывок, характеризующий 280-мм мортира образца 1939 года (Бр-5)

Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.