31-й стрелковый корпус
<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2">  31-й стрелковый корпус </td></tr>
| |
| Тип: | стрелковый |
| Род войск: | сухопутные |
| Количество формирований: | 2 |
| В составе армий: | 1-е формирование: 5-я армия 2-е формирование 26-я армия 14-я армия |
| 1-е формирование: генерал-майор Лопатин, Антон Иванович полковник Калинин, Николай Васильевич, врио 2-е формирование генерал-майор Соловьев, Владимир Александрович генерал-майор Скоробогаткин, Константин Фёдорович генерал-майор Абсалямов, Минзакир Абдурахманович … генерал-майор Степаненко, Павел Афиногенович | |
| 1-е формирование 1941: Оборонительная операция на Западной Украине Львовско-Луцкая операция 1941: Киевская оборонительная операция Коростеньская операция 2-е формирование 1944: Оборона Заполярья 1944: Петсамо-Киркенесская операция | |
31-й стрелковый корпус — воинское соединение в вооружённых силах СССР во время Великой Отечественной войны.
Содержание
1-е формирование
История
Корпус сформирован в мае 1939 года в Дальневосточном военном округе, дислоцировался в Ворошиловске
В действующей армии с 22.06.1941 года по 25.09.1945 года. Прибыл с Дальнего Востока в Киевский особый военный округ 25.05.1941 года.
На 22.06.1941 года полевое управление корпуса дислоцировалось в Коростене. С 22 июня корпус участвовал в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов советского народа против захватчиков гитлеровской Германии и её союзников. 22 июня корпус вошёл в состав Юго-Западного фронта.
Корпус с 18.06.1941 года находился на марше из района Белокоровичи, Овруч, Коростень в район Трояновка, Окопск, Гряды, Чарторийск, Рафаловка (35—80 километров восточнее Ковеля), куда он должен был прибыть к 28.06.1941. Корпус выступил в поход не полностью отмобилизованным. Из-за нехватки автомобильного и конского транспорта корпусные артполки и зенитные дивизионы, а также значительная часть дивизионной и полковой артиллерии были оставлены на зимних квартирах или же отстали на марше. В войсках корпуса имелось от ¼ до ½ боекомплекта боеприпасов, 1 суточная дача продовольствия, горючее отсутствовало.
К утру 22.06.1941 соединения корпуса выходили в районы дневки: 195-я стрелковая дивизия — Сновидовичи, 200-я стрелковая дивизия — Березьне, 193-я стрелковая дивизия — Каменка (200—250 км от границы).
На 23.06.1941 года корпус находился на днёвке в районах: 195-я стрелковая дивизия — Осьница (90 километров восточнее Ковеля), 200-я стрелковая дивизия — Степань (110 километров юго-восточнее Ковеля), 193-я стрелковая дивизия в Людвиполе, (100 километров восточнее Луцка), вечером того же дня готовился продолжать марш на рубеж Боровичи (30 километров севернее Луцка), Луцк. На тот момент корпус находился во втором эшелоне фронта.
27.06.1941 года корпус получил приказ сосредоточить 193-ю стрелковую дивизию в районе Киверцы, Озерко в готовности к контратакам в направлениях на Рожище и на Яровице; 200-й стрелковой дивизии форсированным маршем продолжать движение к реке Стырь в район Кашовка, Навозы, Боровичи. 195-я стрелковая дивизия распоряжением командующего фронтом переходила во фронтовой резерв и сосредоточивалась в районе Чарторийска.
К 29.06.1941 года корпус занял оборону по рекам Стоход и Стырь. Вечером 29.06.1941 200-й стрелковой дивизии заняла междуречье Стохода и Стыри на участке Углы, Навозы, не имея соприкосновения с противником, а 193-я стрелковая дивизия, сосредоточенная в лесу в районе Киверец, была введена в бой для отражения атаки частей 298-й пехотной дивизии противника и совместно с 131-й мотодивизией вступила в бой на рубеже Синтаровка, Клепачев, Киверцы, Кобче.
После длительных маршей по плохим дорогам, проходивших под сильным воздействием вражеской авиации, личный состав корпуса был очень утомлен и к наступательным действиям не способен. Однако корпус получил приказ сменить в ночь на 30.06.1941 части 27-го стрелкового корпуса, 19-й танковой дивизии и 131-й мотодивизии на фронте Смердин, Кобче, перейти в наступление и отбросить противника за реку Стырь на участке Рожище, Луцк, Яровичи и в дальнейшем прочно удерживать его. Хотя по приказу Ставки контрнаступление было отменено, 01.07.1941 года части корпуса были вынуждены провести контратаку с целью ликвидации плацдармов противника в районах Рожище и Луцк, которое оказалось безуспешным.
Корпус оставил позиции с утра 02.07.1941, и прикрываясь арьергардами к исходу 03.07.1941 выходит на рубеж Матвейки, Клевань. Перед фронтом корпуса действовали небольшие вражеские отряды мотоциклистов и пехоты совместно с танками, поддержанные артиллерией. Совершая планомерный отход, несмотря на тяжёлые условия, к 05.07.1941 части корпуса, переправишись на правый берег реки Случь, вышли в свои полосы обороны, 200-я стрелковая дивизия сосредоточилась в лесу восточное Березьне, 193-я стрелковая дивизия — в лесу восточнее Людвиполя. Корпус должен был продолжать марш для занятия рубежа Быстриче, Городница, Корец и далее к югу, протянув свой левый фланг по реке Корчик от Кореца до Щитни, с тем чтобы прикрыть новоград-волынское направление с запада.
В особо трудных условиях совершал марши 31-й стрелковый корпус. Испытывая острую нехватку мехтранспорта и потеряв от налетов вражеской авиации большую часть конского состава, он не мог вывести всю свою матчасть и подвозить продовольствие. В 193-й стрелковой дивизии по этой причине при отходе было уничтожено некоторое количество орудий и минометов, а личный состав двое суток не получал хлеба
В течение 05-08.07.1941 перед корпусом стояла задача обороны правого берег реки Случь на фронте Быстрицы, Городница, Могильно, имея основную группировку на левом фланге и особо прочно прикрывать направление Городница, Эмильчино. Утром 07.07.1941 года части корпуса отбили первую попытку вражеских войск (99-й лёгкой пехотной дивизии) переправиться через Случь. C 08.07.1941 года корпус вновь планомерно отходит в укрепления Коростенского укреплённого района.
С 10.07.1941 корпус силами двумя дивизий участвует в контрударе с фронта Вершница, Тесновка, Мирноев на юг, продвинувшись, однако только на 5-6 километров, а на участке 195-й стрелковой дивизии атаки были и вовсе отбиты, в результате чего правый фланг корпуса оголился. До 15.07.1941 года велись тяжёлые наступательные бои, с 15.07.1941 вражеские войска перешли в наступление и соединения корпуса были вынуждены отступать к северо-востоку. С вечера 20.07.1941 корпус начал отход в юго-западную часть Коростенского укреплённого района, где находились долговременные укрепления. Отход осуществлялся под прикрытием отрядов заграждения и арьергардов, неоднократно предпринимавших контратаки против наступающих частей противника.
Как отмечалось в разведдонесениях штаба 17-го немецкого армейского корпуса, «противник отходил в полном порядке, оставляя заслоны».
К 22.07.1941 части корпуса организованно отошли на линию долговременных сооружений и заняли оборону на участке колхозы Спасское, Зарубинка. 200-я стрелковая дивизия обороняла рубеж колхоз Спасское, Осовка, Гулянка; 193-я стрелковая дивизия — Гулянка, Зарубинка; 195-я стрелковая дивизия понесла большие потери была выведена в корпусной резерв — в район Выгов, Краснополье.
C 14:00 24.07.1941 корпус ведёт тяжёлые оборонительные бои в полосе укреплённого района. До 31.07.1941 года вражеские части при ожесточённом сопротивлении войск корпуса крайне медленно продвигались вперёд, им всё-таки удалось прорвать оборону и продвинуться на 15-20 километров. С 01 по 04.08.1941 года стороны вели тяжёлые встречные бои; немецкие войска за расширение фронта прорыва, советские пытались отрезать группировку врага. Корпус предпринял за этот период до 25 контратак. Таким образом, корпусу удалось удержать позиции на бондаревском и малинском направлениях, хотя и наступательная задача не была выполнена. С 05.08.1941 года вражеские войска вновь перешли в наступление, и смогли потеснить части корпуса на 5-6 километров. С вечера 06.08.1941 года части корпуса отходят на рубеж лес севернее Кривотина, хутор Залесье, Могильно. Хотя основные силы корпуса были выведены из опасного мешка южнее Коростеня, закрепиться на указанном для них рубеже они не смогли и были оттеснены противником на линию (а местами за линию) железной дороги Белокоровичи — Коростень — Малин.
На 08.08.1941 корпус вёл тяжёлые бои: 200-я стрелковая дивизия в районе Кремно, Лугины, имея перед собой части 62 пехотной дивизии противника и 8-го пехотного полка СС, 193-я стрелковая дивизия совместно со 131-й мотодивизией в районе Клочев, Кожуховка, Чигири, имея перед собой части 79-й пехотной дивизии. 195-я стрелковая дивизия в районе Чигири, Пашинья, имея перед собой части 56-й пехотной дивизии.
После некоторого затишья, к 14.08.1941 корпус занял оборону: 200-я стрелковая дивизия по левому берегу реки Жерев от Рудни Мяколовецкой до Рудни Выгранки; 193-я стрелковая дивизия — на рубеже Захаров, Шандры, высота 182,8 (юж. Михайловки).
С вечера 21.08.1941 года части корпуса начали отход за Днепр (исключаяя 200-ю стрелковую дивизию переправленную в ночь на 21.08.1941 железной дорогой и 23.08.1941 без помех переправились через Днепр у Чернобыля и Навозов. Корпус занял оборонительные позиции по левому берегу реки на участке Лоев — Навозы. На тот момент в корпусе не было 200-й стрелковой дивизии — она была в районе Чернигова, однако в составе корпуса была 45-я стрелковая дивизия, кроме того в корпус поступили средства усиления, наряду с 543-м артиллерийским полком: 212-й гаубичный артиллерийский полк, дивизион 331-го гаубичного артполка.
С 28.08.1941 года корпус вновь ведёт бои: враг смог прорвать оборону на стыке корпуса с соседним, 15-м стрелковым корпусом, почти все части корпуса были вынуждены отойти с рубежа Днепра. На 02.09.1941 части корпуса с трудом сдерживали рубежи: вновь переданная в состав корпуса 200-я стрелковая дивизия — в районе Жукотки, Антоновичи, роща севернее Антоновичей; 193-я стрелковая дивизия в районе Павловки, Брехуны, 195-я стрелковая дивизия ещё обороняла левый берёг Днепра на участке Любеч, Рудня.
В ночь на 07.09.1941 под прикрытием арьергардов корпус осуществил отвод своих право-фланговых соединений к югу, и к утру 07.09.1941 они заняли рубежи: 200-я стрелковая дивизия — в районе Богданы — Малые Осняки, 193-я стрелковая дивизия — Малые Осняки — высота 137,7 (восточнее Рудни); 195-я стрелковая дивизия, оставив на реке Днепр на участке Рудня — Навозы охранение, своими основными силами к утру 07.09.1941 сосредоточилась в лесу южнее Жидиничей. Корпус был втянут в бои и уже 08.09.1941 был в основном окружён частями 17-й пехотной дивизии, наступавшими с севера, и 98-й пехотной дивизии, наступавшими с юга. Из окружения к исходу 10.09.1941 года из войск корпуса вырвались приблизительно 1350 человек, а всего в корпусе оставалось около 2 тысяч человек и 100 орудий разных систем.
На 11.09.1941 остатки корпуса вели бои на рубеже Хрещатое, Чемер, на 12.09.1941 отошёл за реку Остер, а остатками своих соединений занимал оборону: 200-я стрелковая дивизия — на рубеже хутор Козлов,Киселевка; 193-я стрелковая дивизия и 228-я стрелковая дивизия — на рубеже Киселевка, Адамовка; 195-я стрелковая дивизия — на левом берегу реки Остер напротив Козар, занятых противником; 215-я моторизованная дивизия— в северной части Носовки; 1-я артиллерийская бригада ПТО прикрывала переправы через Остер на участке Адамовка, Козары.
14.09.1941 года корпуса отошёл с рубежа реки Остер на линию железной дороги Нежин — Киев, удерживая участки южной окраины Носовки,Кобыжчи,, фронтом на запад. С этого момента части корпуса, находясь под постоянным давлением войск противника, были расчленены, потеряли управление, и беспорядочно отходили. В ночь на 18.09.1941 командир и штаб корпуса с остатками 228-й стрелковой дивизии, переправившись через реку Удай у Пирятина, к утру 18.09.1941 вели бой с противником в районе Писков (20 км юго-восточнее Пирятина). К 19.09.1941 года командир и штаб корпуса с остатками 228-й стрелковой дивизии были в Городище и там же были уничтожены 19-20.09.1941 года
Управление корпуса расформировано 25.09.1941 года
Полное наименование
31-й стрелковый корпус
Боевой состав
Командование
-
Лопатин, Антон Иванович (с 15.11.1940 по 4.09.1941), генерал-майор - Калинин, Николай Васильевич (с 4.09.1941 по 25.09.1941), полковник, врио
2-е формирование
История
Управление корпуса сформировано в 02.05.1943 года в составе 26-й армии.
В действующей армии с 02.05.1943 года по 09.05.1945 года.
С момента формирования занимал оборону на Кестеньгском направлении, в районе станции Лоухи, в августе 1944 года выведен в район Канадалкши и переправлен в 14-ю армию
Перед началом Петсамо-Киркенесской операции составлял второй эшелон 14-й армии, находился на реке Западная Лица севернее населённого пункта Зимняя Мотовка. Был введён в бой только на втором этапе Петсамо-Киркенесской операции, наступал на Никель. Левым соседом корпуса был 127-й лёгкий горнострелковый корпус, правым — 99-й стрелковый корпус. Части корпуса к 20.10.1944 взломали оборону противника и подошли к Никелю, и 22.10.1944 совместно с другими частями, взяли посёлок. Затем части корпуса, не переправляясь через залив Яр-Фьорд, преследовали отступающие части врага и 27.10.1944, продвинувшись на 150 километров, освободили населённый пункт Наутси и вышли на финско-норвежскую границу где и закончили участие в операции.
Основную тяжесть боевых действий на завершающем этапе операции несли соединения 31-го стрелкового корпуса: 83-я стрелковая дивизия (командир дивизии полковник Н. Н. Никандров) и 367-я стрелковая дивизия (командир дивизии полковник А. А. Старцев). Только за 11 дней, ведя бои с сильными арьергардами противника в трудных условиях местности, на ходу восстанавливая совершенно разрушенную единственную дорогу, корпус прошел около 150 километров. Он овладел важными районами Маятало, Наутси, Виртаниэми и 2 ноября, после освобождения от гитлеровцев приозерного района Мустола, перешел к обороне. Высланный вперед [193] разведотряд в течение трех последующих дней преследовал противника до Ивало.
После Петсамо-Киркенесской операции корпус не принимал участия в боях.
Расформирован в 1952 году, на базе корпуса в городе Мурманск была сформирована 6-я общевойсковая армия.[1]
Полное наименование
31-й стрелковый корпус
Боевой состав
Командование
- Соловьёв, Владимир Александрович (с 25.05.1943 по 18.08.1943), генерал-майор
- Скоробогаткин, Константин Фёдорович (с 19.08.1943 по 20.09.1944), генерал-майор
- Абсалямов, Минзакир Абдурахманович (с 21.09.1944 по 09.05.1945), генерал-майор
…
- Степаненко, Павел Афиногенович (с марта 1946 по март 1947), генерал-майор
Напишите отзыв о статье "31-й стрелковый корпус"
Примечания
- ↑ structure.mil.ru/structure/okruga/details.htm?id=11250@egOrganization 6-я Краснознамённая общевойсковая армия
Ссылки
- [www.soldat.ru/files/ Боевой состав Советской Армии 1941—1945]
- [www.soldat.ru/doc/perechen/ Перечень № 4 управлений корпусов, входивших в состав Действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.]
- [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА и РКВМФ в 1941—1945 годах]
Литература
- [militera.lib.ru/h/vladimirsky/ Владимирский А. В. На киевском направлении. По опыту ведения боевых действий войсками 5-й армии Юго-Западного фронта в июне—сентябре 1941 г. — М.: Воениздат, 1989.]
- Краснознамённый Киевский. Очерки истории Краснознамённого Киевского военного округа (1919—1979). Издание второе, исправленное и дополненное. Киев, издательство политической литературы Украины, 1979.
- Баграмян И.X. Так начиналась война. — М.: Воениздат, 1971.
Отрывок, характеризующий 31-й стрелковый корпус
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.
24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
