320 mm/44 Mod. 1934

320-мм/44 корабельная пушка Mod. 1934

320 mm/44 mod. 1934
320-мм орудия Mod. 1934 на линкоре «Конте ди Кавур»
История производства
Разработано:	1934
Страна производства	Италия
Производитель:	Ansaldo OTO
История службы
Годы эксплуатации:	с 1938
Состояло на вооружении:	Королевские ВМС Италии Италия Италия
Войны и конфликты:	Вторая мировая война
Характеристики орудия
Калибр, мм:	320
Длина ствола, мм/калибров:	14 500/45,3
Длина канала ствола, мм:	14 000/43,75
Объём каморы, дм³:	450
Тип затвора:	поршневой горизонтальный
Масса ствола с затвором, кг:	69 672
Масса снаряда, кг:	525 (бронебойный) 458 (фугасный)
Начальная скорость снаряда, м/с:	830
Принцип заряжания:	картузное
Скорострельность, выстрелов в минуту:	2
Характеристики артустановки
Общая масса АУ, кг:	548 000 (двухорудийная) 745 000 (трехорудийная)
Расстояние между осями орудий, мм:	2286
Угол подъёма ствола, °:	−5/+27 (тип «Конте ди Кавур») -5/+30 (тип «Андреа Дориа»)
Угол поворота, °:	−120/+120
Максимальная скорость вертикального наведения, °/с:	6
Максимальная скорость горизонтального наведения, °/с:	5
Максимальная дальность стрельбы, м:	28 600 (+27°) 29 400 (+30)
Бронирование:	110—240
Боекомплект на ствол:	80

320 mm/44 Mod. 1934 — 320-миллиметровое корабельное артиллерийское орудие, разработанное и производившееся в Италии. Состояло на вооружении Королевских ВМС Италии. Было получено путём растачивания 305-мм орудия Модели 1909. Устанавливалось на модернизированных линейных кораблях типов «Конте ди Кавур» и «Андреа Дориа». Применялось во Второй мировой войне.

История разработки

Решениями Вашингтонской морской конференции 1922 года строительство новых линкоров было запрещено до 1931 года. Однако в подписанном договоре было сделано ряд исключений. В частности, Италия и Франция, имевшие к моменту подписания договора наиболее слабые в боевом отношении линкоры, получили право построить, начиная с 1927 года, по два линкора, общим водоизмещением не более 70 000 тонн. Лондонский морской договор 1930 года, продливший мораторий на строительство линкоров до 1936 года, сохранил за Италией и Францией это право. Тем не менее, первоначально обе стороны не спешили воспользоваться этой возможностью. В начале 1920-х годов обе страны находились в сложном финансовом положении, в дальнейшем, французское военно-политическое руководство предпочитало тратить деньги на сухопутную оборону, прежде всего на «Линию Мажино», а в высших кругах Regia Marina стало популярным мнение об отмирании линкоров. В годы Первой мировой войны итальянские линкоры не показали себя особенно полезными кораблями. и вследствие этого в итальянском флоте возникла теория о преобладающем роли авиации и подводных лодок в будущей морской войне. Кроме того, руководство обеих стран не желало провоцировать «линкорную» гонку вооружений и предпочитало занимать выжидательную позицию. В 1928 году правительство Веймарской республики объявило о закладке «броненосца» «Дойчланд» - головного корабля в серии «карманных линкоров» германского флота. Это известие вызвало большую обеспокоенность руководства французского флота и несмотря на противодействие парламента Франции оно в 1931 году добилось выделения средств на строительство линейного крейсера «Дюнкерк». Этот корабль был заложен в 1932 году. Он имел стандартное водоизмещение 26 500 тонн, скорость около 30 узлов и вооружался 330-мм орудиями с большой дальностью стрельбы. Хотя французы позиционировали его как охотника за немецкими «карманными линкорами», в итальянских военно-морских кругах постройка «Дюнкерка» рассматривалась как шаг к изменению status quo на Средиземном море. К началу 1930-х годов итальянский флот имел в строю лишь два линкора типа «Андреа Дориа», вооружённых 305-мм орудиями и развивавшими скорость менее 22 узлов. Считалось, что французский корабль может уничтожить оба итальянских линкора, используя своё преимущество в скорость хода и дальнобойности орудий главного калибра.

Командование Regia Marina срочно приступило к выработке ответных мер. Самым очевидным представлялось строительство новых линкоров. К проектированию будущих линкоров типа «Литторио» действительно приступили в 1932 году. Но это означало, что первый новый линкор вступит в строй не ранее чем через шесть-семь лет. Такой временной промежуток означал, что в будущем возникнет период, когда итальянскому флоту будет нечего противопоставить французскому линейному крейсеру. В результате, в 1932 году было принято решение о радикальной модернизации двух линейных кораблей типа «Конте ди Кавур» и уже в 1933 году на обоих кораблях начались работы. Проект предусматривал замену 60% первоначальных конструкций. Корпус удлинялся, энергетическая установка полностью заменялось, усиливалось бронирование, менялось вооружение. Но особенно остро стоял вопрос о замене орудий главного калибра, без которой модернизация линкоров теряла смысл.

Установить на линкорах новую артиллерию главного калибра представлялось невозможным. Во-первых, создание новых орудий и их установок требовало времени сопоставимого с постройкой нового линкора. Во-вторых, это привело бы к недопустимому сокращению числа орудий. Кроме того, флот уже вел работы по созданию новых 381-мм пушек для линкоров типа «Литторио» и не имел возможности реализовать ещё один подобный проект. В итоге, было принято решение рассверлить орудия главного калибра линкоров типа «Конте ди Кавур», насколько это было возможно по пределу прочности, разработать новые снаряды, а также увеличить угол возвышения орудий.

Конструкция орудия 320 mm/44 Mod. 1934

Линкоры типа «Конте ди Кавур» в исходном варианте несли по 13 305-мм орудий в пяти башнях — трёх трёхорудийных и двух двухорудийных. В ходе реконструкции среднюю трёхорудийную башню сняли, а орудия оставшихся подвергли серьёзной переделке. Благодаря проволочной конструкции пушек, удалось увеличить их калибр без изменения внешних размеров. Внутреннюю трубу извлекли, а затем удалили часть проволочной намотки. В расширенный канал вставили новую трубу, калибром 320 мм. Нарезка была постоянной, правосторонней, с шагом 30 калибров. Относительная длина орудия сократилась и теперь составляла 43,75 калибра, но официально пушки именовались 320 mm/44. Остальная часть конструкции орудий осталась без изменений. Пушки сохранили поршневой затвор системы Велина с пневматическим приводом. Поскольку пушки линкоров изначально имели некоторую разницу в устройстве, переделку орудий «Армстронга», стоявших на «Кайо Дуилио» и «Джулиа Чезаре» поручили компании «Ансальдо», а работы над орудиями «Виккерса», имевшимися на «Конте ди Кавур» и «Андреа Дориа» произвела компания ОТО. Соответственно, первые получили обозначение Mod. 1934, а вторые Mod. 1936. Характеристики обеих моделей были одинаковыми.

В результате проделанной работы, дульная энергия орудия выросла на 13,4%. Масса бронебойного снаряда возросла на 16%. Однако при этом, снизившаяся прочность ствола вынудила ограничить максимальное давление пороховых газов в стволе до 3100 атмосфер, что привело к некоторому падению начальной скорости потяжелевшего снаряда. Живучесть ствола также оказалась невысокой – 150 выстрелов. Впрочем, низкая живучесть стволов была характерной чертой почти всех образцов итальянской корабельной артиллерии.

Использовалось два типа снарядов — бронебойный и фугасный. Их длина была одинаковой, но из-за большего размера каморы, фугасный снаряд весил меньше — 458 кг против 525 кг у бронебойного. Содержание взрывчатого вещества в бронебойном снаряде было около 2%, что вписывалось в русло появившейся в 1930—1940-х годах тенденции к сокращению веса ВВ в бронебойных снарядах. Метательный заряд по прежнему заключался в четырёх картузах и имел общий вес 175 кг.

В качестве метательного заряда итальянский флот с 1936 года перешел на использование двух новых марок порохов. Порох NAC производился компанией «Динамит Нобель» и состоял из 27% нитроглицерина, 66% нитроацетилцеллюлозы и 7% централита. FC4, производившийся компанией «Бомбрини-Пароди-Дельфино», включал в свой состав 28% нитроглицерина, 64% нитроцеллюлозы, 4% фталата, 4% централита и 1% вазелина. По эффективности эти составы уступали британским и немецким порохам. Беспламенных порохов для артиллерии крупного калибра у итальянцев не имелось, что делало затруднительной ночную стрельбу. Кроме того, итальянские стандарты изготовления боеприпасов допускали слишком значительные отклонения, что приводило к большому разбросу снарядов в залпе. Эта проблема касалась и орудий 320 mm/44 Mod. 1934/1936.

Сравнительные характеристики орудий Mod. 1909 и Mod. 1934
орудие	Mod. 1909		Mod. 1934
калибр, мм	304,8		320
длина ствола, калибров	46		44
масса орудия, кг	63 500		64 000
скорострельность, в/мин	2		2
вес снаряда, кг	452		525
вес заряда, кг	117		175
начальная скорость, м/с	840		830
максимальная дальность, м	24 000 (+20°)		28 600 (+27°) 29 400 (+30°)
дульная энергия, МДж	159,4656		180,8362

Ссылки

[www.navweaps.com/Weapons/WNIT_126-44_m1934.htm 320 mm/44 Model 1934]

Литература

• Патянин С.В. Проклятые линкоры. «Цезарь», ставший «Новороссийском». — М: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2011. — ISBN 978-5-699-46587-3.
• Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-459-4.

Отрывок, характеризующий 320 mm/44 Mod. 1934

Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.