329-я пехотная дивизия (Третий рейх)
Поделись знанием:
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
| 329-я пехотная дивизия 329. Infanterie-Division | |
 | |
| Годы существования | |
|---|---|
| Страна | |
| Подчинение | |
| Тип | |
| Дислокация | |
| Прозвища |
Дивизия молота (нем. Hammerdivision) |
| Девиз |
"Жёстко и решительно, уверенно и радостно, храбро и преданно" (нем. "hart und entschlossen, gläubig und froh, tapfer und treu") |
| Войны | |
| Участие в |
Демянская операция |
| Знаки отличия |
упоминания дивизии в ежедневном докладе вермахта (Вермахтберихт) - 16 марта 1944, 18 июля 1944 и 21 сентября 1944. |
| Командиры | |
| Известные командиры | |
329-я пехотная дивизия (нем. 329. Infanterie-Division) — подразделение Вермахта во время Третьего рейха. Первоначально, она была создана в декабре 1941 года, как одна из четырёх охранных дивизий для подавления возможных восстаний в Германии (план «Валькирия»), из запасных и учебных частей.
15 декабря 1942 года подразделение было переименовано в 329-ю пехотную дивизию. В качестве эмблемы выбрали молот, через который бьёт молния. Отсюда и прозвище дивизии — «Дивизия молота».
Содержание
История дивизии
Дивизия была создана в декабре 1941 года на военном полигоне Борне-Сулиново из воинских частей 6-го военного округа (Рейнланд-Вестфалия). В феврале 1942 года прибыла на Восточный фронт. Во время передвижения, 553-й пехотный полк из состава дивизии был переброшен авиацией к блокированным в «демянском котле» немецким частям с целью их усиления и, в конечном итоге, прорыва из котла.
Остальные части дивизии, после прибытия на фронт в область действия 16-й армии, были переданы под командование Зейдлица-Курцбаха, создавшего боевую группу, задачей которой было деблокирование окружённых в «демянском котле» 2-го и 10-го армейских корпусов. Операция по деблокированию получила кодовое название «Наводка моста» (нем. [de.wikipedia.org/wiki/Unternehmen_Br%C3%BCckenschlag Unternehmen Brückenschlag]). Затем, дивизия использовалась на различных участках фронта. В ноябре 1942 в её состав снова вошёл 553-й моторизованный (гренадерский) полк. После Демянской наступательной операции Красной Армии в начале 1943 года, дивизия участвовала в оборонительных боях к югу от озера Ильмень, в районе Старой Руссы. В ноябре 1943 года подразделение переброшено под Псков, после того как советские войска прорвали немецкий фронт в этом районе. Вместе с 81-й пехотной дивизией, она должна была восстановить отрезанную связь с группой армий «Центр». В феврале 1944 года отступила от Линии «Пантера», на которую возлагали большие надежды, в район Пустошки.
Обороняясь, во время советской операции Багратион, дивизия летом 1944 года отступила в Себеж, затем через Лудзу в Резекне и Лаудону до района Эргли, где она и провела последнюю успешную контратаку против наступающих советских войск (Операция «[en.wikipedia.org/wiki/Operation_Doppelkopf Двойная голова]»). Из Яунпилса дивизия отступила в район Салдуса. Подразделение попало в Курляндский котёл и после ожесточённых боёв, капитулировало 8 мая 1945 года вместе со всей группой армий «Курляндия».
Подчинение дивизии
| Дата | Корпус | Армия | Группа армий |
|---|---|---|---|
| декабрь 1941 | ОКХ | ||
| январь 1942 | передислокация | «Север» | |
| март 1942 | 10-й армейский корпус | 16-я армия | |
| июль 1942 | 2-й армейский корпус | ||
| март 1943 | 10-й армейский корпус | ||
| апрель 1943 | группа «Хёне» | ||
| июнь 1943 | 10-й армейский корпус | ||
| декабрь 1943 | 8-й армейский корпус | ||
| апрель 1944 | 2-й армейский корпус | ||
| июль 1944 | 10-й армейский корпус | ||
| август 1944 | 18-я армия | ||
| октябрь 1944 | 38-й армейский корпус | группа «Грассера» | |
| ноябрь 1944 | группа «[de.wikipedia.org/wiki/Philipp_Kleffel Клеффеля]» | ||
| декабрь 1944 | 16-я армия | ||
| февраль 1945 | «Курляндия» |
Районы действия
Дивизия действовала в составе группы армий «Север» (затем, группы армий «Курляндия») в следующих районах[1]:
| Период | Примечание | Район |
|---|---|---|
| декабрь 1941 | формирование | Борне-Сулиново |
| февраль 1942 | передвижение | Белосток, Гродно, Вильнюс, Даугавпилс, Псков, Дно |
| февраль-ноябрь 1942 | только 553-й пехотный полк | Холм |
| март 1942 | в составе боевой группы «Зейдлиц» | Старое, Заполосье, Дреково, Лучин, Щерензы, Замостье |
| 21 марта 1942 | атака группы «Зейдлица» | Щучново, Выставка, Артемьево |
| 25 марта — 18 апреля 1942 | атака группы «Зейдлица» | Соколово, Ловать |
| апрель — июнь 1942 | оборона | Журиково — Варечье — Корчёвка — Соколово — Сифельфальд — Великое — Село — Горушка |
| июнь/июль — ноябрь 1942 | оборона | юго-запад от Стрелец |
| сентябрь 1942 | операция «Unternehmen Höcker» (только 551-й и 552-й пехотные полки) | южнее Сучьего болота |
| конец сентября 1942 | операция «Unternehmen Michael» (только 551-й пехотный и 10-й артиллерийский полки) | южнее истоков реки Ловать |
| середина октября 1942 | операция «Unternehmen Puszta» | высота Ларина в Стрельцах |
| на 12 ноября 1942 | перемещение | Колома, Игнатицы, Демьянск |
| 18 ноября 1942 — февраль 1943 | оборона | озеро Великое — Дунаевщина — Исаково — Сухая — Вотищи — Кирилловщина |
| на 14 февраля 1943 | создание демьянского плацдарма | Линии сопротивления I—VIII |
| конец февраля — май 1943 | оборона | р. Ловать юго-восточнее Глухой Горушки, Каркачёво, Ляхново, Верёвкино, Козлово |
| на 10 мая 1943 | пополнение | западнее оз. Ильмень |
| на 24 мая 1943 | оборона | Старая Русса — Шимск |
| ноябрь 1943 | оборона | Псков |
| на 21 ноября 1943 | оборона | Пустошка |
| март 1944 | линия «Пантера» | р. Великая — оз. Быстрое — лес восточнее Котова — 1 км к востоку от Норкино — Фролово — Старая Пустошка — Новоселье — Нестерово — 1 км к востоку от Разгулино |
| июль 1944 | нем. „Reiherstellung“ | район Пустошки |
| июль 1944 | нем. „Lettlandstellung“ | южнее Себежа на Малково, Sebesch о Malkowo, восточнее станции Заварня, затем на север мимо Левново и Борок |
| июль 1944 | Лагаринка — Себеж — Назарово — Рубаново — восточнее Ерёмкино — Громады — южнее Кусково | |
| Себеж, Лудза, Резекне, Лаудона до района Эргли | ||
| июль 1944 | нем. „Rosittenstellung“ | Лаудона |
| август 1944 | оборона | юго-восточнее Берзауне |
| август 1944 | оборона | занятие и обустройство плацдарма на реке Огре |
| август 1944 | оборона | западнее Эргли, плацдарм на Огре |
| сентябрь 1944 | отступление | нем. „Schwanenburgstellung“ - „Wendenstellung“ - „Segewoldstellung“ - „Tukkumstellung“ |
| октябрь 1944 | пополнение | Ауце |
| ноябрь 1944 | оборона | нем. „Brunhildenstellung“ |
| ноябрь 1944 | место сбора | Район Броцени, северо-восточнее Салдуса |
| ноябрь 1944 | оборона | северо-восточнее Эзере — юго-восточнее Курсиси |
| февраль 1945 | оборона | линия фронта за Йеглес на севере от Дангаса вплоть до высоты Пампали |
| на 8 мая 1945 | оборона | Планки — Кини — Кестери — севернее Стрики |
Состав дивизии
За всю историю дивизии, в её составе произошло много изменений. Среди прочих, расформирование 553-го моторизованного (гренадерского) полка после понесённых им тяжелых потерь в сентябре 1944 и включение вместо него частей 21-й авиаполевой дивизии под названием «21-я полковая группа ВВС». Осенью 1943 была переведена в категорию «44-я дивизия нового вида». По существу, в 1942-1945, следующие подразделения составляли ядро дивизии:
Боевые части
- 551-й пехотный (затем моторизованный) полк
- 552-й пехотный (моторизованный) полк
- 553-й пехотный (моторизованный) полк (в 1944 заменён на 21-ю полковую группу ВВС)
- 329-й противотанковый дивизион
- 329-й дивизион быстрого реагирования / мотопехотный батальон
- 329-й разведывательный батальон
- 329-я рота САУ (лето 1944)
Части боевого обеспечения
- 329-й артиллерийский полк
- 329-й сапёрный батальон
Части управления
- 329-й дивизион связи
Части снабжения
- 329-й полевой запасной батальон
- 329-й полк снабжения
Командующие
| Звание | Имя | Дата |
|---|---|---|
| генерал-лейтенант | Гельмут Касторф | 30 декабря 1941 |
| полковник | Бруно Хипплер | 7 марта 1942 |
| полковник | Йоханнес Майер | 22 марта 1942 |
| генерал-лейтенант | Пауль Винтер | 9 августа 1943 |
| генерал-лейтенант | Йоханнес Майер | сентябрь 1943 |
| генерал-майор | Вернер Шульце | 16 июля 1944 |
| генерал-лейтенант | Конрад Менкель | 20 октября 1944 |
| генерал-майор | Вернер Шульце | 1 января 1945 |
| генерал-лейтенант | Конрад Менкель | май 1945 |
Награды
Солдаты и офицеры дивизии были награждены Рыцарским крестом Железного креста (15 человек), Рыцарским крестом Железного креста с Дубовыми листьями (3 человека) и Йоханнес Майер — Рыцарским крестом Железного креста с Дубовыми листьями и Мечами.
Память
Оформленный как музей, памятник погибшим воинам подразделения находится на лесном кладбище Лаухейде, при деревенской гостинице, между Мюнстером и Тельгте.
Напишите отзыв о статье "329-я пехотная дивизия (Третий рейх)"
Примечания
- ↑ Klaus Pape, 329. Infanterie-Division: Cholm — Demjansk — Kurland, Scherzers Militaer-Verlag, ISBN 3938845104
Литература
- Bönninghausen, C., Freiherr von: Kampf und Ende rheinisch-westfälischer Infanteriedivisionen 1941-45, Coesfeld o. J. (im Selbstverlag).
- Franzen, Herbert: 329. Infanterie-Division: Erinnerungen aus dem Kampfgeschehen 1942—1945 (im Selbstverlag).
- Haupt, Werner: Demjansk — Ein Bollwerk im Osten, Bad Nauheim 1963.
- Haupt, Werner: Heeresgruppe Nord, Bad Nauheim 1967.
- Haupt, Werner: Kurland 1944/45 — die vergessene Heeresgruppe, Friedberg 1979.
- Haupt, Werner: Leningrad, Wolchow, Kurland, 1976.
- Kurowski, Franz: Demjansk — Der Kessel im Eis, Wölfersheim-Berstadt 2001.
- Pape, Klaus: 329. Infanterie-Division: Cholm — Demjansk — Kurland, Scherzers Militaer-Verlag, ISBN 3938845104.
- Georg Tessin: Verbände und Truppen der deutschen Wehrmacht und Waffen-SS im Zweiten Weltkrieg 1939—1945. Band 9. Die Landstreitkräfte 281—370. Biblio-Verlag, Bissendorf 1974, ISBN 3-7648-1174-9.
Ссылки
- [www.kurland-kessel.de/divisionen/329infdiv.html 329. Infanterie-Division Kurland-Kessel 1944/1945], abgerufen 21. Dezember 2008
- [usacac.army.mil/cac2/CGSC/CARL/nafziger/939GXIJ.pdf 200th through 370th German Infantry, Security, and Panzer Grenadier Divisions. Organizations and Histories 1939—1945] (PDF; 461 kB), Nafziger Collection, Combined Armed Research Library.
Отрывок, характеризующий 329-я пехотная дивизия (Третий рейх)
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
