35-мм киноплёнка

35-мм киноплёнка — киноплёнка шириной 34,975±0,025 миллиметров с двухсторонней перфорацией. Наиболее распространённый фотоматериал в профессиональном кинематографе и малоформатной фотографии. Несмотря на успешное развитие как более широких, так и более узких и дешёвых форматов, 35-мм киноплёнка остаётся доминирующей, благодаря удачному балансу между экономичностью и качеством изображения. Современное понятие «35-мм формат» в цифровой аппаратуре обозначает стандарты кинооптики и размеры сенсоров, заимствованные у различных кинематографических систем на такой киноплёнке.

История появления

35-мм киноплёнка часто называется «нормальной», поскольку занимает промежуточное положение между «узкими» форматами 16 и 8-мм и «широким» 65 и 70-мм. На протяжении целого столетия она является наиболее массовым типом кинематографического носителя. Её распространение связывают с предпочтением этого формата Луи Люмьером и ведущей ролью французского кинематографа в начале XX века. Исторически она появилась первой: её форма и размеры установлены в 1893 году Уильямом Диксоном и Томасом Эдисоном, использовавшими такой носитель для «Кинетоскопа». Киноплёнка шириной 1,375 дюйма, заказанная для аппарата в компании Eastman Kodak, была получена разрезанием вдоль уже выпускавшейся неперфорированной роликовой фотоплёнки шириной 70-мм. В качестве международного стандарта 35-мм киноплёнка утверждена в 1909 году Конгрессом кинопредпринимателей по предложению Жоржа Мельеса. Несмотря на это, название «Стандарт Эдисона» ещё долго ассоциировалось с такой киноплёнкой, остающейся без существенных изменений более 100 лет. Появление общего формата киноплёнки, пригодного для демонстрации в большинстве кинотеатров, в огромной степени способствовало распространению кинематографа.

Расстояние между рядами перфораций современной киноплёнки равно 1 дюйму, а при частоте съёмки немого кинематографа 16 кадров в секунду её расход составляет 1 фут в секунду. Первоначальные размеры кадра были выбраны Эдисоном, исходя из распространённого в фотографии соотношения сторон 4:3. Ширина кадра равнялась промежутку между перфорациями в 1 дюйм (25,4 мм) а высота составила 3/4 дюйма (19 мм), определив современный шаг кадра. Позднее Люмьером размеры были уменьшены до 18×24 мм для получения защитного промежутка, став стандартом немого кино. С появлением в кинематографе звука размеры кадра уменьшились до стандарта «Мувитон» 18×21 мм, а затем до классических 16×22 мм (было освобождено место для оптической фонограммы).

Первые несколько десятилетий 35-мм киноплёнка выпускалась на прочной, но горючей основе из нитроцеллюлозы. Материал был исключительно износоустойчив, но чрезвычайно пожаро- и даже взрывоопасен: киноплёнка легко воспламенялась и горела даже без доступа кислорода, выделяя токсичные газы. Один из первых пожаров по её вине, погубивший 124 человека, произошёл в 1897 году на благотворительном базаре в Париже. В 1907 году число жертв возгорания в парижском кинотеатре также превысило сотню. Через год аналогичная трагедия случилась в городе Бологое Российской Империи. Эта особенность киноплёнки наложила отпечаток на все технологии кинематографа. Кинотеатры начали строить по специальным проектам, обеспечивавшим надёжное разделение аппаратной с кинопроекторами и зрительного зала. Проекционные окна снабжались аварийными металлическими шторками, а киноплёнка размещалась в специальных кожухах проекторов с герметичным лентопротяжным трактом. Противопожарная заслонка, автоматически опускающаяся перед источником света при обрыве плёнки и остановке механизма, дожила до сегодняшнего дня, как обязательный атрибут 35-мм кинопроекторов. Использование 35-мм киноплёнки в любительском кинематографе было ограничено вплоть до появления безопасной подложки в 1948 году.

Несмотря на все меры предосторожности, крупные пожары, виновником которых была киноплёнка из нитроцеллюлозы, случались регулярно. В 1948 году пожар на теплоходе «Победа», случившийся по той же причине, унёс жизни 42 человек, в том числе китайского маршала Фэн Юйсяна. В 1952 году Kodak, а за ним и все остальные производители, полностью прекратили выпуск горючей киноплёнки, заменив материал подложки на триацетат целлюлозы. В отличие от 35-мм киноплёнки, большинство остальных форматов, появившихся позднее, сразу выпускались на безопасной основе. В начале материалом был диацетат целлюлозы, уступающий нитратной подложке в прочности и износостойкости. Он использовался для любительских 16-мм, 9,5-мм и 8-мм киноплёнок, подверженным износу в меньшей степени из-за небольших скоростей и нагрузок. С появлением триацетата целлюлозы, сопоставимого по важнейшим параметрам с нитроцеллюлозой, он стал стандартным материалом для подложки большинства киноплёнок, получивших обозначение «Безопасная» или «Safety Film».

Современные сорта 35-мм киноплёнки, кроме негативной и некоторых контратипных, выпускаются на безусадочной лавсановой подложке. Полиэстеровая подложка обладает высокой прочностью и износоустойчивостью, но для её склейки требуются специальные склеечные прессы с ультразвуковой сваркой. Для удобства монтажа по «классической» технологии соответствующие сорта киноплёнки выпускаются на триацетатной подложке, допускающей склейку обычным киноклеем.

Использование

35-мм киноплёнка стала основой для самого большого количества кинематографических систем. Самыми массовыми после немого кино стали система с классическим форматом кадра, а также кашетированные и анаморфированные широкоэкранные форматы. Наибольшей сложностью и информационной ёмкостью обладают панорамные и кругорамные системы кинематографа, использующие одновременно три и более 35-мм киноплёнок для съёмки и проекции изображения. Появление высококачественных широкоформатных киносистем на 70-мм киноплёнке стало толчком для разработки форматов с близкими размерами кадра на 35-мм киноплёнке. Результатом стали системы «Виставижн» и «Технирама» с продольным расположением кадра.

Известны также способы экономного использования площади 35-мм киноплёнки, на которой фильм размещался в две дорожки с продольным расположением кадра. Одна из попыток была предпринята в 1915 году корпорацией «Duplex», разработавшей киносъёмочную и кинопроекционную аппаратуру для двухрядных фильмов. Позднее похожий принцип использовался в узкоплёночном формате 2×8 мм. Разница заключалась в отсутствии необходимости разрезания готового фильма вдоль, поскольку бобины с ним переворачивались в проекторе так же, как в камере. Однако, небольшой размер кадра 10×19 мм при доступном на тот момент уровне зернистости фотоэмульсий оказался достаточным лишь для домашнего просмотра, при этом уступая уже получившим распространение форматам на 28-мм и 17,5-мм киноплёнках.

В современном профессиональном кинематографе 35-мм киноплёнка остаётся практически единственным типом плёночного носителя для печати прокатных фильмокопий. Из-за преобладания контактного способа печати все кинопроекторы этого формата со времён «Синематографа» рассчитаны на зарядку киноплёнки подложкой к объективу, в то время как в киносъёмочных аппаратах негативная плёнка расположена наоборот. Это позволяет получать на экране прямое (незеркальное) изображение при контактной печати позитива «эмульсия к эмульсии». Съёмка осуществляется как на форматы 35-мм, так и «Супер-16», и по современной цифровой технологии Digital Intermediate предусматривает дальнейшее сканирование негатива. Возросшее за последние десятилетия фотографическое качество фотоэмульсий позволило отказаться от широких киноплёнок в пользу нормальной, за редким исключением.

В течение нескольких десятилетий 35-мм киноплёнка использовалась для печати диафильмов. Последовательность изображений с субтитрами представляла собой иллюстрированный рассказ, пригодный для публичной демонстрации в домашних условиях и учебных заведениях. Кроме того, на 35-мм обращаемой фотоплёнке изготавливались слайды, составляющие слайд-шоу с подобными диафильмам возможностями. До широкого распространения видеомагнитофонов обе технологии служили в качестве наиболее доступных мультимедийных инструментов.

Шаг кадра

В отличие от большинства узкоплёночных форматов, шаг кадра которых совпадает с шагом перфорации, на 35-мм киноплёнке эти параметры отличаются. Поэтому, шаг кадра различных 35-мм киносистем измеряется как в миллиметрах, так и в перфорациях.

В профессиональном кинематографе стандартным считается шаг в 4 перфорации, что соответствует для позитивной киноплёнки 19 миллиметрам или ¾ дюйма. Этот параметр остаётся неизменным с момента, когда был установлен Эдисоном для кадра с соотношением сторон 4:3 шириной в 1 дюйм. Шаг в 4 перфорации используется во всех прокатных форматах и большинстве производственных, поскольку соответствует стандарту, использующемуся во всех кинопроекторах. Кашетированный кадр уменьшенной высоты также располагается в пределах такого шага, оставляя неиспользованным широкий межкадровый промежуток. Некоторые системы 3D-кинематографа располагают в пределах стандартного шага два кадра стереопары, уменьшенные по высоте вдвое. Шаг кадра, отличающийся от 4 перфораций, используется только в производственных форматах для негатива, рассчитанного на последующую оптическую или цифровую трансформацию.

Потребность в повышении качества изображения заставила разработчиков создать форматы с более крупными размерами кадра, чем доступный в пределах стандартного шага. В таких киносистемах кадр с шагом в 8 перфораций расположен не поперёк, а вдоль 35-мм киноплёнки, которая движется в киносъёмочном и кинопроекционном аппаратах горизонтально. Форматы «Виставижн» и «Технирама» с таким шагом кадра использовались недолго и, главным образом, для негатива. Фильмокопии в оригинальном формате печатались в единичных экземплярах только для фестивальных и конкурсных показов, поскольку требуют специальных кинопроекторов, несовместимых с другими форматами. Горизонтальный ход киноплёнки также предопределил расположение и размеры малоформатного кадра с таким же шагом в фотоаппаратах. Такой же шаг кадра использовался в системах стереокинематографа, например советской «Стерео-35», с так называемой «вертикальной стереопарой», в которой её разные части располагались на классических кадрах друг над другом. Увеличенный шаг кадра в 6 перфораций использовался в панорамных киносистемах «Синерама», «Синемирэкл» и «Кинопанорама», использующих одновременно три 35-мм киноплёнки. Каждый кадр на экране состоял из трёх кадров на разных киноплёнках с таким шагом.

Рост фотографического качества фотоэмульсий позволил уменьшить размеры кадра и укоротить его шаг в некоторых производственных форматах. Современные киносъёмочные аппараты используют шаг в 3 и даже 2 перфорации, позволяя экономить киноплёнку, затраты на которую составляют значительную часть бюджета кинопроизводства. Попытки создать прокатный формат «Юнивизиум» (англ. Univisium) с шагом в 3 перфорации не привели к успеху, поскольку это потребовало бы модернизации огромного парка кинопроекторов.

В панорамных фотоаппаратах используется наиболее длинный шаг кадра в 13 («Горизонт») и даже 24 перфорации («Hasselblad X-pan»).

Применение в фотографии

Киноплёнка шириной 35-мм послужила в качестве фотоматериала, использующегося в малоформатной и полуформатной фотоаппаратуре. Впервые киноплёнка использована для фотографии в 1913 году в американской камере «Симплекс Мульти». Широкое распространение формат получил благодаря Оскару Барнаку сконструировавшему в 1914 году фотоаппарат «Leica». Размер кадра составил 24×36 мм, длина в стандартной кассете 1,6 метра. В 1963 году немецкая компания Agfa разработала систему «Рапид» для быстрой зарядки такой же 35-мм плёнки.

«Фотоплёнка тип 135» стала самой распространённой в мире, оставаясь одним из немногих типов фотоматериалов, выпускающихся после цифровой революции в фотографии. Кроме того, в фотографии зачастую вместо фотоплёнки использовалась негативная чёрно-белая киноплёнка, сходная по фотографическим и геометрическим характеристикам с плёнкой, специально выпускаемой для фотоаппаратов. Особой популярностью у советских, а затем российских фотожурналистов пользовался кинонегатив «А-2» и «А-2Ш», обладавший высокой светочувствительностью.

Технология лабораторной обработки чёрно-белых киноплёнок совпадает с режимом проявления фотоплёнок, позволяя обрабатывать оба типа фотоматериала в одинаковых условиях. Цветные негативные киноплёнки для фотографии непригодны, поскольку обрабатываются по процессу ECN-2, отличающемуся от C-41, общепринятого для фотоплёнок.

См. также

• Киноплёнка
• 8-мм киноплёнка
• 16-мм киноплёнка

Литература

• Сим. Р. Барбанель, Сол. Р. Барбанель, И. К. Качурин, Н. М. Королёв, А. В. Соломоник, М. В. Цивкин. [www.planetavideo.ru/books/s-m-provornov-kinoproektsionnaya-tekhnika-razdel-1/stranica-1 Кинопроекционная техника] / С. М. Проворнов. — 2-е изд.. — М.,: «Искусство», 1966. — 636 с.

• Веденов, А. Н. Малоформатная фотография / И. В. Барковский. — Л., : Лениздат, 1959. — С. 45—48. — 675 с.</span>

• И. В. Газеева, С. А. Кузнецов. [books.gukit.ru/pdf/2012_4/000100.pdf Выпуск 1. Типы кинопленок и их применение:] // Современные киноплёнки для фильмопроизводства / Тарасов Б. Н.. — СПб.,: Изд. СПбГУКиТ, 2010. — 40 с.

• Голдовский, Е. Глава I // Кинопроекция в вопросах и ответах. — 1-е изд. — М., : Искусство, 1971. — С. 7. — 220 с.</span>

• Е. М. Голдовский. Основы кинотехники / Л. О. Эйсымонт. — М.,: «Искусство», 1965. — 636 с.

• Голдовский Е. М. От немого кино к панорамному / Н. Б. Прокофьева. — М.,: Издательство Академии наук СССР, 1961. — 149 с.

• Е. М. Голдовский. Принципы широкоформатного кинематографа / Л. О. Эйсымонт. — М.,: «Искусство», 1962. — 211 с.

• Гордийчук, И. Б. Справочник кинооператора / И. Б. Гордийчук, В. Г. Пелль ; Н. Н. Жердецкая. — М., : Искусство, 1979. — 440 с.</span>

• Иофис, Е. А. Глава II. Оценка свойств киноплёнок // Киноплёнки и их обработка / В. С. Богатова. — М., : Искусство, 1964. — С. 24—68. — 300 с.</span>

• Николай Майоров [ttk.625-net.ru/files/605/531/h_69ffbffaaae86a6e32b3f7de417eeb85 Хроника советского широкого экрана] (рус.) // «Техника и технологии кино» : журнал. — 2009. — № 3. — С. 30—36.

• Жорж Садуль. Всеобщая история кино / В. А. Рязанова. — М.,: «Искусство», 1958. — Т. 1. — 611 с.

• [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/05_Film_Types_and_Formats_ru.pdf Типы и форматы киноплёнки] // [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/Kodak/motion/Education/Publications/Essential_Reference_Guide/kodak_essential_reference_guide.pdf The Essential Reference Guide for Filmmakers] = Краткий справочник кинематографиста. — Rochester: Eastman Kodak, 2007. — С. 35—48. — 214 с.

• [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/17_Processing_ru.pdf Процессы обработки киноплёнки] // [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/Kodak/motion/Education/Publications/Essential_Reference_Guide/kodak_essential_reference_guide.pdf The Essential Reference Guide for Filmmakers] = Краткий справочник кинематографиста. — Rochester: Eastman Kodak, 2007. — С. 141—147. — 214 с.

• [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/22_GLOSSARY_ru.pdf Глоссарий кинематографических терминов] // [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/Kodak/motion/Education/Publications/Essential_Reference_Guide/kodak_essential_reference_guide.pdf The Essential Reference Guide for Filmmakers] = Краткий справочник кинематографиста. — Rochester: Eastman Kodak, 2007. — С. 189—213. — 214 с.

Ссылки

• [www.sparetimelabs.com/animato/animato/filmhist/filmhist.html Развитие форматов киноплёнки] (англ.). Spare Time Labs 2.0. Проверено 22 января 2015.

Отрывок, характеризующий 35-мм киноплёнка

– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.