36-й минно-торпедный авиационный полк

<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #CCDDFF; background-color: #000000" colspan="2"> Районы боевых действий </td></tr>

<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #CCDDFF; background-color: #000000" colspan="2"> 36-й минно-торпедный краснознамённый авиационный полк ВВС ВМФ </td></tr>
Награды:
Войска:	ВВС ВМФ
Род войск:	ВВС ВМФ.
Формирование:	1942 г.
Расформирование (преобразование):	01.06.1960 г.
Преемник:	нет
Крым, Кавказ, Черное море, Белое море, Норвегия, Корея

36-й минно-торпедный авиационный полк ВВС ВМФ — воинская часть Военно-воздушных сил (ВВС) Вооружённых Сил РККА, принимавшая участие в боевых действиях Второй мировой войны. Единственный авиационный полк, последовательно бывший в составе трёх флотов ВМФ СССР.

Наименования полка

36-й дальнебомбардировочный авиационный полк

36-й минно—торпедный Краснознамённый авиационный полк ВВС ЧФ/СФ/ТОФ

История полка

36-й минно-торпедный авиационный полк был сформирован в период с 4 марта по 15 апреля 1942 года. После окончания формирования он вошёл в состав ВВС Черноморского Флота. Командиры эскадрилий и звеньев прибыли с ТОФ, а лётчики — из лётных училищ Морской Авиации. Полк создавался по штату 030/255-А и имел две эскадрильи по 10 самолётов ДБ-3ф .

С 15 апреля до 5 июня 1942 года в полку проводилась боевая подготовка. С 6 июня полк поступал в распоряжение заместителя НК ВМФ адмирала И.С.Исакова, с дислокацией на аэродроме Белореченская (в 20 км северо-западнее Майкопа).

При перелёте один бомбардировщик потерпел катастрофу на промежуточном аэродроме в селе Борское, где базировался 2-й ЗАП ВВС ВМФ. Погибли стрелок-радист и два механика. В Майкопе, во время учебно-тренировочного полёта, разбилась машина командира 2-й АЭ капитана П.Осипова. Весь экипаж погиб. За высокую аварийность командир полка А.Г. Биба был снят с должности. Вместо него командиром 36-го МТАП был назначен майор А.Я. Ефремов.

Первый боевой вылет полка состоялся в ночь на 28 июня, когда бомбардировщики ДБ-3ф 5-го гвардейского МТАП и 36-го МТАП бомбили ялтинский порт, где базировались итальянские торпедные катера.

1 июля 1942 г. экипажи полка прикрывали с воздуха эвакуирующиеся из Севастополя корабли Черноморского флота.

В ночь с 5 на 6 июля самолёты полка ставили мины на внешнем рейде и фарватере Севастополя.

В ночь на 12 июля 1942 года 11 ДБ-3ф 36-го МТАП, совместно с 9 ДБ-3ф 5-го гв. МТАП, а также с 6 Пе-2 и 6 СБ 40-го БАП, под прикрытием истребителей 62-го ИАП, совершили налёт на плавсредства противника в порту Мариуполь.

25 и 26 июля самолёты полка бомбили скопление эшелонов противника на станции Керчь-2, а ночью нанесли удар по аэродрому противника в станице Таяршской. Кроме того, в конце июля полк неоднократно вылетал на бомбежку переправ в районах Цимлянской и Белой Калитвы.

1 августа полк производил минирование Керченского пролива. В последующие дни он наносил удары по плавсредствам противника в портах и аэродромах Керчь-2 и Багерово.

4-5 августа 1942 года, ввиду неблагоприятной обстановки на сухопутном фронте, 36-й МТАП был перебазирован с аэродрома Белореченская на аэродром Адлер. В это же время полк был включён в состав 63-й бригады ВВС ЧФ, вместе с 5-м гв. МТАП и 40-м БАП.

17 августа самолёты полка, в составе бригады, были направлены на бомбардировку немецких танковых колонн. 24 августа и в последующие дни полк наносил удары по скоплениям войск и техники противника.

В первых числах сентября задачей полка было нанесение бомбовых ударов на новороссийском направлении.

4 сентября 1942 года полк перебазировался с аэродрома Адлер на аэродром Алахадзе в 15 км от Сухуми.

9 сентября 1942 года 4 ДБ-3ф 36-й МТАП и 4 ДБ-3ф 5-го гв. МТАП нанесли бомбовый удар по Ялтинскому порту. В результате налёта, были потоплены итальянские торпедные катера MAS-571 и MAS-573, а также повреждены ещё 3 катера.

С середины сентября полк стал выполнять воздушную разведку в юго-восточной и юго-западной частях Чёрного моря и осуществлять поиск кораблей противника в торпедоносном варианте. Таким образом, только спустя пять месяцев с момента формирования 36-й МТАП приступил к выполнению боевых задач по своему основному предназначению.

Во второй половине сентября полк продолжал наносить удары по плавсредствам противника в море и портах Керчь и Балаклава, а также по скоплениям войск на перевалах. Кроме этих задач, на экипажи полка была возложена и весьма специфическая задача — поиск подводных лодок возле Кавказского побережья.

К 24 сентября, из-за больших потерь, 36-й МТАП располагал всего 11 самолётами Ил-4, из которых было только 7 исправных.

С начала октября экипажи полка выполняли минные постановки в Керченском проливе, бомбили порты Ялта, Тамань, Балаклава.

С 9 октября 1942 года полк был переведён на штат 030/264. В соответствии с ним, в полку было три эскадрильи по 10 самолётов и ещё 2 самолёта в управлении.

28 октября 1942 года оставшиеся 11 самолётов Ил-4 и 14 экипажей были переданы в 5-й гв. МТАП ЧФ. Остальные экипажи в ноябре выехали в Казахстан, на станцию Тайнча, где им предстояло получить новую авиатехнику и переформироваться на базе 3-го ЗАП ВВС ВМФ.

За время активных боевых действий, с июня по ноябрь 1942 г., полк уничтожил более 30 боевых кораблей и транспортов, 15 самолётов противника, более 100 автомашин, около 60 железнодорожных вагонов, разрушил 4 переправы, 10 портовых сооружений, 10 складов с горючим и боеприпасами, более 5000 солдат и офицеров.

В период со 2 по 18 января 1943 года 36-й дальнебомбардировочный авиационный полк (так он стал именоваться) вернулся на кавказский аэродром Джандар-Гель. Там он был вторично переформирован по штату 030/264 трёхэскадрильного полка, пополнен выпускниками лётных училищ и лётчиками ВВС ТОФ, и переучен на американские самолёты А-20В и А-20С «Бостон». Новые самолёты не были оборудованы торпедными мостами.

С 19 марта 1943 г. 36-й ДБАП вернулся в боевой состав Авиации Черноморского Флота.

25 апреля 1943 года полк перебазировался на аэродром Алахадзе, и с 30 апреля вновь приступил к боевой работе.

До середины 1943 г. полк был отдельным, подчинённым непосредственно командующему ВВС ЧФ, а летом того же года он был включён в состав 1-й МТАД (бывшая 63-й БАБ).

В июне 1943 года 1-я АЭ 36-го ДБАП приступила к обучению низковысотному торпедометанию, которое было завершено в начале августа, и 9 августа состоялся первый вылет на «свободную охоту» с торпедами.

К сентябрю 1943 года часть полка базировалась на аэродроме Геленджик.

26 сентября 1943 года 15 самолётов A-20G «Бостон» 36-го ДБАП, под командованием Героя Советского Союза подполковника А.Я. Ефремова, совместно с самолётами Пе-2 40-го БАП и Ил-4 5-го гв. МТАП ВВС ЧФ, нанесли удар по порту Севастополь. В результате удара, были уничтожены транспорт, 2 катера и склад.

28 сентября произошло одно из наиболее трагических событий в истории полка. В этот день семёрка самолётов A-20G «Бостон», возглавляемая командиром 1-й АЭ майором А.И. Фокиным, вылетела с аэродрома Геленджик на нанесение низковысотного торпедного удара по румынской ВМБ и порту Констанца. Это был единственный случай такого применения торпедного оружия в ВВС ВМФ в годы войны. В результате этого налёта противник серьёзных потерь не понес. Среди самолётов ударных групп три торпедоносца были подбиты над целью.

По состоянию на 1 октября 1943 г., в боевом составе полка числилось 11 А-20С и 6 A-20G, из которых только 6 самолётов были оборудованы торпедными мостами. Основной задачей полка в это время была бомбардировка портов южного побережья Крыма.

В середине ноября 1-я АЭ полка перебазировалась на аэродром Скадовск, войдя в состав формируемой Скадовской авиагруппы, а 2-я АЭ — на аэродром Геленджик — Верхний.

В начале 1944 года в составе 36-го ДБАП имелось 6/6 A-20G и 2/2 А-20С на аэродроме Скадовск (1-я АЭ) и 9/9 A-20G на аэродроме Геленджик (2-я и 3-я АЭ). Кроме того, ещё один «Бостон» полка находился на аэродроме Мериа.

На основании Приказа НК ВМФ № 0122 от 15.02.1944 г., 36-й ДБАП в течение двух месяцев должен был быть перебазирован на Север на аэродром Ваенга-1. Взамен ему оттуда прибыл 29-й БАП ВВС Северного Флота. Тем же приказом полк вновь переименовывался в 36-й минно-торпедный авиационный полк. Однако, ввиду продолжавшихся ожесточённых боёв за освобождение Крыма и Севастополя, к марту 1944 г. 36-й МТАП, вместе с 5-м гв. МТАП, продолжали наносить удары по отступающему противнику.

В начале марта 1944 года в полку имелось всего 10 исправных «Бостонов» в 1-й и 2-й АЭ, а 3-я эскадрилья была «безлошадной».

23 апреля 5 A-20G 36-го МТАП, под прикрытием 6 истребителей 43-го ИАП, нанесли удар по транспорту водоизмещением 3000 т, двум тральщикам и двум сторожевым катерам.

24 апреля наиболее сильные удары ВВС ЧФ пришлись на долю прорывавшегося из Севастополя каравана, куда входил теплоход «Тотила», транспорты КТ-25, КТ-26, повреждённый эсминец «Реджеле Фердинанд» и несколько мелких кораблей эскорта. Бомбовой удар 15A-20G «Бостон» по конвою стал последней операцией 36-го МТАП на данном ТВД. На следующий день полк начал перебазирование на Север.

26 апреля 1944 года, передав оставшиеся «Бостоны» в 13-й гв. ДБАП ВВС ЧФ, 1-я и 3-я АЭ 36-го МТАП убыли на станцию Тайнча. Там они получили новые самолёты «Бостон» и на них перелетели на Север, а 2-я АЭ последовала за ними после 2 мая.

Всего за время своего пребывания в составе ВВС ЧФ (с учётом отвода в тыл на переформирование) полк потерял 13 самолётов и 9 экипажей.

К 1 июня 1944 года на аэродроме Ваенга-1 находилось 8 самолётов А-20. Ещё 20 «Бостонов» перелетело туда с 12 по 20 июня.

На Севере полк, вошедший в состав 5-й МТАД ВВС Северного Флота, учитывая низкий уровень торпедной подготовки экипажей, в основном, использовался в бомбардировочном варианте.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22.07.1944 г., «за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество» 36-й МТАП был награждён орденом Красного Знамени.

21 сентября 1944 года произошёл трагический случай, оставивший тёмное пятно в истории полка. В этот день самолёт A-20G, пилотируемый капитаном Протасом, в районе м. Гамвик атаковал торпедой и потопил в надводном положении подводную лодку, оказавшуюся нашей гвардейской Краснознамённой Щ-402 (такое предположение высказало командование СФ).

В октябре 1944 года полк переключился на нанесение торпедных ударов по конвоям противника. За первые три месяца пребывания на Севере полк потерял 10 самолётов, то только за октябрь в боевых вылетах было потеряно 11 «Бостонов».

С ноября самолёты полка стали привлекаться к решению специфических задач: противолодочному охранению конвоев и поиску подводных лодок в операционной зоне флота.

По состоянию на 1 января 1945 г., в полку имелось 14 самолётов A-20G «Бостон» и 20 экипажей.

2 февраля полк понёс последнюю боевую потерю - не вернулся из вылета на поиск подводных лодок A-20G, пилотируемый лейтенантом Моисеевым. Всего за время своего пребывания в составе ВВС СФ полк потерял 23 самолёта и 18 экипажей.

23 апреля 1945 года пара A-20G сбросила бомбы на немецкую ПЛ, идущую под перископом. Лодка вскоре всплыла, имея большой крен. Лётчики сбросили на нее ещё серию бомб, после чего лодка скрылась под водой, оставив на поверхности большое масляное пятно. Объектом атаки, вероятно, была U-481.

По состоянию на 9 мая 1945 года в боевом составе полка оставалось всего 12 самолётов.

После окончания боевых действий на Западном театре, на основании Приказа НК ВМФ № 00141 от 14.07.1945 г., 36-й МТАП, содержащийся по штату № 030/264, получил приказание передислоцироваться на Дальний Восток. Недостающие по штату 19 машин он должен был получить в Москве.

В соответствии с циркуляром НГМШ № 0707 от 04.07.1945 г., 36-й МТАП был принят в состав 2-й МТАД ВВС Тихоокеанского флота. Перелёт самолётов полка из Москвы на аэродром Романовка начался 26 июля и был завершён только 17 августа 1945 года. В составе полка имелось 27 A-20G «Бостон».

18 августа 1945 года 36-й МТАП выполнил свой первый и последний боевой вылет в войне с Японией. 10 самолётов «Бостон» полка совершили налёт на станцию Кюсю (Корея). Один самолёт повреждён огнем японской зенитной артиллерии в районе Сюэцуондзио — Ехчендогом и потерян, в результате вынужденной посадки на воду в Японском море в районе Сейсина. Судьба экипажа неизвестна.

С 7 марта 1946 года, на основании Приказа Командующего ТОФ № 004 от 02.02.1946 г., 36-й МТАП был передислоцирован с аэродрома Романовка на аэродром Тученцзы (Китай) и вошёл в состав вновь сформированной 18-й САД Порт-Артурской ВМБ (Приказ Командующего ТОФ № 097 от 07.03.1946 г.). Личному составу полка пришлось осваивать ещё один театр действий — Жёлтое море.

С 15 декабря 1947 года, на основании циркуляра НГШ ВМС № 0036 от 07.10.1947 г., полк переводится на единую с ВВС СА структуру четырёхэскадрильного состава (на штат №98/705).

На основании Директивы начальника ГОУ МГШ ВМС №1297226 от 03.08.1950 г., 36-й МТАП переводится трёхэскадрильный штат № 98/15.

С 5 февраля 1951 г., на основании Директивы начальника ГОУ МГШ ВМС № Орг/7/21204 от 30.12.1950 г., 36-й МТАП был передан из 18-й САД в состав 589-й МТАД (бывш. 194-я БАД ВВС КА), без изменения места дислокации.

К декабрю 1953 года полк переучился на реактивные самолёты Ил-28.

В 1955 году на базе 36-го МТАП, с привлечением лётного состава из 52-го гв. МТАП 89-й МТАД ВВС ТОФ, осуществлялось обучение китайских лётчиков на самолётах Ил-28. В 1955-1956 годах из состава частей МТА ВВС ТОФ Китаю было передано 5 самолётов Ил-28.

С 26 апреля 1955 г., на основании Директивы ГШ ВМС № ОМУ/57326 от 29.12.1953 г., 36-й МТАП был передислоцирован с аэродрома Тученцзы на аэродром Николаевка и вошёл в состав 89-й МТАД ВВС ТОФ.

С 1 декабря 1957 г., в соответствии с Директивой ГК ВМФ № ОМУ/4/30250 от 20.07.1957 г., 36-й МТАП был переведён со штата № 98/316 на штат № 15/721 и стал числиться полком 2-й линии.

1 июля 1960 года, в рамках «дальнейшего значительного сокращения ВС СССР», на основании Директивы ГШ ВМФ № ОМУ/13030 от 27.03.1960 г., 36-й МТАП на аэродроме Николаевка был расформирован.

Катастрофы в 36-м МТАП (после войны)

29.09.1948 года. Катастрофа A-20G, погибли КЭ: Дойников М. А., ШЭ: Новиков М. М., ВСР: Шелест И. Ю., пассажиры: Поляков В. П., Чумаченко Н. Ф.

23 марта 1949 г. произошла катастрофа самолёта A-20G «Бостон» 2-й АЭ. Погибли КЭ: Косарев И. И., ШЭ: Албул В. Т.

20 июля 1949 г., днём, при выполнении полкового ЛТУ, через 50 мин. после взлёта с аэр. Тученцзы над Жёлтым морем без вести пропал самолёт A-20G «Бостон», пилотируемый заместителем командира полка майором Владимиром Яковлевичем Булатовым, штурман - лейтенант Александр Фёдорович Неняев, ВСР - сержант Виталий Васильевич Иванов и оператор РЛС - мл. сержант Иван Никитович Тобратов. Поиски самолёта и экипажа результатов не дали.

14 апреля 1950 г., во время учений, при столкновении в воздухе самолётов A-20G, погибли лётчик лейтенант Василий Георгиевич Фисенко и ст. лётчик Алексей Семёнович Машковцев, а также штурман Анатолий Николаевич Вертоградов, ВСР с-т Гафаров Х. М. и с-т Баранов А. П. В живых остался штурман одного из самолётов — Иван Семегук.

4 сентября 1950 г. над Жёлтым морем американскими истребителями F-4U «Корсар» из эскадрильи VE-53, с авианосца «Вэлли Фордж» под командованием Р.Е. Даунса, в районе 8 км южнее о. Хайяндао был сбит торпедоносец A-20G полка, выполнявший воздушную разведку эсминца ВМС США «Герберт Дж. Томас» (DD-833). Победу засчитали лейтенанту Эдварду В. Лейни. Экипаж советского самолёта погиб, тело лейтенанта Мишина (штурмана) было поднято из воды американцами на борт своего корабля. Истребители сопровождения Р-63 «Кингкобра» из состава 405-го ИАП 18-й САД ВВС 5-го ВМФ, пилотируемые капитанами Бобенко и Левчуком, уклонились от боя и вернулись на свой аэродром. Этот международный инцидент, вместе с другими подобными случаями, послужил формальным поводом для участия Советских ВВС в Корейской войне 1950-1953 гг.

10 мая 1958 г., при заходе на посадку на аэр. Николаевка, из-за ошибки руководителя полётов, выдававшего неверные команды, произошла катастрофа самолёта Ил-28Т, в которой погибли командир корабля ст. лейтенант Кулешов и штурман лейтенант Владимир Андреевич Дрема. Самолёт столкнулся с сопкой, экипаж погиб. За эту катастрофу командир полка полковник Н.И. Ефремов был снят с должности и назначен заместителем командира 50-го гв. ОДРАП ВВС ТОФ.

Командиры полка

А.Г. Биба (март — июнь 1942 г., снят), ГСС А.Я. Ефремов (июнь 1942 г. — октябрь 1944 г.), П.Н. Обухов (октябрь — декабрь 1944 г., ВрИД), Ф.М. Коптев (декабрь 1944 г. — март 1945 г., ВрИД), ГСС А.Я. Ефремов (апрель 1945 г. — 1948 г.), П.К. Панов (до сентября 1949 г.), С.М. Рубан (сентябрь-декабрь 1949 г.), В.В. Соколов (1950-1953 гг., снят), А.В. Чёрнов (1953-1955 гг.), Н.И. Ефремов (1956-1958 гг., снят).

Авиационная техника на вооружении полка

Ил-4, A-20G, Ил-28.

Литература

• Левшов П. В., Болтенков Д. Е. Век в строю ВМФ: Авиация Военно-Морского Флота России (1910—2010). — Специальный выпуск альманаха «Тайфун» № 12. — СПб., 2012. — 768 с. — (Справочник).

Отрывок, характеризующий 36-й минно-торпедный авиационный полк

– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.