36-я пехотная дивизия (Третий рейх)
Поделись знанием:
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
(перенаправлено с «36-я моторизованная дивизия (Германия)»)
| 36-я пехотная дивизия (36. Infanterie-Division) | |
 эмблема 36-й пехотной дивизии | |
| Годы существования | |
|---|---|
| Страна | |
| Тип |
пехотная дивизия |
| Численность |
15 000 человек |
| Дислокация | |
| Участие в |
|
| Знаки отличия |
|
| Командиры | |
| Известные командиры |
Георг Линдеман, |
36-я пехотная дивизия - боевое соединение вермахта. Созданная в числе первых дивизий, за весь период своего существования несколько раз меняла свой профиль и название, побывав поочерёдно: пехотной, моторизованной пехотной, снова пехотной, гренадерской и закончила Вторую мировую войну как 36-я фольксгренадерская дивизия.
Содержание
Создание дивизии
16 марта 1935 года правительство Германии объявило о введении всеобщей воинской повинности. В рамках первой волны мобилизации 36-я дивизия была сформирована 1 октября 1936 года в Кайзерслаутерне. Дивизия состояла из трёх пехотных полков (по три батальона в каждом), а также из артиллерийского, противотанкового, разведывательного, инженерного и связного батальонов. В ходе Второй мировой войны казармы дивизии подверглись разрушению из-за бомбовых авиаударов сил Союзников (авиачасти ВВС США).
В дивизию забирали призывников из городов:
- Бергцаберн
- Фалькенштайн при Кёнигштайне
- Хомбург
- Кайзерслаутерн
- Лахен-Шпейердорф
- Ландштуль
- Нойштадт
- Майнц
- Пирмазенс
- Санкт-Вендель
- Висбаден
- Вормс
- Цвайбрюккен
Боевой путь
В преддверии Второй мировой войны дивизия концентрируется в Саарпфальце, в приграничной области, намереваясь отражать возможное наступление французов. По завершении Польской кампании переведена в резерв главного командования. Подготавливается к грядущему вторжению во Францию. В мае 1940 — в составе 7-го армейского корпуса 16-й армии сковывает французские силы в районе линии Мажино, штурмует Верден. Спустя три месяца возвращается в Германию, где 25 октября 1940 года преобразована в 36-ю мотопехотную дивизию. 70-й пехотный полк и дивизионные части на конной тяге переданы 126-й пехотной дивизии.
С июня 1941 года 36-я моторизованная пехотная дивизия принимает участие в операции «Барбаросса» на Востоке. Изначально находясь в районе Тильзита (Восточная Пруссия) в составе 41-го моторизованного корпуса 4-й танковой группы группы армий «Север», дивизия наносила удар на Расейняй. В сентябре 1941 года 36-я дивизия вместе со всем корпусом передана в подчинение 3-й танковой группы группе армий «Центр», и с 2 октября 1941 года приняла участие в битве за Москву, наступая на город Белый. В первой половине октября участвовала в окружении и уничтожении крупной советской группировки в районе Вязьмы. В октябре 1941 года дивизия участвует во взятии Калинина. Будучи отброшенной в ходе советского контрнаступления, закрепляется на Ржевском выступе, где и пребывает до марта 1943 года, отражая многочисленные удары РККА на этом плацдарме. С августа 1942 принадлежит 46-му танковому корпусу 9-й армии.
В марте 1943 года отведена в тыл на отдых и восстановление в Дорогобуж, Смоленская область. 1 мая 1943 года вновь преобразована в 36-ю пехотную дивизию. С началом операции «Суворов» ведёт упорные оборонительные бои в районе Смоленска и Могилёва. В октябре 1943 года в её состав включена боевая группа (остатки) разгромленной 268-й пехотной дивизии. После отступления в Бобруйск, в декабре 1943 года, линия фронта на этом участке стабилизировалась до конца июня 1944 года. После чего дивизия понесла наиболее тяжёлые потери на Восточном фронте. 23 июня советские войска начали стратегическое наступление в Белоруссии. 27 июня дивизия была окружена, а 1 июля 1944 года уничтожена в Бобруйском котле в числе других частей 9-й армии группы армий «Центр».
3 августа 1944 года соединение было восстановлено на военно-тренировочном полигоне в Баумхольдере как 36-я гренадерская дивизия. С началом осени она вошла в состав 82-го армейского корпуса, базировавшийся в Саарской области. 9 октября 1944 года переименована в 36-ю фольксгренадерскую дивизию. Оказывает сопротивление союзникам в восточной Франции и Люксембурге, постепенно отступая на территорию южной Германии. В мае 1945 года сдалась в Траунштайне американским войскам.
Организация
| 36-я пехотная дивизия
(1939)
(1943—1944)
|
36-я моторизованная пехотная дивизия
(1941)
|
36-я гренадерская дивизия
(1944)
|
36-я фольксгренадерская дивизия
(1944—1945)
|
Командиры
- 36-я пехотная дивизия
- генерал-лейтенант Георг Линдеман (6 октября 1936 — 25 октября 1940)
- генерал-майор Отто-Эрнст Оттенбахер (25 октября 1940 — октябрь 1941)
- генерал-лейтенант Ханс Гольник (15 октября 1941 — 10 августа 1943)
- генерал-майор Готфрид Фрёлих (10 августа — 20 сентября 1943)
- генерал-майор Рудольф Штегманн (1—10 августа 1943; 20 сентября 1943 — 1 января 1944)
- генерал-майор Хорст Кадгин (1 — 17 января 1944)
- генерал-майор Эгон фон Найндорф (17 — 19 января 1944)
- генерал-майор Александр Конради (19 января — 1 июля 1944)
- 36-я гренадерская / фольксгренадерская дивизия
- генерал-майор Август Велльм (3 августа 1944 — март 1945)
- генерал-майор Гельмут Клейкамп (март 1945 — 8 мая 1945)
Награды
Количество кавалеров Рыцарского креста в 36-й дивизии, в период её именования пехотной и моторизованной составило 23 человека при 25 награждениях, два человека (командиры дивизии Ханс Голльник и Александр Конради[4]) были отмечены ещё и Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту[5]. В период её функционирования как гренадерской и фольксгренадерской эта награда была присвоена ещё троим[6].
Награждённые Рыцарским крестом Железного креста (26)
- Георг Линдеманн, 05.08.1940 – генерал-лейтенант, командир 36-й пехотной дивизии
- Отто-Эрнст Оттенбахер, 13.08.1941 – генерал-лейтенант, командир 36-й пехотной моторизованной дивизии
- Карл Каспер, 22.09.1941 – полковник, командир 118-го пехотного моторизованного полка
- Вильгельм-Аугуст Фильверт, 18.10.1941 – обер-фельдфебель, командир взвода 1-й роты 87-го пехотного моторизованного полка
- Вальтер Фрис, 14.12.1941 – полковник, командир 87-го пехотного моторизованного полка
- Александр Конради, 17.10.1942 – оберстлейтенант, командир 1-го батальона 118-го пехотного моторизованного полка
- Ганс Голльник, 21.11.1942 – генерал-майор, командир 36-й пехотной моторизованной дивизии
- Альфред Шиманн, 28.04.1943 – обер-ефрейтор, командир отделения 1-й роты 87-го гренадерского моторизованного полка
- Хельмут Шмишке, 22.07.1943 – капитан, командир 36-го саперного батальона
- Эберхард Майзель, 23.07.1943 – обер-фельдфебель, командир взвода 2-й роты 118-го гренадерского полка
- Йозеф Холлекамп, 23.07.1943 – обер-ефрейтор, командир отделения 2-й (самокатной) роты 36-го разведывательного батальона
- Альфонс Кляйнманн, 14.08.1943 – капитан, командир 1-го батальона 118-го гренадерского полка
- Эрнст Давид, 16.08.1943 – обер-ефрейтор, пулеметчик 3-й роты 118-го гренадерского полка
- Альберт Кноп, 17.08.1943 – капитан, командир 3-го батальона 118-го гренадерского полка
- Фридрих-Вильгельм Кригер, 07.09.1943 – капитан, командир 2-го батальона 87-го гренадерского полка
- Эрих Шмитт, 08.10.1943 – обер-ефрейтор, командир отделения 3-й роты 118-го гренадерского полка
- Тео Крой, 24.11.1943 – капитан резерва, командир 2-го батальона 87-го гренадерского полка
- Ульрих Динкелакер, 09.12.1943 – полковник, командир 36-го артиллерийского моторизованного полка
- Рудольф Штегманн, 20.01.1944 – генерал-майор, командир 36-й пехотной дивизии
- Лотар Амброзиус, 24.01.1944 – полковник, командир боевой группы 268-й пехотной дивизии
- Курт Вилльмс, 23.02.1944 – лейтенант, командир взвода 1-й роты 36-го саперного батальона
- Антон Линднер, 17.03.1944 – вахмистр, командир взвода 3-й роты 36-го фузилерного батальона
- Йозеф Дёррис, 05.04.1944 – унтер-офицер, командир отделения 6-й роты 87-го гренадерского полка
- Ганс Бернхард, 09.01.1945 – капитан резерва, командир 2-го батальона 165-го гренадерского полка
- Ганс Грайтер, 13.01.1945 – унтер-офицер, командир отделения связных 1-го батальона 165-го гренадерского полка
- Рудольф Хессе, 09.05.1945 – лейтенант, командир 2-й роты 165-го гренадерского полка (награждение не подтверждено)
Рыцарский Крест Железного креста с Дубовыми листьями (2)
- Александр Конради (№ 279), 22.08.1943 – полковник, командир 118-го гренадерского полка
- Ганс Голльник (№ 282), 24.08.1943 – генерал-лейтенант, командир 36-й пехотной моторизованной дивизии
См. также
Напишите отзыв о статье "36-я пехотная дивизия (Третий рейх)"
Примечания
- ↑ 5 ноября 1940 года переведён в состав 111-й пехотной дивизии.
- ↑ В декабре 1939 года выведен из состава дивизии и переведён в резерв.
- ↑ Была приписана к дивизии в период с 2 ноября 1943 по 22 апреля 1944 года. В дальнейшем её личный состав был распределён между 87-м и 118-м гренадерскими полками.
- ↑ Конради получил Дубовые листья в бытность командиром 118-го гренадерского полка. Командиром дивизии он стал позже.
- ↑ [www.axishistory.com/index.php?id=11751 Кавалеры Рыцарского креста 36-й пехотной дивизии] (англ.). axishistory.com. [www.webcitation.org/65qeRgjQP Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- ↑ [www.axishistory.com/index.php?id=1022 Кавалеры Рыцарского креста 36-й фольксгренадерской дивизии] (англ.). axishistory.com. [www.webcitation.org/65qeSJ5H1 Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
Литература
- Samuel W. Mitcham. [books.google.com/books?id=P_Q980chke0C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_similarbooks_r&cad=2#v=onepage&q&f=true German Order of Battle: 1st—290th Infantry Divisions in World War II]. — Paderborn: Stackpole Books, 2007. — Vol. 1. — 400 p. — (Stackpole military history series). — ISBN 0-811-73416-1.
- Georg Tessin. Band 5: Die Landstreitkräfte. Nr. 31-70 // Verbände und Truppen der Deutschen Wehrmacht und Waffen SS im Zweiten Weltkrieg 1939-1945. — 2. — Osnabrück: Biblio Verlag, 1977. — Bd. 5. — 309 S. — ISBN 3-764-81107-2.
- Крис Бишоп. Дивизии панцергренадеров 1939—1945. Справочник-определитель техники / Перевод с английского С. И. Дробязко. — М.: Эксмо, 2009. — 192 с. — (Военная техника III рейха). — 4000 экз. — ISBN 978-5-699-31719-6.
Ссылки
- [www.feldgrau.com/InfDiv.php?ID=36 36.Infanterie-Division] (англ.). feldgrau.com. [www.webcitation.org/65qeSudCl Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Gliederungen/Infanteriedivisionen/36ID.htm 36.Infanterie-Division] (нем.). lexikon-der-wehrmacht.de. [www.webcitation.org/65qeTNKpL Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Gliederungen/Grenadierdivisionen/36GD.htm 36.Grenadier-Division] (нем.). lexikon-der-wehrmacht.de. [www.webcitation.org/65qeTuQ7r Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Gliederungen/Volksgrenadierdivisionen/36VGD.htm 36.Volksgrenadier-Division] (нем.). lexikon-der-wehrmacht.de. [www.webcitation.org/65qeUMthZ Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.axishistory.com/index.php?id=1437 36.Infanterie-Division] (англ.). axishistory.com. [www.webcitation.org/65qeUq5jp Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.axishistory.com/index.php?id=1015 36.Infanterie-Division (mot)] (англ.). axishistory.com. [www.webcitation.org/65qeVNyhS Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.axishistory.com/index.php?id=1022 36.Grenadier-Division] (англ.). axishistory.com. [www.webcitation.org/65qeSJ5H1 Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.axishistory.com/index.php?id=807 36.Volksgrenadier-Division] (англ.). axishistory.com. [www.webcitation.org/65qeVvont Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.balsi.de/Weltkrieg/Einheiten/Infanteriedivisionen/36-ID-Startseite.htm 36.Infanterie-Division] (нем.). balsi.de. [www.webcitation.org/65qeWUVwe Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [www.balsi.de/Weltkrieg/Einheiten/Mot-Divisionen/36-ID-mot-Startseite.htm 36.Infanterie-Division (mot)] (нем.). balsi.de. [www.webcitation.org/65qeXJgJg Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
- [wiki.genealogy.net/wiki/XII.Armeekorps#36.Division.09.28Kaiserslautern.29 36 Division Kaiserslautern] (англ.)
Отрывок, характеризующий 36-я пехотная дивизия (Третий рейх)
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
