366-й гвардейский мотострелковый полк

366-й гвардейский мотострелковый Мозырский Краснознамённый ордена Суворова полк (366-й мсп)
Годы существования	17 ноября 1964 года 10 марта 1992 года
Страна	СССР СССР СНГ СНГ
Входит в	23-й гвардейской мотострелковой дивизии, 4-й Армии ЗакВО
Тип	мотострелковый полк
Дислокация	1964-1985 Шамхор, АзССР 1985-1.03.1992 Степанакерт, НКАО 3.03-10.03.1992 Вазиани, Грузия
Участие в	Гражданская война Борьба с басмачеством Великая Отечественная война Карабахская война
Знаки отличия

366-й гвардейский мотострелковый Мозырский Краснознамённый ордена Суворова полк (366-й гв.мсп) — формирование мотострелковых войск в составе Вооружённых сил СССР и Объединённых Вооружённых Сил СНГ.

История полка

Довоенный период

История полка берёт своё начало с 3-й Туркестанской кавалерийской дивизии (3-я кд) Туркестанского фронта, участвовавшей в боях с войсками адмирала Колчака.

3-я кд принимала участие на завершающем этапе Гражданской войны.

По приказу командования Туркестанского фронта № 144/581 от 4 августа 1921 года 3-я кд была расформирована. На её базе были созданы 7-я и 8-я отдельные кавалерийские бригады (7-я и 8-я окбр).
7-я окбр участвовала в боевых действиях с басмачами в Туркменской ССР до 30-х годов.

В 1931 году 7-я окбр была переформирована в 8-ю горно-кавалерийскую дивизию и передислоцирована в Фергану (основные части дивизии) и Наманган (112-й горно-кавалерийский полк) Узбекской ССР.

В июле 1936 года 8-я горно-кавалерийская дивизия поменяла нумерацию и стала 21-й горно-кавалерийской дивизией.

Период Великой Отечественной войны

К 12 июлю 1941 года 21-я горно-кавалерийская дивизия была развёрнута по полному штату и дислоцировалась в г. Чирчик Узбекской ССР.

В составе 21-й гкд на момент убытия на фронт вошли:

• 17-й Хорезмский горно-кавалерийский полк;
• 67-й Актюбинский четырежды Краснознамённый горно-кавалерийский полк;
• 112-й горно-кавалерийский полк;
• 22-й отдельный конно-артиллерийский дивизион;
• 23-й отдельный бронетанковый дивизион;
• 21-я отдельная зенитная батарея;
• 21-й отдельный разведывательный эскадрон (с 30 октября 1941 года);
• 14-й отдельный сапёрный эскадрон;
• 13-й отдельный эскадрон связи;
• 5-й отдельный медико-санитарный взвод (впоследствии — эскадрон);
• 21-й отдельный эскадрон химической защиты;
• 16-й продовольственный транспорт;
• 4-й отдельный взвод подвоза ГСМ;
• 225-й дивизионный ветеринарный лазарет;
• 310-й полевой хлебозавод;
• 40-я шорно-седельная мастерская;
• 42-я подвижная ремонтная база;
• 212-я полевая почтовая станция;
• 223-я полевая касса Госбанка.

Передислокация 21-й гкд на фронт произошла в период с 23 по 26 июля 1941 года. Части дивизии были сосредоточены на станциях Унеча и Песочная Брянской области.

По плану руководства 21-я гкд совместно с частями 52-й кавалерийской дивизии готовились к рейду по тылам группировки войск Вермахта по Ельней. оОба соединения составили вторую по счёту кавалерийскую группу генерала Городовикова.

21-я гкд и 52-я кд были включены в состав Оперативной группы войск 28-й армии Западного фронта, которой руководил Качалов В.Я, готовившего удар по тылам противника из Рославля на Смоленск.

1 августа дивизия разделившись на две тактические группы вступила в бой с танковыми частями из группы Гудериана на территории Шумячского района Смоленской области и Климовичского района Могилевской области БССР. В результате тяжёлых боёв в Смоленской области был полностью потерян 23-й отдельный бронетанковый дивизион. 112-й горнокавалерийский полк с большими потерями вырвался из окружения.

Первоначально планируемый рейд в тыл противника, ввиду внезапно перешедшего в быстрое наступление противника, создало так называемый Гомельский котёл, в котором в окружение попала вся 21-я гкд. В августе 1941 года в Климовичском районе 21-й гкд фактически была уничтожена. Разрозненные части дивизии, которым удалось выйти из окружения, в начале сентября были сведены в 112-й горнокавалерийский полк.

30 сентября 1941 года остатки 52-й кд и 21-й гкд вели боевые действия в Ямпольском районе Сумской области УССР.

1 октября 1941 года остатки 283-й сд, 52-й кд, 21-й гкд 150-й и 121-й танковых бригад вели оборонительные бои в Глуховском районе Сумской области.

2 октября 1941 года остатки 21-я гкд и 52-я кд оказались в тылу противника в районе Орловка Ямпольского района Сумской области. С этого момента и до 23 октября 21-я гкд непрерывно участвуя в боях вместе с другими частями и соединениями 3-й и 13-й армии продвигается в восточном направлении для совершения прорыва из окружения.

23 октября 1941 года остатки 21-й гкд выходят из окружения и совершают марш в н.п. Цветаево Курской области.
6 ноября 1941 года дивизия вышла к н.п. Корсаково Орловской области, где была переподчинена в состав 3-й армии Брянского фронта.

В конце ноября 1941 года 21-я кд вывели на отдых и пополнение в Липецк и Тамбов. Рядовой личный состав не имевший ранений был передан в состав 55-й кд.

5 декабря 1941 года 21-я гкд приступила к обороне Липецка. Личный состав дивизии был пополнен.
К марту 1942 года 21-я гкд была полностью укомплектована и передана в состав 8-го кавалерийского корпуса Брянского фронта. Боевая учеба продолжалась до июня 1942 года.

В период с 17 июля по 3 августа 21-я гкд в составе Оперативной группы Чибисова Брянского фронта участвовала в наступлении в Большеверейском районе Воронежской области.

3 августа 1942 года 21-я гкд и 52-я кд вошли в состав 8-го кк вошла в состав 38-й армии.

22 октября 1942 года 8-й кк вошёл в состав 5-й танковой армии Юго-Западного фронта.

8 ноября 1942 года 8-й кк вышел к реке Дон и начал контрнаступление.

В ноябре 1942 года 21-я гкд в составе 8-го кк Юго-Западного фронта принимала участие в окружении гитлеровской группировки под Сталинградом. 8-й кк (в составе 21-й, 55-й и 112-й кавалерийские дивизии) находился в непрерывных боях с 19 ноября 1942 года — с начала операции «Уран».

За мужество и героизм военнослужащих 8-й кк проявленный в ходе Сталинградской битвы, корпус был удостоен гвардейского звания. При этом изменилась нумерация полков и дивизий.

Приказом НКО СССР № 78 от 14 февраля 1943 года 21-я кавалерийская дивизия была преобразована в 14-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию (14-я гв.кд).

14-я гв.кд входила в состав 7-го гвардейского кавалерийского Бранденбургского ордена Ленина Краснознамённого ордена Суворова корпуса (7-й гв.кк).

Также сменили нумерацию большинство частей дивизии и состав стал следующим:

• 52-й гвардейский кавалерийский полк — бывший 17-й гкп;
• 54-й гвардейский кавалерийский полк — бывший 67-й гкп;
• 56-й гвардейский кавалерийский полк — бывший 112-й гкп;
• 114-й гвардейский танковый полк;
• 146-й гвардейский артиллерийско-минометный полк
• 18-й гвардейский отдельный дивизион противовоздушной обороны
• 146-й гвардейский артиллерийский парк
• 21-й отдельный гвардейский разведывательный эскадрон;
• 15-й отдельный гвардейский сапёрный эскадрон
• 13-й отдельный гвардейский эскадрон связи;
• 10-й отдельный медико-санитарный взвод
• 8-й гвардейский взвод химической защиты
• 14-й продовольственный транспорт;
• 16-й отдельный взвод подвоза ГСМ;
• 15-й дивизионный ветеринарный лазарет;
• 42-я подвижная ремонтная база;
• 212-я полевая почтовая станция;
• 223-я полевая касса Госбанка.

7-й гв.кк участвовал в освобождении Украины, Белоруссии, в Люблинско-Брестской операции, в операции по захвату Бранденбурга, в Висло-Одерской и Берлинской операции.

К окончанию боевых действий полное название соединения стало следующим: 14-я гвардейская кавалерийская Мозырская Краснознаменная, ордена Суворова дивизия.

Послевоенный период

13 октября 1945 года Директивой Генерального Штаба ВС СССР № Орг/1/600 7-й гв.кк переформирован в 31-ю гвардейскую механизированную дивизию.
На базе кавалерийских дивизий корпуса были созданы механизированные полки со следующей нумерацией:

• 98-й гвардейский механизированный полк — бывшая 14-я гв.кд
• 99-й гвардейский механизированный полк — бывшая 15-я гв.кд
• 100-й гвардейский механизированный полк — бывшая 16-я гв.кд

Дивизия в октябре 1945 года была передислоцирована в Азербайджанскую ССР в состав 40-й Армии Бакинского военного округа.

Штаб 31-й гв.мехд (войсковая часть 06715) и большинство частей дивизии были расквартированы в н.п.Шамхор, в 20 километрах севернее Кировабада.

98-й гвардейский механизированный полк (98-й гв.мп или войсковая часть 18920) также дислоцировался в Шамхоре.

В 1957 году 31-я гвардейская механизированная дивизия была переформирована в 25-ю гвардейскую мотострелковую дивизию.

Нумерация линейных полков дивизии снова изменилась:

• 366-й гвардейский мотострелковый полк — бывший 98-й гвардейский механизированный полк
• 368-й гвардейский мотострелковый полк — бывший 99-й гвардейский механизированный полк
• 370-й гвардейский мотострелковый полк — бывший 100-й гвардейский механизированный полк

17 ноября 1964 года 25-я гвардейская мотострелковая дивизия сменила порядковый номер на 23-й.
Полное наименование соединения стало: 23-я гвардейская Бранденбургская мотострелковая дивизия.
Полное новое наименование 98-го гв.мп стало: 366-й гвардейский мотострелковый Мозырский Краснознамённый ордена Суворова полк.

В 1985 году 366-й гв.мсп (в/ч 18920) был передислоцирован из Шамхора в Степанакерт — административный центр Нагорно-карабахской автономной области.

Военный городок полка был размещён в верхней части города возле дороги соединяющей его с г.Шуша.

Кроме 366-го гв.мсп в гарнизон Степанакерта также вошёл передислоцированный с ним 622-й отдельный батальон химической защиты (622-й обхз) из состава 23-й гв.мсд.

До передислокации 366-го гв.мсп — крупных воинских частей на территории НКАО не было. Причины по которым руководство ВС СССР решило в 1985 году передислоцировать 366-й гв.мсп на расстояние 158 километров (по автомобильной дороге) южнее штаба дивизии — достоверно не известны.

Оценок причин передислокации полка с российской и армянской стороны в доступных источниках не имеется. По мнению азербайджанской стороны это произошло вследствие тайных переговоров высокопоставленных армянских националистов, с руководством ЗакВО

Полк в Карабахском конфликте

Во второй половине 1987 года в НКАО возникает острая межэтническая напряжённость.

В феврале 1988 года кризисная ситуация в регионе достигает накала после Сумгаитского погрома. Начинаются открытые вооружённые стычки между представителями армянской и азербайджанской национальностей.

366-й гв.мсп оказывается в сложной ситуации. Воинская часть расположенная непосредственно в городской черте, становится объектом пристального внимания экстремистов из числа местного армянского населения, которые пытаются любым способом захватить оружие. Схожая ситуация образуется и в других частях 23-й гв.мсд дислоцированных в населённых пунктах с преимущественно азербайджанским населением.

Фиксируются многочисленные факты нападения на военнослужащих и на военные объекты с целью завладения оружием, боеприпасами, транспортными средствами а также бронетехники.

Ситуация крайне ухудшается к моменту Распада СССР. У личного состава 366-го мсп, который фактически был заблокирован местным населением в собственном военном городке, начинает проявляться деморализация.

Связано это было со следующими факторами:

• Постоянные нападения на военнослужащих с целью захвата оружия
• Отсутствие должного продовольственного снабжения и денежного обеспечения личного состава
• Угрозы членам семей военнослужащих со стороны экстремистов
• Постоянное моральное давление со стороны представителей местного населения
• Неукомплектованность личного состава, которая сказывалась на невозможности обеспечить надёжную охрану объектов полка.

Полк не был развёрнут по полному штату. Вместо положенного личного состава в 1800 человек, по неполному штату для мотострелкового полка в мирное время — к февралю 1992 года в полку числилось только 630 человек, из них 129 офицеров и прапорщиков. При этом 49 из числа офицеров и прапорщиков были армяне. Молодое пополнение взамен увольняемых военнослужащих срочной службы, в виду блокады, не прибывало.

В подобных тяжёлых условиях, к концу 1991 года, многим офицерам 366-го гв.мсп начинают поступать предложения об участии в боевых действиях на платной основе, на стороне армянских вооружённых формирований. В некоторых случаях офицеры давали согласие и участвовали на штатной бронетехнике в боевых действиях. В последующем подобное поведение офицеров и солдат 366-го полка и 622-го обхз, которые после 25 декабря 1991 года формально вошли в состав Объединенных Вооруженных Сил СНГ, приобрело постоянный характер.

На их выбор во многом повлиял систематический ежедневный обстрел Степанакерта из танков и артиллерийских орудий со стороны азербайджанских формирований, который начался в декабре 1991 года.

Причём под огнём азербайджанских формирований неоднократно оказывался военный городок 366-го гв.мсп.

23 февраля 1992 года в результате обстрела из РСЗО "Град", осколками снарядов были убиты 2 и получили ранения 9 военнослужащих 366-го гв.мсп. Были частично разрушены жилые и хозяйственные строения и повреждено штатное вооружение полка.

Фактически, 366-й гв.мсп вышел из подчинения и не контролировался ни командованием 23-й гв.мсд ни руководством ЗакВО.

Кульминацией участия военнослужащих 366-го гв.мсп в боевых действиях на армянской стороне считается штурм Ходжалы в ночь с 25 на 26 февраля 1992 года.

По утверждению азербайджанской стороны штурм был организован и проведён командиром 2-го мотострелкового батальона 366-го гв.мсп майором Сейраном Оганяном.

По утверждению армянской и российской сторон, военнослужащие 366-го гв.мсп в штурме Ходжалы не участвовали.

В виду угрозы вовлечения в конфликт остальных частей 23-й гв.мсд, руководство ОВС СНГ принимает решение об эвакуации личного состава 366-го гв.мсп и 622-го обхз из Степанакерта в Вазиани на территорию Грузии.

Командир 366-го гв.мсп полковник Юрий Зарвигоров получил от командования ЗакВО приказ о выводе полка из Степанакерта в северном направлении. Но командир 2-го мотострелкового батальона майор Сейран Оганян собрав офицеров и прапорщиков армянской национальности, а также солдат разных национальностей, сумел захватить один танк, 2 артиллерийских орудия и около 20 БМП. Данными средствами он заблокировал маршрут эвакуации полковой колонны возле н.п. Баллыджа. Командованием ЗакВО по тревоге были подняты 328-й и 345-й парашютно-десантные полки 104-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, дислоцированной в Кировабаде, для оказания помощи в выводе остаткам 366-го гв мсп. Операция по выводу полка началась 1 марта 1992 года. Вывод сопровождался боями с армянскими формированиями, который повлёк за собой потери в живой силе и в технике. В боях был потерян 1 вертолёт Ми-24.

10 марта 1992 года 366-й гвардейский мотострелковый Мозырский Краснознамённый ордена Суворова полк был расформирован в Вазиани.

Командиры

• полковник Колыванов Александр Алексеевич — 1988—1990
• подполковник Зарвигоров Юрий Юрьевич — 1990—1992

См. также

• 3-я Туркестанская кавалерийская дивизия
• 8-й кавалерийский корпус
• 7-й гвардейский кавалерийский корпус
• Нагорно-карабахский конфликт
• Карабахская война

Литература

• [artofwar.narod.ru/girchenko/index_prose_girchenko.html Юрий Гирченко. «Армия государства, которого нет»]
• «Вооружённые Силы СССР после Второй мировой войны: от Красной Армии к Советской. Часть 1: Сухопутные войска». Феськов В. И., Голиков В. И., Калашников К. А., Слугин С. А. Томск. 2013 год. Издательство Томского университета 640стр. ISBN 978-5-89503-530-6

Ссылки

• Феськов В. И., Калашников К. А., Голиков В. И. Советская Армия в годы «холодной войны» (1945—1991). — Томск: Изд-во Том. ун-та, 2004. С.9.

Отрывок, характеризующий 366-й гвардейский мотострелковый полк

– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.