367-я стрелковая дивизия
367-я стрелковая дивизия | |
Награды: | |
---|---|
Войска: |
сухопутные |
Род войск: | |
Формирование: |
сентябрь 1941 |
Преемник: |
111-я мотострелковая дивизия (после ВОВ) |
Боевой путь | |
1941—1944: Оборона Карелии |
367-я стрелковая дивизия — воинское соединение СССР в Великой Отечественной войне
Содержание
История
Сформирована в сентябре 1941 года в Шадринске, тогда Челябинской области, штаб дивизии находился в здании по улице Луначарского, 1.
В действующей армии с 18.12.1941 по 09.05.1945 года.
В ночь на 18.12.1941 дивизия прибыла на Карельский фронт, имея в своём составе 10910 человек. Командный состав дивизии был преимущественно из запаса, а командиры взводов — недавние выпускники пехотных училищ. Рядовой и сержантский состав дивизии был 1901—1905 годов рождения, не имел воинской подготовки и не владел лыжами. Из личного состава только 4 % имели опыт военных действий. Материальная часть дивизии также была укомплектована не полностью: 122-мм гаубицы и 76-мм пушки не имели зарядных ящиков, полностью отсутствовала зенитная артиллерия, 82-мм миномёты не имели прицелов, самозарядных винтовок вместо 3721 по штату имелось только 9, снайперских винтовок из 108 только 2, станковых пулемётов вместо 108 — 26. Личный состав был обут лишь в кожаную обувь, не хватало тёплых вещей.
Политотдел дивизии сообщал об общей расхлябанности бойцов
… «ходят без пояса, неделями не умываются, не бреются, о приветствии и повторении приказаний забывают». «В связи с выдачей северного пайка участились случаи опьянения». Вшивость среди бойцов достигла 75-80 %, частыми были обморожения из-за плохо просушенной обуви.
Таким образом, дивизия не была готова к ведению боевых действий.
Первые потери дивизия понесла уже 19.12.1941 года неподалёку от Масельской (16-й разъезд), в результате авиационного и артиллерийского налёта при разгрузке дивизии.
С 03.01.1942 года участвует в Медвежьегорской наступательной операции в составе Масельской оперативной группы, на участке посёлка Великая Губа и станций Масельская и Ванзозеро (14 разъезд), проводимой с целью освобождения участка Кировской железной дороги и дальнейшего освобождения Медвежьегорска. Наступление продолжалось, достигнув ограниченных целей (дивизия смогла овладеть 14-м и 9-м разъездами) до 10.01.1942, после чего войска дивизии перешли к активной обороне.
06.02.1942 в 2.30 утра финские войска силою до двух стрелковых полков и батальона лыжников-автоматчиков при поддержке артиллерии и миномётов перешли в наступление в полосе дивизии. Они прорвали её передний край в районе 2-го и 3-го батальонов 1221-го стрелкового полка и к исходу дня заняли 14-й разъезд, перерезав Кировскую железную дорогу.
В момент наступления противника командир первого батальона 1219-го полка без приказа отвёл свой батальон с занимаемого рубежа. В образовавшуюся брешь проникли финские войска и окружили часть соединений 1217-го и 1219-го полков. Попытка выхода из окружения не удалась, части организовали круговую оборону на простреливаемой вдоль и поперёк высотке. Советские воины оказали ожесточённое сопротивление, в плен никто не сдавался. Собственно, надо предполагать, что и финские войска не имели интереса к пленным — поскольку не прекращая вели артиллерийский и миномётный обстрел высотки. Прорвать кольцо окружения пытались и извне: оставшимися вне окружения частями дивизии, силами 289-й стрелковой дивизии и 61-й морской стрелковой бригады. Однако попытки, продолжавшиеся до 10.02.1942, оказались безуспешными. В окружении полностью погиб весь 1217-й полк, от полка осталось 28 человек. Тела погибших советских бойцов, по описаниям очевидца, лежали в 2-3 яруса, и при артналете части тел разлетались по всему лесу. Всего в окружении из состава дивизии пропало без вести — читай, погибло 1229 человек.
Из воспоминаний бывшего рядового 8-й пехотной дивизии финнов Отто Коинвунгаса из Оулу:
«Первое, что мы увидели, когда прибыли на передовую, — солдат вез на лошади целый воз трупов русских солдат. В начале января русские пошли в атаку, но потерпели поражение. По обеим сторонам дороги было так много русских солдат, погибших и замерзших, что мертвые, стоя, поддерживали друг друга».
24.02.1942 года дивизию вывели на переформирование в Беломорск. Она была разгромлена, в строю оставалось 1617 человек, да и те были переданы в 37-ю стрелковую дивизию. Потери дивизии составили: убитыми и умершими — 1141 человек, ранеными — 2822 человек, заболевшими и обмороженными — 655 человек, пропавшими без вести — 2967 человек, по другим причинам — 24 человека. Фактически, от дивизии остались штаб дивизии со знаменем и два штаба полков, один, 1217-го полка формировали заново — как, впрочем, и всю дивизию. Пополнение и доукомплектование, очевидно, продолжалось до мая 1942 года.
С июня 1942 по июнь 1944 года находилась в обороне в районе Салм-озера на медвежьегорском направлении, вела частные операции. С июня 1944 года участвует в Свирско-Петрозаводской операции, преследуя отступающие финские войска из района севернее Медвежьегорска.
В сентябре 1944 года переброшена в Заполярье, где принимала участие в Петсамо-Киркенесской операции. Вошла в группу генерал-лейтенанта Пигаревича, с задачей во время прорыва обороны вести активную оборону на рубеже Губа Большая, Западная Лица, не допуская снятия войск противника с переднего края, а затем, с отходом войск противника, перейти в наступление.
С 22.10.1944 с 5 часов утра с северо-запада и с юго-востока атакует посёлок Никель и к 9 часам утра весь район никелевых разработок и посёлок Никель были полностью очищены от противника.
Затем, в составе корпуса, наступает в южном направлении, 02.11.1944 перешла к обороне. После операции в боях участия не принимала.
Полное название
367-я стрелковая Краснознамённая дивизия
Состав
- 1217-й стрелковый полк
- 1219-й стрелковый полк
- 1221-й стрелковый полк
- 928-й артиллерийский полк
- 32-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион (с 01.02.1942)
- 397-я зенитная батарея (652-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион) — (до 25.05.1943)
- 375-й миномётный дивизион (до 05.11.1942)
- 427-я разведывательная рота
- 437-й сапёрный батальон (до 25.06.1943)
- 645-й сапёрный батальон (с 25.06.1943)
- 816-й отдельный батальон связи (885-я отдельная рота связи)
- 450-й медико-санитарный батальон
- 443-я отдельная рота химической защиты
- 480-я автотранспортная рота
- 219-я полевая хлебопекарня
- 788-й дивизионный ветеринарный лазарет
- 1439-я полевая почтовая станция
- 738-я полевая касса Госбанка
Подчинение
Командиры
- Пузиков, Иван Михайлович (29.08.1941 — 24.02.1942), полковник
- Афонский, Николай Иванович (25.02.1942 — 21.04.1942), полковник
- Шпилев, Николай Иванович (22.04.1942 — 20.06.1942), подполковник
- Коробко, Фёдор Иванович (24.06.1942 — 22.07.1942), полковник
- Пузиков, Иван Михайлович (23.07.1942 — 28.10.1942), полковник
- Чернуха, Николай Антонович (01.11.1942 — 12.06.1944), полковник, с 18.05.1943 генерал-майор
- Синкевич, Ян Петрович (13.06.1944 — 09.08.1944), генерал-майор
- Старцев, Александр Алексеевич (10.08.1944 — 09.05.1945), полковник
Награды и наименования
Награда | Дата | За что получена |
---|---|---|
?? | вероятно за боевые действия в ходе Петсамо-Киркенесской операции |
Отличившиеся воины дивизии
Награда | Ф. И.О | Должность | Звание | Дата награждения | Примечания |
---|---|---|---|---|---|
Косолапов, Виктор Григорьевич | Разведчик разведывательного взвода отдельного лыжного батальона | ефрейтор | 03.02.1944 | в составе дивизии 3-я степень ордена. | |
Фонягин, Александр Иванович | Стрелок | рядовой | 30.06.1943 в бою за Медвежьегорск закрыл своим телом амбразуру пулемёта |
Прочее
- На известной военной фотографии «Солдатский труд» (фотограф Израиль Озерский) запечатлён рядовой 928-го артиллерийского полка, входившего в состав дивизии, Фёдор Ефремович Речкин[1].
Напишите отзыв о статье "367-я стрелковая дивизия"
Примечания
- ↑ [pamyat.kurganobl.ru/pages_doc/2.pdf Белозерцы в боях и труде]
Ссылки
- [samsv.narod.ru/Div/Sd/sd367/default.html Справочник на сайте клуба «Память» Воронежского госуниверситета]
- [www.soldat.ru/files/ Боевой состав Советской Армии 1941—1945]
- [www.soldat.ru/doc/perechen/ Перечень № 6 стрелковых, горнострелковых и моторизованных дивизий входивших в состав Действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.]
- [forum.zaural.ru/index.php?action=printpage;topic=30817.0 Форум Кургана и Курганской области]
- [al-komnin.livejournal.com/57756.html Будни фронта]
Отрывок, характеризующий 367-я стрелковая дивизия
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.