370-е годы до н. э.
Поделись знанием:
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
(перенаправлено с «370-е до н. э.»)
| IV век до н. э.: 379—370 годы |
|---|
Содержание
Важнейшие события
380 до н. э.
- Военные трибуны с консульской властью (9) Луций Валерий Публикола (5-й раз), Публий Валерий Потит Публикола (3-й раз), Сервий Корнелий Малугинский, Лицин Мененций Ланат (по Т.Ливию Луций Менений) (2-й раз), Гай Сульпиций Петик, Луций Эмилий Мамерцин, Гней Сергий Фиденат Коксон (по Т.Ливию Гай Сергий) (3-й раз), Тиберий Папирий Красс и Луций Папирий Мугиллан (по Т.Ливию Публий Папирий) (по Т.Ливию названы лишь 6, не названы Г.Сульпиций П., Л.Эмилий М., Тиб. Папирий К.). Цензоры Гай Сульпиций Камерин и Спурий Постумий Регилльский. Постумий умер. Избраны другие цензоры, но огрешно. Диктатор (№ 18) Тит Квинкций Цинциннат Капитолин, начальник конницы Авл Семпроний Атратин[1].
- Триумф Т. К. Цинцинната за победу над пренестинцами и взятие 9 городов (включая Пренесту). Сложил диктатуру на 20 день.
- Афинский архонт-эпоним Пифий (380 до н. э. — 379 до н. э.).
- «Панегирик» Исократа.
- Новый поход Спарты против Олинфа, возглавляемый царём Агесиполидом. Содействие спартанцам оказывал македонский царь Аминта. Агесиполиду удалось взять лишь союзный городок Торону и разграбить окрестности Олинфа. Во время военных действий Агесиполид умер от лихорадки, и его сменил гармост Полибиад, продолживший осаду Олинфа.
- Хабрий в Египте на службе у тамошних династов, выступавших против Персии.
- Царь Спарты из рода Агидов Клеомброт I (380 до н. э. — 371 до н. э.).
379 до н. э.
- Военные трибуны с консульской властью Публий Манлий Капитолин, Гай Манлий, Луций Юлий Юл (патриции), Гай Секстилий, Марк Альбиний, Луций Антистий (плебеи).
- Афинский архонт-эпоним Никон (379 до н. э. — 378 до н. э.).
- Спартанец Полибиад после длительной осады захватывает Олинф и распускает Халкидский союз.
- Демократический переворот в Фивах. Олигархи во главе с Архием и Леонтиадом перебиты, спартанский гарнизон капитулирует. Восстановление демократии при участии Пелопида. Воссоздание Беотийского союза. Агесилай склонил спартанцев объявить Фивам войну. В поход отправлен Клеомброт, который вернулся, не совершив ничего достойного.
- Родос заключает союз с Афинами.
- Афины по требованию персидского царя, бывшего союзником афинян и врагом египтян, отзывают Хабрия и он возвращается в Грецию. Хабрий получает стратегию.
- Фараон Нефааруд II.
- 30-я династия в Египте (379 до н. э. — 343 до н. э.).
- Фараон Нектанеб (Нехтнебеф) I (379 до н. э. — 361 до н. э.).
- Начало 370-х годов до н. э. — Аминта при содействии спартанцев и фессалийцев победил олинфян и вернул потерянные области[2].
378 до н. э.
- 378 — Военные трибуны с консульской властью Спурий Фурий, Квинт Сервилий Фиденат (2-й раз), Лицин Мененций Ланат (3-й раз) (у Т.Ливия Луций Менений), Публий Клелий Сикул, Марк Гораций и Луций Геганий Мацерин (по Диодору ещё военный трибун Гай Лициний (плебей)). Цензоры Спурий Сервилий Приск и Квинт Клелий Сикул[3].
- 378/7 — Афинский архонт-эпоним Навсиник.
- 378 — Спарта организует карательную экспедицию, в которую, кроме них, входили аркадяне, элейцы, сикионяне и коринфяне, а также мегарцы, фокейцы, локры и другие, против Фив во главе с царём Клеомбротом, преемником умершего Агесиполида. Клеомброт не решился напасть на Фивы и вернулся в Пелопоннес, оставив в Феспиях гарнизон под командованием Сфодрия.
- 378 — Спартанец Сфодрий, гармост в Феспиях, пытается неожиданным ударом захватить Пирей, но эта авантюра провалилась. Сфодрий был привлечён к суду, но оправдан благодаря Агесилаю.
- 378 — Афины заключают союзный договор с Митиленой, Мефимной на Лесбосе, Халкидой на Эвбее, Византием, а также с Фивами, Родосом, Эретрией и другими эвбейскими городами. Организация второго Афинского морского союза.
- 378—355 — Второй афинский морской союз.
- 378 — Афиняне объявляют войну Спарте.
- 378 — Агесилай вторгся в Беотию и опустошил окрестности Фив. Затем он отошёл, оставив в Феспиях Фебида. Фебид был разбит и пал в бою.
377 до н. э.
- Военные трибуны с консульской властью Луций Эмилий Мамерцин, Публий Валерий Потит Публикола (4-й раз), Гай Ветурий Красс Цицурин, Сервий Сульпиций Руф, Луций Квинкций Цинциннат, Гай Квинкций Цинциннат. Все — патриции.
- Афинский архонт — эпоним Каллей (377 до н. э. — 376 до н. э.).
- Агесилай вновь опустошил окрестности Фив.[4]
- Создание Второго Афинского (Аттического) морского союза (1-й — 478 до н. э. — 477 до н. э.). В Афинах принимается общее постановление относительно вновь образованного союза. Целью союза определяется защита свободы и автономии отдельных полисов от покушения со стороны Спарты. В договор был внесён ряд пунктов, специально ограничивавших право Афин и предупреждавших возможность злоупотреблений с их стороны. Подтверждалась свобода и полная автономия входивших в союз общин с сохранением государственного устройства, какое каждая община желает иметь у себя.
- В Афинах для установления постоянного и регулярно собираемого налога производится оценка имущества граждан (движимого и недвижимого). Все граждане были поделены на 20 групп — симморий. В их обязанности также входило снаряжение судов (триерархия) и содержание их в течение года.
- Спартанский гарнизон Гистиеи захватывает фиванские корабли, возвращавшиеся из Пагас (Фессалия) с грузом хлеба.
376 до н. э.
- 376 — Военные трибуны с консульской властью Луций Папирий Мугиллан, Лицин Менений Ланат, Сервий Корнелий Малугинский, Сервий Сульпиций Претекстат (у Т.Ливия нет списка). Плебейские трибуны Гай Лициний Столон и Луций Секстий Латеран[5].
- 376 (378) — Проект закона Лициния и Секстия: восстановление консульской власти, чтобы один консул был из плебеев, открыть плебеям доступ в одну из жреческих коллегий, ограничить в 500 югеров землю, которую гражданин мог приобретать для пользования из числа государственных, облегчить положение должников.
- 376/5 — Афинский архонт-эпоним Харисандр.
- 376 — Агесилай, находясь в Мегарах, надолго заболел. Пелопоннесский флот разбит афинским навархом Хабрием в сражении в проливе между Наксосом и Паросом. Из 83 лаконских триер 49 захвачены, а 24 потоплены.
- 376—353 — Царь Карии Мавзол. Столица в Галикарнасе.
- 370-е годы — Неудачи сицилийцев в борьбе с Карфагеном. Дионисий потерял территорию к западу от реки Галис.
375 до н. э.
- 375—371 — Плебейскими трибунами были Гай Лициний и Луций Секстий. Шли выборы только эдилов и плебейских трибунов. Другие должностные лица не избирались[6].
- 375/4 — Афинский архонт-эпоним Гипподам.
- 375 — Фиванцы взяли Феспии, а затем разбили близ Тегиры две спартанские моры, погибли оба спартанских полемарха. После этого фиванцы покорили Беотию и восстановили свою гегемонию. Клеомброт вёл войну против Фив, но не свершил ничего достойного.
- Экспедиция афинского стратега Хабрия к берегам Фракии. В союз с Афинами вступают Самофракия, Фасос, Абдера, города Халкидики.
- Тимофей присоединяет к Афинскому морскому союзу города Акарнании, о. Кефаллению и Керкиру. На сторону Афин были привлечены эпирский царь Алкет и фессалийский тиран Ясон.
- Спарта обращается к Артаксерксу и сицилийскому тирану Дионисию с просьбой о посредничестве в переговорах о мире с Афинским союзом.
- Ок.375 (?) — Вскоре после смерти Эвагораса персы восстанавливают свою власть на Кипре.
374 до н. э.
- В Риме консулы не избирались.
- 374/3 — Афинский архонт-эпоним Сократид.
- 374 — Заключение мирного договора между Афинами и Спартой, по которому Спарта вынуждена официально признать второй Афинский морской союз.
- 374 — Ясон, тиран Фер, избирается фессалийским тагом.
- 374 — Провал персидского нашествия на Египет. Упорная оборона Пелусия.
373 до н. э.
- В Риме консулы не избирались.
- 373/2 — Афинский архонт-эпоним Астий.
- 373 — Наварх Спарты Мнасипп разгромлен на Керкире и пал в бою. Фиванцы взяли и разрушили Платеи. Но это возмутило афинян.
- Гибель городка Гелика на Пелопоннесе (Гелика была затоплена в одну ночь в результате землетрясения, сопровождавшегося наводнением; в течение нескольких веков её остатки хорошо просматривались под водой).
- Сатрап Каппадокии Датам выходит из-под власти Артаксеркса II. Его поддерживают династ Ликии Перикл и династ Карии Гекатомн.
- Фарнабаз приглашает Ификрата на персидскую службу. Ификрат с персидским войском высаживается в Египте, но, не дождавшись Фарнабаза, откладывает наступление на Мемфис и возвращается в Афины.
- Тимофею поручается вести корабли к Керкире для освобождения её от осады спартанцев. Не будучи в состоянии укомплектовать войско уроженцами Аттики из-за плачевного состояния афинской казны, он попытался добыть средства в Македонии и укомплектовать корабли добровольцами на островах Эгейского моря. Воспользовавшись промедлением Тимофея, Ификрат привлекает его к суду, обвиняя в плохом командовании и в нарушении мира со Спартой. Ификрат избирается стратегом и заменяет Тимофея.
372 до н. э.
- В Риме консулы не избирались.
- 372/1 — Афинский архонт-эпоним Алкистен.
- 372 — Толпа в Аргосе убивает 1200 аристократов, заподозрив их в подготовке олигархического переворота.
- Ификрат вместе с Каллистратом и Хабрием и с 70 афинскими кораблями снимает осаду Керкиры, разбивает сиракузскую эскадру и вынуждает Кефаллению присоединиться к союзу с Афинами.
- Ясон объединяет под своей властью всю Фессалию.
- Конец 370-х годов — Жена Аминты Евридика организовала со своим зятем заговор против Аминты, но дочь Аминты донесла об этом замысле.
371 до н. э.
- 371/0 — Афинский архонт-эпоним Фрасиклид.
- Битва при Левктрах, закончившая спартанскую гегемонию и давшая толчок к развитию Фивской гегемонии.
- 371 — В Спарту съехались посольства со всей Эллады. Мирный конгресс в Спарте.16.7 — Заключён мир. Спартанцы обязались вывести все свои гарнизоны из занятых ими городов и признать Афинский союз. Беотийский союз спартанцы игнорировали и сразу после конгресса спартанцы продолжили войну с фиванцами. Армия Клеомброта со стороны Фокиды идёт на Беотию. Клеомброт взял крепость Кревсия и расположился лагерем близ Левктр. 5.8 — Битва при Левктрах. Полный разгром спартанцев во главе с Клеомбротом и Архидамом (сыном Агесилая) фиванцами во главе с Эпаминондом (ок.418-362). Погиб Клеомброт, полемарх Дион и 1000 спартанцев. В сражении Эпаминонд впервые применил «косой клин». Спартанцы отступили и заключили перемирие с фиванцами.
- Агесиполис II, наследник Клеобротуса I, становится царём Спарты.
- 371—370 — Царь Спарты из рода Агидов Агесиполид II.
- 371 — Архидам, сын Агесилая, встретил разбитые моры спартанцев в Мегасфенах. Всеэллинский конгресс в Афинах. Распад пелопоннесского союза. Эпаминонд убедил сделать Мантинею одним городом. Основана новая столица Аркадии — Мегалополь. Агесилай прибыл в Мантинею, чтобы остановить строительство, но мантинейцы отказали ему. Общины Аркадии создают Аркадский союз. В него входят Мантинея, Мегалополь, Тегея, Орхомен, Кинурия, Клитор, Герея, Лепреон, Меналия и Телфуса. Мантинея становится резиденцией общеаркадского правительства.
- Восстание бедняков в Аргосе («аргосский скитализм»).
- Попытка Агесилая захватить Тегею и подчинить Аркадию. Ликомид, стратег аркадского союза, обращается за помощью к Афинам и Фивам. Аркадский союз заключает договор с Беотийским союзом.
- В Македонии умирает царь Аминта II. Начинается спор за власть между сыном Аминты Александром II и зятем Аминты Птолемеем.
См. также
Напишите отзыв о статье "370-е годы до н. э."
Примечания
- ↑ Т. Ливий. История от основания города. М.,1989-93, т.1, с.307-309
- ↑ Т. Ливий. История… М.,1989-93, т.1, с.309-310
- ↑ Т. Ливий. История… М.,1989-93, т.1, с.310-311
- ↑ Т. Ливий. История… М.,1989-93, т.1, с.311-312
- ↑ Т. Ливий. История… М.,1989-93, т.1, с.312-314
- ↑ Т. Ливий. История… М.,1989-93, т.1, с.314
Отрывок, характеризующий 370-е годы до н. э.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
