381 mm/50 Ansaldo Mod. 1934

381-мм/50 корабельная пушка Mod. 1934

381 mm/50 Ansaldo Mod. 1934
381-мм орудия Mod. 1934 на линкоре «Рома»
История производства
Разработано:	1934
Страна производства	Италия
Производитель:	Ansaldo OTO
История службы
Годы эксплуатации:	с 1940
Состояло на вооружении:	Королевские ВМС Италии Италия Италия
Войны и конфликты:	Вторая мировая война
Характеристики орудия
Калибр, мм:	381
Длина ствола, мм/калибров:	19 781/51,2
Длина канала ствола, мм:	19 050/50
Объём каморы, дм³:	456,216
Тип затвора:	поршневой горизонтальный
Масса ствола с затвором, кг:	102 400
Масса снаряда, кг:	885 (бронебойный) 824 (фугасный)
Начальная скорость снаряда, м/с:	850 870
Принцип заряжания:	картузное
Скорострельность, выстрелов в минуту:	1,3
Характеристики артустановки
Общая масса АУ, кг:	1 595 000
Расстояние между осями орудий, мм:	2630
Угол подъёма ствола, °:	−5/+36
Угол поворота, °:	−145/+145 (башня № 1) -141/+141 (башня № 2) -160/+160 (башня № 3)
Максимальная скорость вертикального наведения, °/с:	6
Максимальная скорость горизонтального наведения, °/с:	6
Максимальная дальность стрельбы, м:	42 800 — 44 640 (+36°)
Бронирование:	200—350
Боекомплект на ствол:	74

381 mm/50 Ansaldo Mod. 1934 — 381-миллиметровое корабельное артиллерийское орудие, разработанное и производившееся в Италии. Состояло на вооружении Королевских ВМС Италии. Было развитием 381-мм орудия Mod. 1914, разработанного для так и не достроенных линейных кораблей типа «Франческо Караччоло». Модель 1934 года была разработана компанией Ansaldo, также производилась по лицензии компанией OTO. Различия между моделями были незначительны. Применялись во Второй мировой войне как главный калибр на линейных кораблях типа «Литторио».

История создания

Начиная с 1928 года, в Италии велись работы по определению облика будущих линкоров Regia Marina. Был создан ряд проектов, оснащенных артиллерией от 254 до 406 миллиметров. При этом наилучшим признавался наибольший калибр. Однако итальянская промышленность того времени не располагала ни оборудованием, ни необходимым опытом для создания 406-мм орудий. Выбор такого калибра обещал значительный технический риск и мог существенно задержать сроки готовности новых линкоров. Вместе с тем, промышленность уже имела опыт производства орудий калибра 381 мм. Ранее было произведено 23 орудия для оставшихся недостроенными линкоров типа «Франческо Карачолло». Считалось, что разработка нового орудия 381-мм калибра не повлечет за собой крупных проблем, а уменьшение калибра можно будет компенсировать увеличением количества орудий ГК на линкорах – 9 вместо 8, и повышением начальной скорости снаряда.

Конкурс на разработку и изготовление артиллерии для будущих линкоров типа «Литторио» был объявлен 12 апреля 1934 года. В нем приняли участие оба итальянских производителя тяжёлой артиллерии для флота – Ansaldo и OTO. Предложения от компаний поступили 17 мая 1934 года, при этом компания Ansaldo запросила гораздо меньшие суммы, чем её конкурент. Хотя предложение Ansaldo было признано более приемлемым, флот не желал зависеть лишь от одного поставщика. В итоге, на компанию Ansaldo возлагалась разработка и испытания орудий, а заказ на производство делился между Ansaldo и OTO.

Ссылки

[www.navweaps.com/Weapons/WNIT_15-50_m1934.htm 381 mm/50 Model 1934]

Литература

• Малов А., Патянин С. Суперлинкоры Муссолини. Главные неудачники Второй мировой. — М: «Яуза», «Коллекция». ЭКСМО, 2010. — ISBN 978-5-699-39675-7.
• Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-459-4.

Отрывок, характеризующий 381 mm/50 Ansaldo Mod. 1934

Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.