4-я македонско-албанская ударная бригада

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
4-я македонско-албанская ударная бригада

Флаг албанской общины Югославии, использовавшийся в качестве знамени дивизии
Годы существования

26 августа 194415 мая 1945

Страна

Югославия Югославия (Македония Македония) / Албания Албания

Подчинение

Народно-освободительная армия Югославии

Входит в

48-я македонская дивизия
42-я македонская дивизия

Тип

пехота

Включает в себя

Кичевско-Дебарский партизанский отряд
3 батальона (жители Дебара, Струги и Кичево)

Численность

2796 человек (на 1 февраля 1945)

Дислокация

Струга, гора Караорман

Прозвище

Шиптарская

Участие в

Народно-освободительная война Югославии:

Знаки отличия

Командиры
Известные командиры

Нафи Сулеймани
Чедомир Джукич

4-я македонско-албанская ударная бригада (макед. Четвртата македонска албанска ударна бригада), известная также как 4-я шиптарская бригада (серб. Четврта шиптарска бригада) — воинское формирование Народно-освободительной армии Югославии, состоявшее из албанских добровольцев.





История

Бригада образована 26 августа 1944 на горе Караорман, около города Струга. Основой для формирования бригады послужил Албанский партизанский отряд (известный также как Кичевско-Дебарский), а также албанские солдаты из городов Дебар, Струга и Кичево и близлежащих деревень. Изначально насчитывала 450 человек (помимо македонских албанцев службу несли македонцы, турки и черногорцы). Командирами бригады были Нафи Сулеймани и Чедомир Джукич. В состав 48-й македонской дивизии НОАЮ официально вошла 15 сентября 1945, о чём в деревне Вранештица было осведомлено командование дивизии.

Основным районом действий бригады были окрестности городов Дебар и Струга, где она воевала против несдавшихся немецких частей и албанских коллаборационистов. Боевое крещение приняла 8 октября во время атаки Кичево. В дальнейшем вела бои на линии Туин-Поповляни-Ягол, участвовала в боях за Кяфасан, Радолища и Заграчани. К 20 октября освободила местечки Корошишти, Делогоджи, Татеши и почти все окрестности Струги, разоружив местных баллистов. На линии Элбасан-Струга вела тяжёлые бои против немцев. С 29 октября по 8 ноября участвовала в операции по освобождению Струги, после чего успешно вышла к албанско-югославской границе. 15 ноября участвовала во взятии Кичево, 18 ноября освободила Гостивар и до середины декабря занималась разгромом албанских коллаборационистских отрядов.

7 января 1945 4-я македонско-албанская бригада получила почётное звание ударной. Позднее получила название 7-я македонско-албанская ударная бригада и перешла в подчинение 42-й македонской дивизии НОАЮ. Продолжила бои на Сремском фронте: 12 апреля при помощи 12-й македонской ударной бригады прорвала позиции противника близ Товарника и перешла в наступление. С 14 по 17 апреля с 16-й македонской ударной бригадой воевала за освобождение Будровцев близ Джаково, 21 апреля 1945 взяла Славонску-Пожегу[1]. Продолжала преследование неприятеля вплоть до Антуновца, Поляне и Загреба[2][3].

В бригаде на 1 февраля 1945 служили 2796 человек. В ходе боёв на Сремском фронте погибли 288 солдат[4]. Бригада награждена Орденом братства и единства.

Командование[5]

Напишите отзыв о статье "4-я македонско-албанская ударная бригада"

Примечания

  1. Билтен на ВШ на НОВ и ПОЈ, IV, стр. 46-47, Положај, ноември-декември 1944.
  2. Боро Митровски, Поважни настани во Народноослободителната борба во западна Македонија, Гласник на ИНИ, III, 1, Скопие, 1959, стр. 5–43.
  3. Д-р Марјан Димитријевски Македонската војска 1944– 1945, Скопие, 1999, стр. 97-99.
  4. „Офицер“, бр. 6, 2001, 5 стр.
  5. „Офицер“, бр. 6, 2001, 4 стр.

Литература

Отрывок, характеризующий 4-я македонско-албанская ударная бригада

– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.