5-й парашютный батальон (Великобритания)

5-й парашютный батальон
Парашютисты 5-го шотландского батальона в Афинах 6 декабря 1944
Годы существования	1942—1948
Страна	Великобритания Великобритания
Входит в	1-я воздушно-десантная дивизия, 2-я парашютная бригада; позднее 2-я новозеландская дивизия и 6-я воздушно-десантная дивизия
Тип	парашютисты, лёгкая пехота
Функция	специальные операции
Прозвище	Шотландский
Девиз	Готовы на всё (лат. Utrinque Paratus)
Цвета	красный, зелёный (Стюарты)
Участие в	Вторая мировая война Сицилийская операция Операция «Слэпстик» Битва под Монте-Кассино Операция «Регби» Южно-Французская операция Гражданская война в Греции
Знаки отличия	бордовый берет, берет Балморал
Командиры
Известные командиры	Джек Черчилль

5-й (шотландский) парашютный батальон (англ. 5th (Scottish) Parachute Battalion) — воздушно-десантный батальон Парашютного полка, существовавший с 1942 по 1948 годы и участвовавший во Второй мировой войне. Был образован после преобразования 7-го батальона личных Её Величества камеронских горцев при поддержке ряда добровольцев из других шотландских полков. Числился в составе 2-й парашютной бригады и 1-й воздушно-десантной дивизии. Участвовал в боях в Италии, на юге Франции и Греции. В конце войны переведён в 6-ю воздушно-десантную дивизию в Палестине, а в 1948 году был расформирован. В июне того же года оставшиеся два парашютных батальона были перенумерованы, а правопреемником 5-го шотландского парашютного батальона стал 2-й парашютный батальон, куда был переведён весь личный состав 5-го.

История формирования

Предпосылки

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль был впечатлён действиями немецких парашютистов во время Французской кампании и приказал военному министерству заняться созданием в Британской армии корпуса парашютистов численностью 5 тысяч человек. Требования к солдатам для службы в рядах этого корпуса были достаточно жёсткими, и из первых 3500 человек только 500 прошли отбор и получили дальнейшее право обучаться.

22 июня 1940 2-е подразделение британских коммандос было преобразовано в парашютное и с 21 ноября стало известно как 11-й батальон Особой воздушной службы (позднее оно стало 1-м парашютным батальоном), получив в своё распоряжение крыло планеров и десантное оборудование. Именно эти солдаты провели первую британскую воздушно-десантную операцию под кодовым названием «Колосс» 10 февраля 1941, успех которой стал отправной точкой для дальнейшего расширения воздушно-десантных сил. Так в апреле 1942 года в Дербишире был создан учебный центр для парашютистов и образован Парашютный полк, а к августу 1942 года началось преобразование пехотных батальонов в воздушно-десантные. Тех добровольцев, которые не были способны пройти все тесты для зачисления в личный состав парашютных подразделений, заменяли добровольцы из других подразделений.

Образование батальона

В 1942 году 7-й батальон Личных Её Величества камеронских горцев входил в состав 46-й хайлендской пехотной бригады, 15-й пехотной дивизии. 24 марта 1942 он официально был преобразован в 5-й (шотландский) парашютный батальон. Всех солдат, которые не походили для службы в рядах парашютистов по медицинским и иным показателям, заменили добровольцами из других шотландских полков полков. Это было второе подразделение, вошедшее в состав 2-й парашютной бригады, входившей, в свою очередь, в состав 1-й воздушно-десантной дивизии

Численность батальона на момент образования составляла 556 человек, которые служили в трёх ротах. В состав каждой роты входили небольшой штаб и три взвода. В каждом взводе было тяжёлое оружие: три пулемёта BREN и три 2-дюймовых миномёта (по одному на отделение). Из тяжёлого оружия в батальоне были только 3-дюймовые миномёты и станковые пулемёты Vickers на вооружении каждого взвода. К 1944 году в составе батальона появилась рота поддержки, куда входили пять взводов — взвод моторного транспорта, взвод связистов, взвод миномётчиков, взвод пулемётчиков и взвод противотанкового оружия. В их распоряжении было восемь 3-дюймовых миномётов, четыре станковых пулемёта Vickers и десять противотанковых гранатомётов PIAT.

Все солдаты батальона должны были пройти 12-дневный курс прыжков с парашютом, который проводился в 1-й парашютной школе британских ВВС на аэродроме Рингуэй. Первоначальное обучение включало в себя прыжки с парашютом с управляемого заградительного аэростата, после которых шли пять прыжков с самолёта. Аэростаты использовались для того, чтобы ускорять процесс обучения: упражнения по прыжкам с аэростатов выполняли более 5 тысяч человек. В случае, если парашютист оказывался не в состоянии выполнить хотя бы один прыжок, он возвращался в расположение своего предыдущего подразделения, а остальные получали право носить бордовый берет и кокарду парашютиста в форме крыльев на этом берете. Головным убором парашютистов был изначально берет-балморал, а значок парашютиста крепился на тартан красного и зелёного цветов, соответствовавших клану Стюартов.

Воздушно-десантные войска должны были бороться против превосходящего по численности противника, вооружённого тяжёлым стрелковым оружием, артиллерией и даже танками. Поэтому обучение парашютистов должно было в первую очередь укрепить их боевой дух, приучить их к дисциплине, возможности рассчитывать только на свои силы и повысить их агрессивность. Огромное значение уделялось физической подготовке, навыкам точной стрельбы и ориентированию на местности. Значительную часть времени во время учений тратили на марш-броски и штурмы позиций условного противника: захват и удерживание автодорожных, железнодорожных мостов и береговых укреплений. По окончании этих упражнений батальон должен был самостоятельно вернуться в свои казармы и подтвердить тем самым свою выносливость: воздушно-десантный взвод должен был уметь преодолевать 80 км за сутки, а батальон — 51 км. Это умение было подтверждено в апреле 1945 года, когда 3-я парашютная бригада преодолела 24 км за сутки, проведя суммарно 18 часов в ближнем бою, а 5-я парашютная бригада прошла 80 км за трое суток, также проведя суммарно две ночи в постоянных стычках с противником.

Боевой путь

Италия

5-й шотландский батальон вступил в бой в 1943 году, отправившись на Средиземноморский театр военных действий. К тому моменту в Северной Африке закончились боевые действия, и британцы планировали сбросить парашютистов над Сицилией, чтобы начать свою высадку. Но из-за недостатка транспорта и чрезмерно низкой скорости продвижения войск в итоге парашютисты 5-го батальона так и не десантировались над Сицилией. 9 июля 1943 батальон принял участие в другой операции — «Слэпстик» — для высадки в итальянском порту Таранто. Он высадился последним, но довольно быстро добрался до небольшого города в 19 км к востоку от Таранто.

В ноябре 1-я воздушно-десантная дивизия отправилась в Англию, а 2-я парашютная бригада стала отдельным формированием. 5-й батальон, прикомандированный ко 2-й новозеландской дивизии, был вовлечён в битву под Монте-Кассино, сражение на реке Сангро и бои за Салору. Батальон участвовал в торжественном параде в освобождённом Риме и удостоился со всей 2-й парашютной бригадой встречи с Папой римским. После встречи он отправился в район Неаполя для подготовки к высадке на юге Франции.

Франция

15 августа 1944 в 4:40 5-й батальон 2-й парашютной бригады высадился на южном побережье Франции. Из-за ужасной погоды добрая часть транспортных самолётов сбилась с курса и высадилась совсем не там, где планировалось это сделать. Только одна рота 5-го батальона высадилась в намеченной точке, остальные же очутились в районе коммуны Файанс. Не в состоянии отыскать намеченные цели, рота последовала в Ле-Митан (фр. Le Mitan) для обороны штаб-квартиры бригады, направив патрули в северную и южную стороны от своей зоны высадки. Три группы батальона высадились к северу: в одной из них были командир, половина личного состава штаба и большая часть роты C; во второй группе были рота D и ряд американских десантников; в третьей были два офицера и 20 человек. Первая группа разделилась ещё на три малых группы и решила ждать прибытия штаб-квартиры бригады, дождавшись его в 22:30.

Вторая группа направилась с северо-востока Файанса к зоне высадки и добралась до деревни Туретт (фр. Tourette), когда услышала звуки стрельбы. Решив, что в деревне засели немцы, группа отправила разведывательный патруль для поиска немецких позиций. В итоге немцев никто не нашёл, но следы присутствия войск всё-таки были найдены: от местных партизан британцы узнали о раненых парашютистах, которых удалось отыскать и отправить в госпиталь партизан. В 13:30 французы приняли обязанности по обороне деревни, а вторая группа направилась в Ле-Муи. Сразу после отхода группа обнаружила колонну из 15 единиц бронетехники и подготовилась к засаде, но конвой был атакован ещё до подхода к месту засады 25 парашютистами Великобритании и США. Ко второй группе присоединились 60 американцев, и обе атаковали немецкую колонну. В ходе атаки были убиты 8 немецких солдат, ранены 4 и уничтожено несколько автомобилей. Чуть позже к десантниками прибыло подкрепление из 3-го батальона 517-го парашютного полка США.

Третья группа высадилась в 3,2 километрах к северо-востоку от Файанса и не встретилась с немцами, но при приземлении ряд десантников травмировался. В 11:00 ещё один взвод из 5-го батальона присоединился к группе, и она двинулась на запад, где остановилась на ночлег. Служащие батальона в зоне высадки обнаружили сильно укреплённую позицию на дороге, ведущей на север. На следующий день две группы продолжили двигаться с юга от Файанса. 2-я группа из роты D численностью 115 человек прибыла на позицию батальона беспрепятственно. Третья группа атаковала конвой из 15 единиц транспорта и бронетехники, однако к месту сражения стали приближаться большие немецкие силы, и небольшая батальонная группа обязана была отступить. В ходе небольшого сражения были подбиты 8 единиц бронетехники, два автомобиля и ещё один грузовик был захвачен. Семь немецких солдат были убиты, столько же попали в плен. На следующий день небольшие отделения из батальона отправились готовить засаду и атаковали отступавших немцев. Роты B и C установили связь с немцами при Катр-Шмин. На рассвете следующего дня рота B захватила в плен 10 немецких офицеров и 87 солдат, после чего 5-й батальон передвинулся на позиции бригады в Ле-Муи, и бригада была отправлена в резерв. 25 августа были освобождены Канны, 26 августа бригада отплыла в Неаполь и прибыла туда через два дня.

Греция

В октябре 1944 года батальон был задействован в операции «Манна», в ходе которой британцы заняли Афины, брошенные спешно отступавшими с Балкан немцами. Батальон десантировался на аэродроме Мегара в 64 км от Афин, а после отхода немцев в ноябре 1944 года британцы совершили высадку под Салониками. В декабре началось вооружённое противостояние между коммунистическим движением ЭЛАС и пробританским правительством Греции. 2-я парашютная бригада вступила в уличные бои в Афинах против сторонников ЭЛАС: в ходе боёв британцы потеряли более 100 человек убитыми. 1 февраля 1945 2-я отдельная парашютная бригада вернулась в Италию, где оставалась до конца войны.

Палестина

В конце войны батальон вернулся в Англию, а его бригада была включена в 6-ю воздушно-десантную дивизию стратегического резерва. 5-му батальону пришлось нести службу в Британском мандате Палестины, и он был обязан подавлять выступления еврейских националистов. 25 апреля 1946 восемь солдат батальона, охранявшие автостоянку в Тель-Авиве, были застрелены боевиками организации «Лехи».

В феврале 1948 года 2-я парашютная бригада была выведена из состава 6-й воздушно-десантной дивизии и отправилась в Германию, где стала частью группы Британской армии на Рейне. Вскоре была расформирована 6-я воздушная дивизия, а затем в июне 1948 года 5-й парашютный батальон был переименован во 2-й парашютный батальон.

Литература

• Ferguson Gregor. The Paras 1940-84. — Oxford, United Kingdom: Osprey Publishing, 1984. — ISBN 0-85045-573-1.
• Airborne Warfare, 1918-1945. — Exeter, Devon: Exeter Books, 1979. — ISBN 0-89673-025-5.
• Airborne: World War II Paratroopers in Combat. — Oxford, England: Osprey Publishing, 2007. — ISBN 1-84603-196-6.
• Harclerode Peter. Wings Of War – Airborne Warfare 1918-1945. — London, England: Weidenfeld & Nicolson, 2005. — ISBN 0-304-36730-3.
• Paras Versus the Reich: Canada's Paratroopers at War, 1942-45. — Toronto, Canada: Dundurn Press Ltd, 2003. — ISBN 978-1-55002-470-8.
• Moreman Timothy Robert. British Commandos 1940–46. — Oxford, England: Osprey Publishing, 2006. — ISBN 1-84176-986-X.
• Otway Lieutenant-Colonel T.B.H. The Second World War 1939–1945 Army – Airborne Forces. — Imperial War Museum, 1990. — ISBN 0-901627-57-7.
• Glider Pilots at Arnhem. — Barnsley, UK: Pen & Sword Books, 2009. — ISBN 1-84415-763-6.
• Reynolds David. Paras: An Illustrated History of Britain's Airborne Forces. — Stroud, United Kingdom: Sutton Publishing, 1998. — ISBN 0-7509-2059-9.
• The Special Air Service. — Oxford, England: Osprey Publishing, 1981. — ISBN 0-85045-396-8.
• The British Army in Germany: An Organizational History 1947-2004. — Newport Beach, California: Tiger Lily Publications LLC, 2005. — ISBN 0-9720296-9-9.

Отрывок, характеризующий 5-й парашютный батальон (Великобритания)

Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.