54-я армия (СССР)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2"> Командующие </td></tr> <tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2"> Боевые операции </td></tr>
<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2"> 54-я армия </td></tr>
Тип: общевойсковая
Род войск: сухопутные
Количество формирований: 1
В составе фронтов: Ставка ВГК
Волховский фронт
Ленинградский фронт
3-й Прибалтийский фронт
Маршал Советского Союза Кулик Г.И.
генерал-лейтенант Хозин М. С.
генерал-майор Федюнинский И. И.
генерал-майор Сухомлин А. В.
генерал-лейтенант Рогинский С. В.
1941:
Ленинградская стратегическая оборонительная операция
Тихвинская оборонительная операция
Тихвинская наступательная операция
1942:
Любанская наступательная операция
1944:
Ленинградско-Новгородская операция
1944:
Псковско-Островская операция
Рижская операция

54-я армия (54 А), (с 5 сентября по 25 сентября 1941 54-я отдельная армия) — оперативное войсковое объединение (общевойсковая армия) в составе Вооружённых Сил СССР во время Великой Отечественной войны.





История

Управление 54-й армии сформировано 5 сентября 1941 года по директиве Ставки ГК от 2 сентября 1941 года на базе управления 44-го стрелкового корпуса как отдельная армия с непосредственным подчинением Ставке Главного Командования [1]

В составе действующей армии с 5 сентября 1941 года по 16 октября 1944 года [2]

При формировании в армии были 285, 286, 310, 294 стрелковые дивизии, 27-я кавалерийская дивизия, 122-я танковая бригада, 119-й отдельный танковый батальон, 881, 882, 883 артиллерийские полки, 2-й дивизион «Катюш», 5, 135, 136 инженерные батальоны, 539-й отдельный минно-сапёрный батальон, 159-й отдельный моторизованный понтонно-мостовой батальон и некоторые другие подразделения.

1941

Армия формировалась и укомплектовывалась в районе Волхова с 3 сентября 1941 года. 7 сентября 1941 года в район формирования прибыло управление 44-го стрелкового корпуса и был создан штаб армии.[3]. Армия формировалась с целью прикрытия Ленинграда с востока, недопущения прорыва войск противника к Ладожскому озеру, и развития его наступления на восток по берегу Ладожского озера. Однако немецкие части опередили развёртывание армии и 8 сентября 1941 года, силами 20-й моторизованной дивизии взяв Шлиссельбург, замкнули кольцо блокады. В результате армия с 9-10 сентября 1941 года не закончив развёртывание, была вынуждена приступить к проведению операции, получившей в советской историографии название Синявинской, предпринятой с целью восстановления сухопутных коммуникаций Ленинграда с остальной страной.

Соединения армии вводились в бой по частям. 10 сентября 1941 года 286-я стрелковая дивизия предприняла наступление в направлении на Мгу из района Сиголово, но была остановлена и отброшена частями 12-я танковая дивизия. 128-я стрелковая дивизия и 310-я стрелковая дивизия перешли в наступление на Синявино. 10 сентября 1941 года в бою у Синявино части 128-й стрелковой дивизии (на тот момент из состава 48-й армии) вместе со 122-й танковой бригадой неожиданным ударом захватили у противника ценные штабные документы и трофеи; впрочем этот успех не повлиял на общую оперативную обстановку.

310-я стрелковая дивизия наступала одним полком от Гонтовой Липки на Рабочий посёлок № 7, продвинулась за реку Чёрная, но контрударом была отброшена на исходные. Другим полком дивизия наступала от Гайтолово, и также была отброшена, при этом полк едва избежал полного окружения. Затем дивизия предпринимала безрезультатные удары в районах 1-го Эстонского посёлка, Тортолово, Мишкино, пытаясь развить наступление на Мгу, но не смогла сломить оборону противника.

11 сентября 1941 года противник предпринял наступление из района Вороново на Хандрово, и ему удалось вклиниться в оборону 286-й стрелковой дивизии и разгромить штаб дивизии. Однако пробиться к Хандрово противнику не удалось и он был отброшен на исходные.[3]

Активные попытки наступательных боёв в полосе армии продолжались до конца сентября 1941 года, однако и в октябре предпринимались тщетные попытки взломать немецкую оборону и соединиться с войсками Невской оперативной группы, которые захватили Невский пятачок.

С 20 октября 1941 года армия вновь переходит в массированное наступление в ходе 2-й Синявинской операции 1941 года. Силами 310-й стрелковой дивизии со 122-й танковой бригадой и 3-й гвардейской стрелковой дивизии c 16-й танковой бригадой армия переходит в наступление вновь от Гонтовой Липки на Рабочий посёлок № 7 — Синявино, вновь продвинулась за реку Чёрная. Также удар наносился из района Тортолово на Мгу силами 286-й стрелковой дивизии и 4-й гвардейской стрелковой дивизии. Но к этому времени немецкие войска начали наступление на Тихвин, захватили плацдармы у Грузино и отбросили от Волхова части 4-й армии и 52-й армии. 54-я армия 28 октября 1941 года была вынуждена остановить своё наступление на Мгу и Синявино.

Основная статья: Тихвинская оборонительная операция

54-й армии на своём участке обороны от Ладожского озера до почти Киришей было 23 октября 1941 года приказано не прекращать активных действий, при этом выделить из своего состава уже 24 октября 1941 года 310-ю стрелковую дивизию, 4-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 882-й кавалерийский полк для защиты Волхов и Тихвина. Естественно, что ни о каких более или менее результативных наступательных действиях армии речь уже не шла, но командование продолжало требовать от 54-й армии соединения с войсками, наступающими от Ленинграда, и вследствие этого попытки наступления в направлении Синявино продолжались до 9 ноября 1941 года.

Из доклада командующего армией Хозина:

Товарищ Василевский, все это мне понятно, и я не против того, что Вы предполагаете. Но поймите, дело обстоит так, что последними боями армия истощилась в живой силе; в полках осталось по 300 максимум, а в некоторых по полтораста человек, особенно в 3-й гв. с. д., 128 с. д.. Такое же положение в 310-й и 4-й гв. с. д., которые я вывожу для переброске в Тихвин.

— lenbat.narod.ru/tihd.htm

12 ноября 1941 года из выделенных и состава 54-й армии соединений и войск правого фланга 4-й армии, отступающих по берегам Волхова к Ладожскому озеру, формируется Волховская оперативная группа, которая была подчинена командующему 54-й армией. В полосе собственно 54-й армии противник особой активности не проявлял: три стрелковые дивизии, одна стрелковая и одна танковая бригады оборонялись на рубеже Липка — Лодва фронтом на запад [4] и усилия командования армией в основном были сосредоточены на руководстве группой, с тем, чтобы не допустить падения Войбокало — Волхова, железной дороги Тихвин — Волхов и выхода немецких войск к Ладоге. Перед командованием армии была поставлена задача «Привести части, дерущиеся на волховском направлении, в порядок, усилить их пополнение за счёт тылов, всевозможных отрядов, подразделений охранных войск, каковые находятся в районе Волхов, Новая Ладога, Сясьстрой» В состав армии была возвращена авиация и направлены подкрепления. Бои южнее Волхова и Войбокало отличались крайней ожесточённостью, но советским войскам удалось удержать в своих руках и Волхов, остановив противника практически на окраинах города, и оставить за собой Войбокало, сохранив железнодорожную ветку. Фронт стабилизировался в 6 километрах к югу и юго-востоку от Волхова и непосредственно у станции Войбокало. Напряжённые оборонительные бои в полосе армии (точнее, в полосе Волховской оперативной группы) продолжались до 25 ноября 1941 года. 26 ноября 1941 года армия нанесла контрудар.

Основная статья: Тихвинская наступательная операция

Противником войск армии была созданная 20 ноября 1941 года немецкая группа «Бекман», которая имела в своем составе четыре пехотные дивизии и подразделения 8-й и 12-й танковых дивизий. Перед операцией 54-я армия получила задачу нанести удар по частям противника от Войбокало и Волхова в общем направлении на Кириши, отрезать группе и 39-му моторизованному корпусу пути отхода на запад и во взаимодействии с войсками 4-й армии уничтожить их. К началу операции значительно пополненная армия насчитывала 83,5 тысячи человек, 1156 орудий и миномётов и 18 танков.

Ещё 24 ноября 1941 года армия предприняла попытку соединения с войсками Невской оперативной группы, наступая силами 80-й стрелковой дивизии прямо по льду Ладожского озера на Шлиссельбург, что закончилось безрезультатно: дивизию положили на открытом льду пулемётным и миномётным огнём.

28 ноября 1941 года войска левого фланга армии (четыре стрелковых дивизии и бригада морской пехоты) перешли в наступление и отбросили противника от юго-восточных подступов к Волхову, где немецкие части угрожали железной дороге Волхов — Тихвин, после чего фронт там временно стабилизировался, а с 3 декабря 1941 года армия развернула наступление и западнее Волхова в общем направлении на Кириши. Ударная группа в составе 311-й, 285-й, 80-й стрелковых дивизий, 6-й бригады морской пехоты при поддержке 122-й танковой бригады в первый день наступления вклинилась в оборону противника и блокировала его опорные пункты в Опсала, Овдекала, Тобино, Падрила и совхозе «Красный Октябрь», однако наступление было остановлено южнее Войбокало двумя пехотными дивизиями, переброшенными из-под Красногвардейска. Командованием в бой были введены 115-я и 198-я стрелковые дивизии, переброшенные из Ленинграда. 15 декабря эти дивизии нанесли удар из района Рабочих посёлков № 4 и № 5 в направлении на Оломну, угрожая тылам основной группировке противника, действовавшей юго-восточнее Войбокало. За два дня боёв дивизии продвинулись на 20 километров к Оломне, и 18 декабря 1941 года в наступление вновь перешли основные силы армии и, уничтожив блокированные гарнизоны противника в населённых пунктах Оломна, Падрила, Воля, начали быстро продвигаться к югу. К 28 декабря части 54-й армии отбросили противника за железную дорогу Мга-Кириши и завязали бои за Посадников Остров, Ларионов Остров и Кириши. В бои за станцию Погостье, под которыми в дальнейшем советские войска увязнут на несколько лет, армия силами 281-й стрелковой дивизии вступила уже 15 декабря 1941 года, 17 декабря 1941 года сумела взять станцию, но 19 декабря 1941 года была выбита со станции. С 20 декабря 1941 года завязываются бои по линии железной дороги, в ходе которых немецкие войска несколько отбросили войска 54-й армии от железной дороги. 27 декабря 1941 года части 54-й армии пытаются контратаковать противника и вновь подходят на подступы к Погостью, - 281-я стрелковая дивизия перерезает железную дорогу в 2 километрах северо-восточнее Погостья, 80-я стрелковая дивизия (2-го формирования) перерезала дорогу в районе разъезда Жарок, 311-я стрелковая дивизия смогла прорваться через железную дорогу у Посадникова Острова и у Ларионова Острова, и, угрожая окружением Киришей, выдвинулась в немецкий тыл.

Из сообщения советского Информбюро:

«Части 54-й армии генерал-майора тов. Федюнинского (Ленинградский фронт) за период с 18 по 25 декабря разгромили волховскую группу противника. В результате разгрома этой группы нами захвачены следующие трофеи: орудий 87, станковых пулеметов 47, ручных пулеметов 166, автоматов 57, винтовок 600, танков 26, минометов 142, грузовых автомашин 200, патронов свыше 300000, снарядов 18000, мин 13000, гранат 10000, велосипедов 400 и много другого военного имущества. Уничтожено до 6000 немецких солдат и офицеров. Освобождено от противника 32 населенных пункта».

— lenbat.narod.ru/tihk.htm

1942

Ещё 17 декабря 1941 года Ставкой Верховного Главнокомандования была задумана операция, в дальнейшем получившая название Любанской. Задачи на операцию ставились глобальные и заключались они не только в разрыве кольца блокады Ленинграда, но и освобождении Новгорода и разгроме всех войск противника восточнее Ленинграда.

Основная статья: Любанская операция

Перед 54-й армией, продолжавшей вести напряжённые бои на участке железной дороги Мга-Кириши ведущей ставилась ограниченная задача содействия Волховскому фронту в разгроме врага, обороняющегося под Ленинградом, и в освобождении Ленинграда от блокады. Удар армия наносила на юго-запад на участке от Погостья до Посадникова острова, в общем направлении на Любань, имея в перспективе (с развитием событий) соединение с частями 2-й ударной армии в районе Любани и окружением немецких частей, которые занимали позиции по левому берегу Волхова от Грузино до имевшегося в Киришах плацдарма на правом берегу реки.

Однако наступление войск армии нельзя было в конечном итоге признать удачным. С началом операции наступление войск армии планировалось в направлении Тосно, на соединение с войсками 55-й армии. Впрочем, это в конечном итоге не повлияло на результаты операции, поскольку армия и к концу операции смогла углубиться во вражеские позиции не настолько, чтобы можно было говорить об определённом направлении удара.

Из воспоминаний В.И. Щербакова, командира 11-й стрелковой дивизии:

Главный удар армия наносила центральной группой дивизий: 281-й, 3-й гвардейской и 285-й стрелковыми дивизиями. Хорошо укомплектована была только 11-я стрелковая дивизия. Остальные дивизии понеся перед тем большие потери, полки их были очень малочисленны. По этой причине 3-я гвардейская стрелковая дивизия фактически не наступала. С самого начала наступления операция была обречена на неудачу. Безответственно отнесся к организации боя и взаимодействия ударной группировки штаб армии. Каждая дивизия наступала в отведенной ей полосе по своему усмотрению, не в связи с планом операции

С 13 января 1942 года армия перешла в наступление и сразу же завязла в боях за Погостье и железнодорожную насыпь. Без всяких успехов армия ведёт напряжённые бои до февраля 1942 года, и лишь в первой декаде февраля 1942 года сумела достичь некоторых частных успехов. Вплоть до апреля 1942 года армия ведёт тяжёлые бои, очень медленно расширяя выступ у Погостья.

О напряжённости боёв свидетельствует Н.Н. Никулин, солдат-пехотинец:

В армейской жизни под Погостьем сложился между тем своеобразный ритм. Ночью подходило пополнение — тысяча, две, три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники. Их переправляли по замерзшему Ладожскому озеру. Утром после редкой артподготовки они шли в атаку. Двигались черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншеи. Да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не падали, застревая в сугробе. Трупы засыпало свежим снежком. На другой день была новая атака... Много убитых видел я на войне, но такого зрелища, как в Погостье зимой 1942 года, видеть больше не довелось. Мертвыми телами был забит не только переезд, они валялись повсюду.

— thelib.ru/books/syakov_yu/volhov_v_ogne-read.html

В марте 1942 года войска армии сумели прорвать оборону противника в районе Шалы в 15 километрах восточнее Погостья, расширив прорыв до 25 километров, продвинулись на 20 километров к югу в направлении Любани, очистили от противника Погостье и захватили крупные населенные пункты и узлы сопротивления на подступах к Любани - Кондую, Смердыню, Кородыню. Однако к концу марта 1942 года соединения армии были окончательно остановлены на рубеже реки Тигода. Основание «погостьинского» выступа проходило по железной дороги Мга - Кириши. Передовая линия армии начиналась справа от стыка с 8-й армией у деревни Лодва, затем на на юг в сторону железной дороги и выходила на неё в районе пересечения ручьём Дубок железной дороги, далее проходила по насыпи железной дороги и не доходя до станции Погостье около километра снова на юг к реке Мга, затем по северной окраине болота Ковригина Гладь поворачивала на запад к деревне Виняголово (сама деревня находилась в руках противника). Далее следуя по северной оконечности большого Макарьевского болота, параллельно дороге Костово-Виняголово, снова продолжалась на юг к развалинам Макарьевского монастыря и находящейся рядом деревне Макарьевская Пустынь, затем на юго-восток к деревни Смердыня и далее к деревни Кородынька, где был пик выступа. Это было всё, чего смогли достичь войска армии в ходе почти трёхмесячных ожесточённых боёв, сопровождавшихся огромными потерями. Потом линия фронта следовала на северо-восток в направлении Липовика - Дубовика, огибая деревню Дубовик с севера доходила до ручья Витка и затем к северу шла в направлении деревни Посадников остров, снова выходя на железнодорожную ветку Мга-Кириши. От железной дороги линия фронта шла на север к окраине болота Соколий Мох огибала с севера деревню Ларионов остров и примыкала к 4-й армии приблизительно у основания вражеского Киришского плацдарма. За время операции армия потеряла около 43 000 человек [5]

В апреле 1942 года армия приступает к боям за деревню Виняголово, но это наступление оказалось неудачным, и армия в мае 1942 года переходит к обороне на достигнутых рубежах. До конца 1942 года армия ведёт позиционные бои на занимаемых позициях.

1943

В как таковой операции, поименованной в историографии как Прорыв блокады Ленинграда армия не участвовала. Однако при этом надо иметь в виду, что опять же, планы на операцию не ограничивались собственно установлением небольшого сухопутного коридора с осаждённым городом, а были глобальней и вновь предполагали собой очищение от противника территории восточнее Ленинграда. В рамках операции было запланировано в том числе наступление навстречу друг другу войск 55-й армии от юго-восточных окраин Ленинграда, и войск 54-й армии с позиций на погостьинском выступе, в дальнейшем получившее название малоизвестной Смердынской операции для 54-й армии и Краснобороской операции для 55-й армии.

Основная статья: Операция «Искра»

Переда армией стояла задача: «ударной группе войск 54-й армии прорвать фронт противника на участке Макарьевская Пустынь, Смердыня, Егорьевка, Кородыня. Главный удар нанести в направлении: Васькины Нивы, Шапки, с целью выхода в тыл Синявинской группировки противника. Ближайшая задача: разбить противостоящего противника в районе: Макарьевская Пустынь, Смердыня, Кородыня, выйти на рубеж: Костово, Бородулино, перерезать шоссе и ж.д. в районе Любань». Против войск армии на 100-километровом участке фронта действовали 69-я, 132-я и 81-я пехотные дивизии.[6]

10 февраля 1943 года соединения армии перешли в наступление. Несмотря на сильную артиллерийскую и авиационную подготовку, войска армии в первый день почти не продвинулись. На второй день наступления 198-я и 311-я при поддержке 124-й танковой бригады, прорвав первую полосу обороны между Макарьевской Пустынью и Смердыней, смогли подойти к основному рубежу противника, который был хорошо спланирован и насыщен инженерными сооружениями. Там наступление остановилось. Не помог ввод в бой и 165-й стрелковой дивизии

На этом участке фронта линия обороны неприятеля представляла собой большой двухметровый бревенчатый забор, состоявший из двух стен, заполненных землей.

— Илья Прокофьев. Советская авиация в боях над Красным Бором и Смердыней Февраль-март 1943

14 февраля 1943 года в составе армии из резервных 58-й стрелковой бригады и 7-й гвардейской танковой бригады была сформирована подвижная группа. К 16 февраля 1943 года группе удалось вклиниться в оборону противника и перехватить дорогу, идущую от Макарьевской Пустыни на Вериговщину. Противник нанёс ряд контрударов с флангов прорыва и по вдоль реки Лезна, и сумел отрезать часть подразделений группы, в результате чего в этот же день остановилось всё наступление армии: командование не смогло в последующие дни организовать хотя бы одну успешную атаку. В ночь с 20 на 21 февраля 1943 года окружённые подразделения пробились к частям армии. Их потери были огромны: из окружения вышло чуть более 100 человек. С 20 февраля 1943 года наступление 54-й армии было остановлено, армия до 23 февраля 1943 года ведёт бои по закреплению на достигнутых рубежах, после чего перешла к обороне.

Армия за время операции только убитыми потеряла 6 151 человек и 431 человек пропавшими без вести.

В дальнейшем, вплоть до октября 1943 года армия продолжает вести частные боевые действия на занимаемом участке. 3 октября 1943 года немецкое командование приступило к сокращению линии фронта и начало отвод войск с Киришского плацдарма, который в течение почти двух лет безуспешно штурмовался с востока частями 4-й армии, и отсекался с запада войсками 54-й армии. Советское командование не сумело вовремя обнаружить отвод войск от Киришей, и в первой декаде октября 54-я армия приступила к преследованию отходящего противника, но уже 15 октября 1943 года была остановлена по рубежу реки Тигода.

1944

Новгородско-Лужская операция

Основная статья: Новгородско-Лужская наступательная операция

1944 год начался для армии участием в Ленинградско-Новгородской операции. Перед армией стояла задача сковывания противника с целью не допустить переброски войск противника под Новгород[7].

Войска армии перешли в наступление на Любань и Чудово 16 января 1944 года. Наступление армии успеха не приносило, однако армия сковывала войска противника, не давая возможности маневрировать частями и направлять их к местам прорывов. Немецким войскам под давлением войск 54-й армии пришлось 20 января 1944 года оставить плацдарм у Грузино. Развитие наступление в полосе армии получило только во третьей декаде января 1944 года, когда немецкое командование, под угрозой окружения, начало отвод своих войск от Мги, Любани и Чудово. 24 января 1944 года войска армии вышли на подступы к Любани и Чудово, и в этот же день правофланговая 8-я армия передала свои войска, вышедшие к Тосно в 54-ю армию. В боях с силами прикрытия, соединения армии освободили Тосно 26 января 1944 года, Любань 28 января 1944 года.

28 января 1944 года советские войска освободили город Любань от немецко-фашистских захватчиков. Столица нашей Родины Москва салютовала воинам-освободителям 12-ю артиллерийскими залпами из 124 орудий. При освобождении города Любани отличились и получили наименование "Любанских" 80, 177, 287, 374 стрелковые дивизии, 8 гвардейский артиллерийский полк, 29 гвардейский минометный полк, 194 армейский минометный полк, 124 танковый полк.

Освободили Чудово 29 января 1944 года, вышли к промежуточному рубежу обороны у Апраксина Бора. От Апраксина Бора, прорвав рубеж обороны, армия с боями начала продвигаться к Оредежу и Луге. 8 февраля 1944 года армия освободила Оредеж и 11 февраля 1944 года полевое управление армии с некоторыми соединениям было выведено из боёв, переброшено в район Шимска, где приняло под своё командование 14-й, 111-й, и 119-й стрелковые корпуса. 15 февраля 1944 года армия передана в Ленинградский фронт. После боёв по прорыву обороны у Шимска, на промежуточных позициях по рекам Мшага и Шелонь. приступила к преследованию противника в направлении Пскова.

На этом этапе операции армия прошла с боями более 130 километров, безвозвратно потеряв только 1518 человек[8], освободила города Сольцы 21 февраля 1944 года, Дно 24 февраля 1944 и Порхов 26 февраля 1944 года, к началу марта 1944 года выйдя к Псковско-Островскому укреплённому району на укреплённую линию «Пантера» в районе между Псковом и Островом (рубеж по реке Многа на участке Веска — Овсяниково — Чирский — Гриханика — Подсосемье) где наступление остановилось. С ходу преодолеть вражеские укрепления армии не удалось. Также неудачными оказались попытки взлома обороны 9-12 марта 1944 года и 30-31 марта 1944 года.

18 апреля 1944 года армия включена в состав сформированного 3-го Прибалтийского фронта, передала свою полосу войскам 67-й армии и передислоцирована в район Пушкинских Гор. С июля 1944 года принимает участие в Псковско-Островской наступательной операции.

Псковско-Островская операция

Основная статья: Псковско-Островская операция

Ещё 11-16 июля 1944 года, до начала операции, армия уничтожила группы прикрытия противника на восточном берегу Великой, вышла к реке и захватила плацдарм на её западном берегу южнее Пушкинских Гор. Непосредственно в ходе операции, начавшейся 17 июля 1944 года, армия наступала в полосе главного удара войск фронта, с задачей уничтожить вражеские войска перед стрежневским плацдармом, нанося с этого плацдарма удар правым флангом вместе со смежным флангом 1-й ударной армии в направлении Курово, Аугшпилс, Малупе. Взломав оборону противника в первый день наступления, в армии была создана подвижная группа из 288-й стрелковой дивизии и 122-й танковой бригады. Введённая в прорыв группа к полуночи 18 июля 1944 года овладела важным узлом дорог Красногородское и не дала возможности арьергардам противника закрепиться на рубеже реки Синяя. 18 июля 1944 года главными силами армия преодолела рубеж реки Синяя и к исходу этого дня отбросила противника за реку Льжа, в этот же день переправившись через реку Великая во всей полосе наступления. С боями части армии продолжили наступление на Аугшпилс, 22 июля 1944 года вышли к Абрене и освободили его, 30 июля 1944 армия освободила Балвы и остановилась перед мощной обороной противника на подступах к Гулбене. С этого рубежа армия перешла в наступление 10 августа 1944 года в наступление в ходе Тартуской операции.

Тартуская операция

Основная статья: Тартуская операция

Наступала на крайнем левом фланге фронта, обеспечивая своим наступлением южный фланг от возможных контрударов. Наступление развивалось в направлениях Гауйены и Леясциемса, в ходе наступления армия освободила Алуксне 19 августа 1944 года, Апе 27 августа 1944 года и Гулбене 28 августа 1944 года. Прорвать с ходу оборонительный рубеж «Валга» по река Гауя, к которому армия вышла в районе южнее Харглы оказалось невозможным. С 14 сентября 1944 года переходит в наступление на Смилтене - Ригу, на юго-запад, с целью соединения с 10-й гвардейской армией, наступавшей на Смилтене с юга, окружения и уничтожения вражеской группировки юго-восточнее Смилтене.

Рижская операция

Основная статья: Рижская операция (1944)

Однако прорвать сразу же оборонительный рубеж «Валга» оказалось не под силу, и армия ведёт тяжёлые бои на рубеже в течение нескольких дней. 10-я гвардейская армия также не могла похвастаться успехами. После 18 сентября 1944 года немецкие войска начали отвод своих потрёпанных войск на оборонительный рубеж «Цесис» и армия развивая наступление, с боями 23 сентября 1944 года взяла Смилтене, и практически не задержавшись на рубеже «Цесис», к концу сентября 1944 года вышла к линии «Сигулда» несколько северо-восточнее Сигулды. В начале октября 1944 года ведёт бои на укреплённой линии. 10 октября 1944 армия передала свои войска в 1-ю ударную армию и 61-ю армию, управление армии выведено в резерв фронта. 16 октября 1944 года полевое управление армии выведено в резерв Ставки ВГК с дислокацией в районе Мадлиены, а 31 декабря 1944 года расформировано.

Командование

Командующие армией

[9]

Начальники штаба армии

[9]

Члены Военного совета

[9]

Командующие артиллерией

Боевой состав

В различное время в состав армии входили:

Помесячный боевой состав армии

Напишите отзыв о статье "54-я армия (СССР)"

Примечания

  1. ↑ [www.victory.mil.ru/rkka/units/03/index.html Великая Отечественная война 1941-1945 гг. = ХОД ВОЙНЫ = 1941 год]
  2. ↑ [soldat.ru/doc/perechen Перечни вхождения соединений и частей РККА в состав Действующей армии в 1939-45 гг]
  3. ↑ 1 2 [www.sukhomlin.ru/feedback2/book4.2/ Ленинградский и Волховский фронты]
  4. ↑ [lenbat.narod.ru/tihk.htm Тихвинская наступательная операция (10.11.41-30.12.41). Битва за Ленинград (1941-1944) - lenbat.narod.ru]
  5. ↑ www.ckit.ru/disks/disks/oborona.doc
  6. ↑ [militera.lib.ru/h/isaev_av6/14.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Военная история ]- Исаев А. В. Когда внезапности уже не было]
  7. ↑ [wwii-soldat.narod.ru/OPER/ARTICLES/024-lennovg.htm Ленинградско-Новгородская наступательная операция]
  8. ↑ [militera.lib.ru/memo/russian/smirnov_ei/16.html Смирнов Е. И. Фронтовое милосердие]
  9. ↑ 1 2 3 [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА]

Ссылки

В Викитеке есть тексты по теме
54-я армия (СССР)
  • [www.victory.mil.ru/rkka/units/03/index.html 54-я армия]
  • [www.soldat.ru/doc/perechen Перечень № 2 управлений всех армий, округов и флотилий входивших в состав действующей армии в годы Великой Отечественной войны]
  • [www.soldat.ru/doc/ Боевой состав Советской армии части 1-5, 1941—1945]
  • [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА и РКВМФ в 1941—1945 годах]


Отрывок, характеризующий 54-я армия (СССР)

Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=54-я_армия_(СССР)&oldid=78631670»