6C4C

6С4С — электронная лампа производства СССР — мощный триод, с катодом прямого накала и октальным цоколем. Лампа предназначена для усиления мощности низкой частоты в звуковоспроизводящих устройствах и генераторах сигналов низкой частоты. Является советской копией лампы 6B4G производства США.

Интересной конструктивной особенностью лампы является наличие в одном баллоне как бы двух триодов, аноды и сетки которых включены параллельно, а катоды прямого накала — последовательно. Некоторые радиолюбители полагают, что это обстоятельство нежелательно для ламп, применяемых в однотактных усилителях.

Лампа пользуется большой популярностью в среде любителей конструирования высококачественных усилителей звуковой частоты.

Технические данные

Параметр	Значение
Напряжение накала, В	6,3
Ток накала, А	1
Напряжение на аноде номинальное, В	250
Ток анода номинальный, мА	60
Напряжение на аноде максимальное, В	325
Ток анода максимальный, мА	90
Крутизна характеристики, мА/В	5,2
Внутреннее сопротивление, Ом	800
Коэффициент усиления	4,5

Цоколевка

2,7 — катод прямого накала 3 — анод 5 — сетка

Применение

В СССР серийно почти не выпускалось аппаратуры звукоусиления на базе этой лампы, кроме телевизоров «Ленинград Т-3», выпущенных малой партией в начале 50-х годов. Под лампу 6С4С в 60-х годах разрабатывался радиоприемник «Ленинград», однако в серию не пошёл. Лампа применялась в первых выпусках генератора низкочастотных сигналов Г3-2 (позже была заменена лампой 6П3С в триодном включении).

Прозвища лампы

Радиолюбители, занимающиеся в 60-х — 70-х конструированием высококачественных усилителей, называли лампу царской.

Отрывок, характеризующий 6C4C

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.