75 000 добровольцев Линкольна

«75 000 добровольцев Линкольна» (President Lincoln’s 75,000 Volunteers) — принятое в американской историографии название прокламации президента Авраама Линкольна, опубликованное 15 апреля 1861 года, содержащие призыв к набору добровольцев в армию США сроком на 90 дней. Прокламация была издана на следующий день после падения форта Самтер и стала формальным объявлением войны Югу и формальным началом гражданской войны. Декларация Линкольна вызвала негативную реакцию во многих лояльных Союзу штатах и привела к сецессии Вирджинии, Северной Каролины и Теннесси.

Предыстория

В апреле 1861 года регулярная армия США насчитывала примерно 16 000 рядовых и офицеров, сведенных в 10 пехотных полков, 4 артиллерийских, 2 кавалерийских, 2 драгунских и 2 горнострелковых. Эти полки были в основном разделены на роты и разбросаны по фортам к западу от реки Миссисипи. После сецессии семи южных штатов и образования Конфедеративных Штатов Америки в феврале 1861 года многие солдаты и офицеры уволились из регулярной армии США и вступили в армию Конфедерации. 6 марта 1861 года президент Конфедерации Дэвис призвал в армию 100 000 человек на сроки в 6 и 12 месяцев.

Правительство США традиционно ограничивалось регулярной армией таких размеров, в случае войны полагаясь на ополчения штатов и добровольцев. При этом существовали юридические ограничения на численность добровольческой армии и на сроки службы в этой армии. Это ограничение было юридически закреплено документом «Militia Act of 1792»:

Ополчение, взятое на службу Соединённым Штатам, должно получать то же жалованье, что и служащие Соединённых Штатов, и ни один офицер или рядовой ополчения не может быть принуждён служить более чем три месяца в году… Оригинальный текст (англ.)   – ... the militia employed in the service of the United States, shall receive the same pay and allowances, as the troops of the United States, And that no officer, non-commissioned officer or private of the militia shall be compelled to serve more than three months in any one year... — The Military Laws of the United States, Applewood Books, 2009 С. 95

Ограничение в 75 000 человек было введено 2 марта 1799 года.

Декларация

14 апреля пал Самтер. Вечером того же дня Линкольн встретился с сенатором Стивеном Дугласом и они продумали детали предстоящего обращения. Дуглас настаивал на созыве 200 000 добровольцев, но Линкольн остановился на цифре 75 000. В тот же вечер декларация была составлена и ночью разослана по телеграфу во все северные штаты. Уже утром 15 апреля она была опубликована в местных газетах.

Декларация призывала собрать 75 000 добровольцев за 20 дней. На каждый штат была выделена некая квота полков. Военный Секретарь Саймон Кэмерон обратился к «пограничным» штатам (Мэн, Висконсин и Айова) с просьбой выставить как минимум один полк численностью 743 человека. Южные штаты (Арканзас, Северная Каролина, Вирджиния,) должны были выставить 1, 2 и 3 полка соответственно. Штаты Огайо, Пенсильвания и Нью-Йорк должны были выставить соответственно 13, 16 и 17 полков.

Общая численность запрошенных войск составила 73 391 человека. К ним позже добавили ополчение округа Колумбия (4 720 чел.), отряд из западной Вирджинии (900 чел.) и отряд из Канзаса (650 чел.), так что в результате Линкольн получил 91 816 человек.

Первоначально предполагалось, что эту новую армию возглавит полковник Роберт Ли. 17 апреля Ли был вызван в Вашингтон, где утром 18 апреля его встретил по поручению президента Фрэнсис Блэр и предложил ему возглавить будущую армию. Однако Ли ответил, что не будет участвовать в войне с Южными Штатами.

Английский текст

BY THE PRESIDENT OF THE UNITED STATES:

A PROCLAMATION

WHEREAS the laws of the United States have been, for some time past, and now are opposed, and the execution thereof obstructed, in the States of South Carolina, Georgia, Alabama, Florida, Mississippi, Louisiana, and Texas, by combinations too powerful to be suppressed by the ordinary course of judicial proceedings, or by the powers vested in the marshals by law.

Now, therefore, I, ABRAHAM LINCOLN, President of the United States, in virtue of the power in me vested by the Constitution and the laws, have thought fit to call forth, and hereby do call forth, the militia of the several States of the Union, to the aggregate number of seventy-five thousand, in order to suppress said combinations, and to cause the laws to be duly executed.

The details for this object will be immediately communicated to the State authorities through the War Department.

I appeal to all loyal citizens to favor, facilitate, and aid this effort to maintain the honor, the integrity, and the existence of our National Union, and the perpetuity of popular government; and to redress wrongs already long enough endured. I deem it proper to say that the first service assigned to the forces hereby called forth will probably be to repossess the forts, places, and property which have been seized from the Union; and in every event, the utmost care will be observed, consistently with the objects aforesaid, to avoid any devastation, any destruction of, or interference with, property, or any disturbance of peaceful citizens in any part of the country.

And I hereby command the persons composing the combinations aforesaid to disperse, and retire peaceably to their respective abodes within twenty days from this date.

Deeming that the present condition of public affairs presents an extraordinary occasion, I do hereby, in virtue of the power in me vested by the Constitution, convene both Houses of Congress. Senators and Representatives are therefore summoned to assemble at their respective chambers, at twelve o'clock, noon, on Thursdays the fourth day of July next, then and there to consider and determine such measures as, in their wisdom, the public safety and interest may seem to demand.

By the President:ABRAHAM LINCOLN
Secretary of State WILLIAM H. SEWARD

Реакция

Декларация Линкольна стала формальным объявлением войны Южным Штатам. Газета «Harper’s Weekly» писала 27 апреля: «Война объявлена. Прокламация президента Линкольна, опубликованная нами выше, есть однозначное провозглашение войны против Штатов Залива».

Реакция штатов на декларацию была различной. На севере первым отозвался Массачусетс. Уже в 10 часов утра начался сбор 6-го массачусетского полка, а через 36 часов полк выступил в Вашингтон.

Штат Пенсильвания сразу же начал собирать добровольцев и уже утром 18 апреля в Вашингтон вошли первые 5 пенсильванских рот, всего 530 человек.

Магоффин, губернатор Кентукки, сообщил в Вашингтон, что он не будет выставлять войска для такой аморальной цели, как подавление братских штатов. Аналогично ответил губернатор Северной Каролины: он расценил прокламацию как едва ли приемлемую и едва ли конституционную.

Клейборн Джексон, губернатор Миссури, назвал прокламацию незаконной, неконституционной, антигуманной и дьявольской. Он сказал, что не выставит ни единого человека для такого «несвятого крестового похода» (unholy crusade).

Губернатор Теннесси Ишам Харрис ответил, что не выставит ни единого человека для этой акции насилия, но готов собрать 50 000 для защиты прав своих, и иных южных штатов.

В штате Мэриленд реакция с самого начала была негативная. Проходящие через Мэриленд федеральные полки подвергались нападениям и в итоге мэр Балтимора и губернатор обратились к Линкольну с просьбой не проводить войска через Балтимор, а позже попросили не вводить их в сам штат. Линкольн ответил, что раз невозможно обойти Мэриленд, перелететь его, или прорыть под ним туннель, то придется всё же идти через штат.

До издания прокламации Вирджиния в основном была против сецессии, и на предварительном голосовании сторонников союза оказалось вдвое больше сецессионистов. Однако, издание прокламации сразу изменило это положение. 17 апреля губернатор Уайз собрал закрытое совещание. На этот раз большинство проголосовало за сецессию.

Литература

• Ron Field, Adam Hook, Lincoln’s 90-Day Volunteers 1861: From Fort Sumter to First Bull Run, Osprey Publishing, Limited, ISBN 978-1-78096-918-3

Ссылки

• [www.historyplace.com/lincoln/proc-1.htm Текст прокламации]
• [civilwardailygazette.com/2011/04/15/lincoln-calls-for-75000-will-virginia-secede/ Lincoln Calls for 75,000; Will Virginia Secede?]
• [www.authorama.com/life-of-abraham-lincoln-27.html The Life of Abraham Lincoln, Chapter XXV]

Отрывок, характеризующий 75 000 добровольцев Линкольна

– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.