76-мм полковая пушка образца 1927 года

76-мм полковая пушка обр. 1927 г.
Калибр, мм	76,2
Экземпляры	около 18 000
Расчёт, чел.	7
Скорострельность, выстр/мин	10—12
Скорость возки по шоссе, км/ч	25
Высота линии огня, мм	945
Ствол
Длина ствола, мм/клб	1250/16,5
Длина канала ствола, мм/клб	1165/15,3
Масса
Масса в походном положении, кг	1620 (с передком и прислугой)
Масса в боевом положении, кг	740-780 кг (на деревянных колёсах); </br>903-920 кг (на металлических колёсах)
Габариты в походном положении
Клиренс, мм	300
Углы обстрела
Угол ВН, град	от −5,6 до +24,5°
Угол ГН, град	5,5°

76-мм полковая пушка образца 1927 года (индекс ГАУ — 52-П-353) — советское лёгкое полковое орудие калибра 76,2 мм непосредственной поддержки пехоты и кавалерии огнём и колёсами. Оно является первым крупносерийным образцом артиллерийской техники, созданным в СССР. Пушка находилась в серийном производстве с 1928 по 1943 год, принимала активное участие во многих предвоенных вооружённых конфликтах с участием СССР, а также в Великой Отечественной войне. Всего было выпущено около 18 000 орудий этого типа. Полковые пушки, постоянно находившиеся в боевых порядках пехоты и оперативно подавлявшие огневые точки противника, пользовались любовью и уважением со стороны пехотинцев и собственных расчётов; в солдатском лексиконе их называли «полковушками» или ласково-эмоционально «бобиками». Орудие послужило прототипом для создания первых отечественных серийных танковых и самоходных орудий среднего калибра. Вместе с тем данное орудие было достаточно консервативным по конструкции, излишне тяжёлым, обладало недостаточными сектором горизонтальной наводки и бронепробиваемостью до введения кумулятивного снаряда. Поэтому в 1943 году оно было заменено в производстве на 76-мм полковую пушку обр. 1943 г. (ОБ-25) того же назначения.

История

Предпосылки

В Российской империи полковая артиллерия была упразднена в 1800 году, и, как следствие, закончились разработка и производство полковых орудий. В то же время создавались и выпускались лёгкие противоштурмовые пушки, предназначавшиеся для крепостной артиллерии. Согласно тактике их применения, такие орудия при штурме крепости должны были быстро выкатываться расчётами из укрытий и открывать огонь прямой наводкой по атакующей пехоте противника; кроме того, противоштурмовые орудия должны были сопровождать гарнизон крепости во время вылазок. Специфика применения противоштурмовых орудий предъявляла определённые требования к их характеристикам (лёгкость, высокая скорострельность, относительно небольшая дальность стрельбы), которые совпадали с требуемыми характеристиками для полковых орудий. Таким образом, конструктивно противоштурмовые пушки фактически были полковыми орудиями. Также как по конструкции, так и по тактико-техническим характеристикам к полковым орудиям были очень близки лёгкие горные пушки. С началом Первой мировой войны имевшиеся на вооружении 76-мм противоштурмовые пушки обр. 1910 г. были изъяты из крепостей и направлены в полевую артиллерию.

В начале XX века руководство Главного артиллерийского управления осознало необходимость в принятии на вооружение лёгкой полевой пушки, однако термин «полковая пушка» в отношении таких орудий ещё не употреблялся. В 1914 году на Путиловском заводе была изготовлена, испытана и поставлена на производство такая пушка, официально принятая на вооружение как «3-дюймовая короткая пушка обр. 1913 г.» (под «длинной» при этом подразумевалась 3-дюймовая пушка обр. 1902 г. с длиной ствола 30 калибров). Конструктивно орудие было создано на базе 76-мм горной пушки обр. 1909 г., которая, в свою очередь, представляла собой разборное (на ствол и муфту с затвором) тело орудия системы греческого полковника Данглиза на горном лафете разработки фирмы «Шнейдер». В частности от горной пушки были почти полностью заимствованы конструкция ствола, противооткатных устройств, колёс, в значительной степени была сохранена и конструкция лафета. Последний при этом стал неразборным, в отличие от горной пушки. 3-дюймовая короткая пушка обр. 1913 г. серийно производилась в 1914—1920 годах, активно применялась в Первой мировой и Гражданской войнах.

После окончания Гражданской войны произошло переосмысление военного опыта, выразившееся в частности в окончательном оформлении концепции полкового орудия. В частности, в 1924 году была опубликована статья И. Соколовского, в которой основы применения полковой артиллерии были изложены следующим образом:

1. Полковая артиллерия должна быть воспитана на культе открытых позиций…

2. Полковая артиллерия, как правило, должна занимать позиции в районе передовых частей пехоты (пулемётных боевых групп машинизированной пехоты, так как они, как правило, идут впереди стрелковых).

…Орудия полковой артиллерии, до появления их на боевой позиции и после решения ими боевой задачи, должны находиться в укрытом месте, возможно ближе к линии огня в выжидательном положении, откуда можно чувствовать боевые переживания пехоты и следить за всеми перипетиями боя…

Создание

В 1924 году советским военным руководством было принято решение о создании полковой пушки, поскольку введённая в полковую артиллерию в 1924 году 76-мм пушка обр. 1902 г. была слишком тяжела и маломобильна. Было решено отказаться от проектирования орудия «с нуля», создав пушку на базе уже имеющихся образцов. В качестве прототипов рассматривались 76-мм горная пушка обр. 1909 г., 76-мм противоштурмовая пушка обр. 1910 г. и 76-мм короткая пушка обр. 1913 г., из которых в начале 1925 года была выбрана последняя. Задание на проектирование нового орудия было выдано КБ Оружейно-артиллерийского треста (ОАТ) под руководством С. П. Шукалова, также свой проект представил конструктор Соколов. Проектирование новой пушки было завершено к концу 1925 года, в начале 1926 года был изготовлен опытный образец орудия КБ ОАТ. Испытания опытных образцов орудий проводились на Научно-исследовательском артиллерийском полигоне и Клементьевском полигоне Ленинградского военного округа с января по июнь 1927 года. В ходе испытаний была отмечена нецелесообразность увеличения начальной скорости более 381 м/с (при больших скоростях наблюдалась неустойчивость орудия и большой разброс снарядов). Также были высказаны пожелания по увеличению максимального угла возвышения орудия и максимальной скорости возки. После проведения соответствующих доработок, в начале 1928 года пушка КБ ОАТ была принята на вооружение РККА под официальным названием «76-мм полковая пушка обр. 1927 г.». При этом все работы по дальнейшему совершенствованию орудия были возложены на Артиллерийскую техническую контору (АТК) Путиловского завода, на котором и было начато серийное производство орудий. Перед началом серийного производства АТК под руководством Ф. Ф. Лендера произвело некоторые доработки пушки. Первые серийные полковые пушки были приняты военными 22 декабря 1928 года.

Производство

Серийное производство орудия велось с 1928 по 1943 год, при этом с 1928 по 1941 год орудия производились на ленинградском Путиловском (Кировском) заводе, а в 1942—1943 годах — на заводе № 172. Подробная информация о производстве орудий до 1938 года отсутствует; известно лишь, что до 1 ноября 1936 года было произведено не менее 1634 орудий (в том числе 14 учебных пушек).

Производство 76-мм полковых пушек обр. 1927 г., шт. (с 1938 года)
1938 год	1939 год	1940 год	1941 год	1942 год	1943 год
1000	1300	900	3918	6809	2555

Модернизации

С 1929 по 1934 год орудие подвергалось постоянным доработкам. Их целью были упрощение конструкции и повышение технологичности производства, а также улучшение тактико-технических характеристик. Работы по модернизации орудия проводились в АТК Путиловского завода под руководством А. А. Монакова и И. А. Маханова. В 1929 году были введены некоторые изменения и упрощения в конструкцию затвора, в 1930 году скреплённый ствол был заменён на моноблок, в том же году для орудия было разработано новое металлическое колесо с резиновыми грузошинами, что позволило довести максимальную скорость возки пушки до 25 км/ч. Однако полностью заместить в производстве старый вариант с деревянными колёсами удалось только в 1934 году.

Опытные разработки и дальнейшее развитие полковых орудий

76-мм полковая пушка обр. 1927 г. имела ряд недостатков, в том числе небольшой угол вертикального наведения и невысокую бронепробиваемость (хотя на момент создания подавляющее большинство танков мира защищались противопульной бронёй толщиной 10—20 мм, уязвимой для её снарядов, причём не только бронебойных). Решением этих проблем могли быть либо глубокая модернизация пушки, либо создание нового орудия. КБ ОАТ ещё в 1927 году вело проектирование нового лафета для орудия, позволявшего вести огонь под углом возвышения в 45 градусов, но после передачи работ по пушке в АТК Путиловского завода этот проект был закрыт. В 1934 году КБ Кировского завода получило задание на модернизацию пушки с целью увеличения угла возвышения до 45—50 градусов, но проведённые исследования показали невозможность реализации данного предложения при сохранении существующего лафета и противооткатных устройств. В 1936 году было решено отказаться от попыток модернизации пушки и начать проектирование новой полковой гаубицы-пушки, проектирование орудия начало КБ Кировского завода, но в 1937 году работы по проекту распоряжением маршала М. Н. Тухачевского были прекращены. В 1938 году новое руководство Главного артиллерийского управления (ГАУ) решило возобновить работы по созданию нового полкового орудия, причём помимо КБ Кировского завода (76-мм танковая пушка образца 1938 года (Л-10)) свои проекты представили КБ завода № 7 (пушки 7-4 и 7-5) и завода № 92 (пушка Ф-24). Все представленные разработки были новыми орудиями, имевшими мало общего с 76-мм полковой пушкой образца 1927 года. В 1939—1940 годах были изготовлены и испытаны опытные образцы орудий, но ни один из них по разным причинам заказчика не удовлетворил.

После начала Великой Отечественной войны стало очевидно, что бронепробиваемость пушки явно недостаточна — в большинстве случаев борта немецких средних и лоб лёгких танков защищались качественной бронёй толщиной около 30 мм, что было на пределе возможностей орудия даже на близких дистанциях боя. Это привело к инициированию новых работ по полковым орудиям. КБ Кировского завода произвело модернизацию 76-мм полковой пушки обр. 1927 г., которая заключалась в удлинении ствола орудия на 9 калибров, установке груза на казённик для ликвидации перевеса и увеличении зазора в компрессоре тормоза отката. Модернизированный образец орудия, получивший название «76-мм полковая пушка обр. 1927/42 гг.», был изготовлен в январе 1942 года. Одновременно КБ завода № 92 под руководство В. Г. Грабина спроектировало свой вариант полковой пушки под названием ЗИС-21-11, представлявший собой по сути дивизионную пушку ЗИС-3 с обрезанным до 20 калибров стволом и изменённым щитом. Обе опытные артиллерийские системы испытывались весной-летом 1942 года, но на вооружение приняты не были, поскольку к концу 1942 года были созданы 76-мм кумулятивные снаряды, обладающие достаточной бронепробиваемостью независимо от их начальной скорости. В итоге на вооружение было принято орудие, спроектированное ОКБ-172 в феврале 1943 года. Данная пушка, известная под официальным названием «76-мм полковая пушка обр. 1943 г.» и заводским индексом ОБ-25, представляла собой наложение нового ствола со слабой баллистикой на лафет 45-мм противотанковой пушки обр. 1942 г. (М-42). По сравнению с 76-мм полковой пушкой обр. 1927 г. новое орудие имело меньшую массу, больший угол горизонтального наведения, но меньшую максимальную дальность стрельбы. Новая пушка была запущена в валовое производство в конце 1943 года, после чего выпуск 76-мм полковых пушек обр. 1927 г. был прекращён.

Описание конструкции

Отличия от прототипа

Орудие представляло собой модернизацию 76-мм короткой пушки обр. 1913 г., отличаясь от неё следующими конструктивными изменениями:

• удлинена камора с 203 до 334 мм;
• введено подрессоривание (4 винтовые пружины);
• спроектирована новая боевая ось;
• изменена лобовая часть и ладыги станка;
• усилена хоботовая часть станка;
• спроектировано новое щитовое прикрытие;
• создан новый подъёмный механизм;
• заново спроектировано лафетное колесо.

В ходе дальнейшей модернизации орудия, также появились отличия в конструкции затвора, ствола и колёс.

Ствол и противооткатные устройства

Ствол орудия — скреплённый или моноблок. Скреплённый ствол состоял из трубы, кожуха, скрепляющего кольца и надульника. Детали ствола собирались воедино в горячем состоянии. Ствол-моноблок представлял собой трубу, одинаковую по габаритам со скреплённым стволом. В стволе 24 нареза, глубина нарезки 0,762 мм, крутизна нарезов в начале ствола 49 калибров, у дула 25 калибров. Вес ствола с затвором 227—230 кг.

Затвор поршневой, по конструкции близкий к затвору 76-мм короткой пушки обр. 1913 г., но несколько упрощённый. Затвор состоял из четырёх механизмов — запирающего, ударного, выбрасывающего и предохранительного. Открывание и закрывание затвора осуществлялось специальной рукояткой, при повороте которой он проворачивался на 90°. Открывался затвор вправо. Ударный механизм включал ударник и курок, взведение и спуск осуществлялись только со шнура, при этом при не полностью закрытом затворе взвести курок было невозможно. Выбрасыватель в виде двуплечего рычага, при отпирании затвора его рама била по короткому плечу выбрасывателя, при этом длинное плечо выбрасывало гильзу из патронника. Инерционный предохранитель предотвращал открытие затвора в случае отсутствия выстрела; при необходимости открыть затвор в этом случае (например, при осечке) предохранитель отключался специальной кнопкой.

Противооткатные устройства включали в себя гидравлический тормоз отката и пневматический накатник. В тормозе отката 1,3 литра жидкости, в накатнике — 3,6 литра. Ствол и противооткатные устройства смонтированы на салазках, перемещающихся при откате в люльке. Вес откатывающихся частей (со стволом) — 275 кг. Максимальная длина отката — 1030 мм, нормальная — от 930 до 1000 мм. Качающаяся часть орудия уравновешена, так что специального уравновешивающего механизма не было.

Лафет

Станок однобрусный, состоял из коробчатой станины с вырезом посередине для прохода ствола на откате при стрельбе на больших углах возвышения. К хоботовой части станка крепились два сошника — неоткидной для твёрдых грунтов и откидной для мягких. Для размещения люльки имелись специальные гнезда в цапфенной части станка. Наведение ствола по вертикали осуществлялось подъёмным механизмом, состоящим из двух зубчатых секторов. Наведение по горизонтали с помощью червячного механизма, перемещавшего лобовую часть станка по боевой оси. Средняя часть боевой оси двутаврового сечения и изогнута для облегчения работы поворотного механизма.

Колёсный ход и подрессоривание

Подрессоривание в виде четырёх цилиндрических пружин, выключаемых при стрельбе при помощи специальной рукоятки с эксцентриками. Колёса двух вариантов:

• деревянные со спицами, металлическими шинами и прикреплёнными к ним резиновыми грузошинами;
• металлические КПМ-76-27.

Скорость возки орудия на деревянных колёсах 15 км/ч, на металлических 25 км/ч.

Щитовое прикрытие

Щитовое прикрытие состояло из неподвижного и подвижного щитов. Средний щит неподвижный, сверху и снизу к нему шарнирно крепились откидные щитки. Подвижный щит укреплён на станке, перекрывал амбразуру неподвижного щита и имел окно с дверцей для стрельбы прямой наводкой по визирной трубке. Толщина щитов 3,5 и 4 мм, вес неподвижного щита 54 кг.

Прицел

Прицельные приспособления крепились с левой стороны люльки. Вес прицельных приспособлений 4,05 кг. Прицельные приспособления состояли из панорамы, прицела, прицельной коробки и кронштейна. Панорама представляет собой коленчатую оптическую трубу, состоящую из поворотной головки, неподвижного корпуса и окулярной трубки. Для установки угломера на панораме имеются кольцо угломера и барабан угломера с указателями. Панорама закрепляется на прицеле в специальной корзине. Прицел состоит из стебля, бокового и поперечного уровней и визирной трубки.

Передок и зарядный ящик

Для возки лошадьми использовались орудийные передки обр. 1930 г., обр. 1938 г. и обр. 1942 г. Передок обр. 1930 г. имел деревянные колёса с грузошинами, подрессорен четырьмя винтовыми пружинами. Передок обр. 1938 г. имел деревянные либо металлические колёса КПМ-76-27, подрессорен двумя пластинчатыми рессорами. Передок обр. 1942 года имел металлические колёса. В каждом из передков помещалось шесть лотков по 4 выстрела. Вес пустого передка обр. 1930 г. 344 кг, гружёного 850 кг. Зарядные ящики использовались двух вариантов — обр. 1930 г. и обр. 1938 г., отличались типом колёс и подрессориванием, аналогично передкам соответствующих образцов. Зарядный ящик состоял из переднего и заднего ходов. Передний ход был в целом подобен передку и также помещал 6 лотков по 4 выстрела. Задний ход имел несколько большие размеры и помещал 8 лотков по 4 выстрела. Таким образом, возимый боекомплект составлял 80 выстрелов (24 в передке, 24+32 в переднем и заднем ходах зарядного ящика).

Орудие возилось четвёркой лошадей, ещё одна четвёрка требовалась для возки зарядного ящика. Также могла использоваться механическая тяга — тягачи «Пионер», «Комсомолец», автомобили.

Перевод орудия из походного положения в боевое

При переводе орудия из походного положения в боевое было необходимо:

1. освободить от крепления по-походному люльку;
2. снять чехлы с дульной и казённой части ствола и с прицельных приспособлений;
3. выключить механизм подрессоривания;
4. поднять и закрепить верхний откидной щит (при стрельбе прямой наводкой верхний щит не поднимается, так как он мешает наводке);
5. опустить нижний откидной щит;
6. освободить от походного крепления с боевой осью станок путём выключения стопора оси лафета (стопор оттянуть на себя и повернуть);
7. откинуть прави́ло и закрепить его завёрткой;
8. вынуть из ящика и вставить в гнездо стебля прицела панораму, закрепив её защёлкой и прижимным винтом;
9. поставить в боевое положение стопор курка;
10. сдвинуть планку указателя отката в крайнее переднее положение;
11. сделать углубление под сошник;
12. в зависимости от грунта установить в боевое положение откидной сошник.

Расчёт

Расчёт орудия состоял из 7 человек: командира орудия, наводчика, заряжающего, замкового, прави́льного и двух ящичных.

Модификации и варианты

Полевые орудия

За время серийного производства орудие неоднократно совершенствовалось, но большинство этих изменений носили технологический характер и на внешнем виде и характеристиках орудия не отражались. Единственным внешне видимым изменением было введение в 1930 году металлических колёс.

Танковая пушка КТ

В 1931 году в СССР началось проектирование среднего танка Т-28 и тяжёлого танка Т-35, вооружение которых должно было включать 76-мм пушку. Необходимо заметить, что танковые орудия такого калибра в СССР не производились, соответственно одновременно с проектированием танков были начаты работы по созданию новых пушек. В качестве основного варианта рассматривалась 76-мм полуавтоматическая танковая пушка ПС-3 П. Н. Сячинтова. Пушка ПС-3, официально принятая на вооружение как «танковая пушка обр. 1933 г.», была весьма совершенным для своего времени орудием (в частности, она имела полуавтоматический клиновый затвор и могла стрелять выстрелами дивизионных пушек), но её доработка и освоение в серийном производстве затягивались, поэтому срочно потребовалось орудие, которое должно было, как полагали тогда — временно, заменить ПС-3. Наиболее простым решением оказалась доработка 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. для установки в танк. Новое орудие было создано в КБ АТК под руководством И. А. Маханова в 1932 году, в марте следующего года оно успешно прошло испытания и было принято на вооружение под официальным названием «76-мм танковая пушка обр. 1927/32 гг.». Эта пушка также обозначалась аббревиатурой «КТ» (Кировская танковая). Орудие было допущено для установки на танки Т-28 «вплоть до начала массового выпуска 76,2-мм специальной танковой пушки по типу ПС-3», однако ПС-3 так и не удалось освоить в серийном производстве, после ареста её конструктора работы по ней были постепенно свёрнуты, а Кировский завод переключился на создание пушки Л-10.

От прототипа КТ отличалась уменьшенной длиной отката (до 500 мм), увеличенным до 4,8 л количеством жидкости в накатнике, усиленными салазками с утолщёнными до 8 мм стенками, новым подъёмным механизмом, наличием механизированного ножного спуска и новыми прицельными приспособлениями, оптимизированными для использования в танке. Боекомплект и баллистика орудия полностью совпадали с таковыми для полковой пушки. Пушка КТ устанавливалась на часть линейных танков Т-28, все Т-35, «артиллерийские танки» БТ-7А и Т-26-4, а также на бронепоезда, мотоброневагоны и бронекатера проектов 1124 и 1125.

Самоходно-артиллерийские установки

Специальный вариант 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. с уменьшенным (но большим, чем у КТ) откатом был использован для вооружения самоходных артиллерийских установок (САУ) СУ-12.

В августе 1941 года завод подъёмно-транспортных сооружений им. Кирова в Ленинграде разработал САУ непосредственной поддержки пехоты СУ-26, позже переобозначенных как СУ-76П, на базе лёгкого танка Т-26 или его огнемётной модификации ХТ-130/133. В процессе переоборудования с танков демонтировалась башня и срезалась подбашенная коробка. В бывшем боевом отделении устанавливалась коробчатая балка, служившая опорой для платформы с тумбовой установкой вращающейся части 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. с новым щитовым прикрытием. В настиле этой платформы оборудовались два люка для доступа к снарядному погребу под ним. Причиной появления этой полуимпровизированной боевой машины стало стремление дать фронту больше бронетехники при острой нехватке 45-мм осколочных гранат, исключавших использование штатного вооружения Т-26. В 1941—1942 гг. в войска было передано 12 таких САУ, переоборудованных из найденных на складах вооружения неисправных линейных и огнемётных танков семейства Т-26.

Состояла на вооружении

• СССР СССР — около 18 000 орудий.
• Третий рейх Третий рейх — не менее 1815 орудий.
• Финляндия Финляндия — не менее 235 орудий.

Организационно-штатная структура

76-мм полковые пушки обр. 1927 г. по штату имелись в полковых артиллерийских батареях следующих частей:

• Полки стрелковых дивизий — до июля 1941 года в батарее было 6 орудий, позднее — 4 орудия.
• Кавалерийские полки — 4 орудия.
• Мотострелковые полки танковых и моторизованных дивизий — 4 орудия.
• Артиллерийские дивизионы стрелковых бригад — 4 орудия.

Боевое применение

76-мм полковые пушки обр. 1927 г. активно использовались в ряде предвоенных конфликтов с участием СССР: в боях у озера Хасан и на реке Халхин-Гол (в ходе боёв было потеряно 14 орудий, в том числе 7 безвозвратно), в Советско-финской войне (потери составили 67 орудий), Польском походе 1939 года. На июнь 1941 года в РККА состояло 4708 полковых пушек обр. 1927 г., в том числе 2296 орудий в составе войск западных военных округов. В 1941—1942 годах полковые орудия понесли большие потери, которые тем не менее были компенсированы поступлением значительного количества вновь произведённых орудий. В 1943 году пушка была снята с производства, но до конца войны продолжала оставаться одной из основных артиллерийских систем РККА. Интересной особенностью орудия была его аэротранспортабельность, которая оказалась востребованной на практике — в осаждённом Ленинграде в конце 1941 года были изготовлены 457 76-мм полковых пушек обр. 1927 г., которые были доставлены под Москву на самолётах и оказали существенную помощь советским войскам в битве за Москву.

76-мм полковая пушка обр. 1927 г. предназначалась для решения следующих задач:

1. для непосредственной поддержки и сопровождения пехоты огнём и колёсами;
2. для борьбы с бронемашинами и танками;
3. для подавления и уничтожения пехотных огневых средств противника, расположенных открыто и за лёгкими полевыми укрытиями;
4. для подавления и запрещения огня всех видов из ДОТ (ДЗОТ) стрельбой прямой наводкой по амбразурам;
5. для проделывания проходов в проволочных заграждениях и проходов в надолбах для своих танков.

Пушка предназначалась почти исключительно для ведения огня прямой наводкой. В наступлении полковые пушки должны были перемещаться расчётом в боевых порядках наступающей пехоты и оперативно подавлять огневые средства противника, мешающие продвижению — пулемётные гнёзда, артиллерийские орудия и миномёты, разнообразные огневые точки. В обороне орудия также должны были находиться в боевых порядках пехоты, ведя огонь по наступающей пехоте противника, а при необходимости — и по танкам и бронемашинам. Специфика действий полковых орудий приводила к большим потерям как материальной части, так и расчётов; в то же время, наряду с батальонной артиллерией (45-мм пушками) и миномётами полковые орудия были единственными артиллерийскими системами, находившимися непосредственно в боевых порядках и имевшими возможность максимально оперативно поражать выявленные цели. Благодаря относительно небольшим размерам и массе, полковые пушки активно использовались при форсировании рек, проведении десантных операций, в городских боях.

76-мм полковые пушки обр. 1927 г. за рубежом

Достоверно известно об использовании трофейных орудий данного типа немецкой и финской армиями.

Вермахт в 1941—1942 годах захватил в исправном состоянии несколько тысяч полковых пушек обр. 1927 г., 1815 из которых были официально учтены в документах по состоянию на конец 1943 года. Орудия были приняты на вооружение немецкой армии под названием 7,62 cm Infanteriekanonenhaubitze 290(r); к марту 1944 года в вермахте ещё числилось 225 таких орудий, в том числе 4 пушки на Востоке, 36 — на Балканах, 173 — на Западе (главным образом во Франции), и 12 — в Дании. У немецких артиллеристов пушки данного типа также снискали большое уважение из-за простоты, прочности и нетребовательности в эксплуатации, в Третьем Рейхе для них было налажено и производство собственных кумулятивных и осколочно-фугасных боеприпасов. Часть 7,62 cm IKH 290 (r) даже переоснащалась прицелами с оптикой немецкого изготовления.

Финская армия захватила 54 полковые пушки в ходе Зимней войны, а также ещё почти две сотни орудий в 1941 году. На начало 1944 года финская армия обладала 235 орудиями этого типа, получившими индексы 76 RK/27 и 76 RK/27-39 (последний относился к модификации пушки с металлическими колёсами). В целом, орудие было оценено положительно, но отмечалась его слабость как противотанкового. После окончания войны, пушки служили в финской армии до 1960-х годов.

Боеприпасы и баллистика

Выстрелы орудия комплектовались в виде унитарного патрона. С целью унификации боеприпасов с дивизионными орудиями, длина каморы полковой пушки была принята такой же, как и дивизионной. Однако, поскольку противооткатные устройства полковой пушки не были рассчитаны на использование мощных выстрелов дивизионных орудий, были предприняты специальные меры, исключающие возможность заряжания полковой пушки выстрелом дивизионной. Для этого диаметр фланца гильзы выстрела полкового орудия был уменьшен, соответственно зарядить полковую пушку выстрелом дивизионной было нельзя — фланец её гильзы не входил в выточку в захватных гнёздах. В то же время, стрельба выстрелами полковой пушки из дивизионного орудия была возможна. Также могли использоваться выстрелы раздельного заряжания, собранные в укороченные гильзы, но этот вариант не получил широкого распространения.

Гильза унитарного патрона латунная весом 1,55 кг или стальная весом 1,41 кг. Заряд 54-Ж-353 состоял из 0,455 кг пороха марки 4/1 и представлял собой штатный уменьшенный заряд для дивизионной пушки. Теоретически, полковая пушка могла стрелять всем ассортиментом снарядов к дивизионным орудиям, но на практике некоторые снаряды не использовались, в частности не было выстрелов с подкалиберными снарядами по причине их малоэффективности при низкой начальной скорости. Необходимо отметить, что именно в полковой артиллерии наиболее активно использовались кумулятивные снаряды, поскольку они сильно повышали противотанковые возможности орудия (обычный бронебойный снаряд имел очень низкую бронепробиваемость из-за невысокой начальной скорости), а для дивизионной артиллерии выигрыш в бронепробиваемости кумулятивного снаряда по сравнению со штатным бронебойным на дистанции боя ближе 500 метров был невелик (дивизионные 76-мм пушки также могли использовать и более эффективные подкалиберные боеприпасы). К тому же взрыватели кумулятивных снарядов были окончательно отработаны только к концу 1944 года, а до этого времени использование кумулятивных снарядов в дивизионной артиллерии было запрещено вследствие опасности разрыва снаряда в канале ствола по причине преждевременного срабатывания взрывателя. Кумулятивные снаряды, имевшие бронепробиваемость порядка 70—75 мм, появились в боекомплекте полковых орудий с 1943 года, а до этого времени при борьбе с танками использовались обычные бронебойные снаряды, а ещё чаще — шрапнель, поставленная «на удар».

Наибольший ассортимент выстрелов имелся для осколочно-фугасных и фугасных снарядов по причине наличия большого количества старых русских и французских гранат. Также использовались снаряды от безоткатной батальонной пушки Курчевского (БПК). Снарядами от БПК стреляли штатными зарядами полковой пушки от бронебойных выстрелов весом 0,465 кг. Во время войны также использовались боеприпасы раздельного заряжания, использующие обрезанные до 250…260 мм гильзы: из отбраковки по дульцу штатных и холостых гильз. Такие боеприпасы комплектовались как штатными отечественными снарядами ОФ-350 (53-ВО-353АМ), так и снарядами от трофейных 75- и 76-мм боеприпасов. Так имеется информация об использовании трофейных немецких снарядов Spr.Gr.39 от пушки Pak 36(r); заряд 500 г пороха 4/1, начальная скорость 390 м/с, максимальная дальность стрельбы 7710 м. Известна документация, регламентирующая укомплектование в войсках боеприпасов к полковым пушкам трофейными 75- и 76-мм кумулятивными снарядами.

Максимальный угол возвышения орудия составлял 24,5°, что ограничивало максимальную дальность стрельбы. Однако в таблицах стрельбы указана максимальная дальность при угле возвышения 40° — для стрельбы на таком угле возвышения требовалось отрывать специальный ровик под хоботовой частью станка, что требовало существенного времени на подготовку огневой позиции и затрудняло манёвр огнём.

Номенклатура боеприпасов
Тип	Индекс ГАУ	Вес снаряда, кг	Вес ВВ, г	Начальная скорость, м/с	Дальность табличная, м
Калиберные бронебойные снаряды
Тупоголовый с баллистическим наконечником трассирующий с взрывателем МД-5	УБР-353А	6,3	155	370	4000
Тупоголовый с локализаторами и баллистическим наконечником трассирующий с взрывателем МД-5	УБР-353Б	6,5	119	370	4000
Тупоголовый с баллистическим наконечником сплошной трассирующий (БР-350Б сплошной)	УБР-353СП	6,5	нет	370	4000
Кумулятивные снаряды
Сталистого чугуна вращающийся с взрывателями БМ или К-6 (в войсках с мая 1943 года)	УБП-353А	5,28	623	?	1000
Стальной вращающийся с взрывателем БМ (в войсках с конца 1944 года)	УБП-353М	3,94	490	?	1000
Осколочно-фугасные снаряды
Осколочно-фугасная стальная дальнобойная граната с взрывателем КТМ-1	УОФ-353	6,2	710	387	8550 (40°), 7200 (25°)
Сталистого чугуна осколочная дальнобойная граната с взрывателем КТМ-1	УО-353АМ	6,21	540	387	8550 (40°), 7200 (25°)
Осколочно-фугасная граната от БПК ОФ-343 с взрывателями КТМ-1 и КТ-1	УОФ-353М	4,75	690	420	7760 (40°)
Фугасная старая граната русского образца, с взрывателями КТ-3 и КТМ-3	УФ-353, УФ-353М	6,1	815	381	6700 (40°)
Фугасная старая граната русского образца Ф-354 с обточенным пояском (от БПК), с взрывателем ЗГТ	УФ-353	6,41	785	365	6640 (40°)
Фугасная старая граната русского образца Ф-354 с обточенным пояском (от БПК), с взрывателями КТ-3 и КТМ-3	УФ-353, УФ-353М	6,1	815	365	6640 (40°)
Фугасная стальная старая французская граната с взрывателями АД, АД-2, АД-Н	УФ-353Ф	6,41	785	381	6700 (40°), 5900 (25°)
Шрапнель
Шрапнель пулевая с трубкой 22 сек.	УШ-353	6,5	85 (вес вышибного заряда), 260 пуль	381	6700 (40°), 5200 (по трубке)
Шрапнель пулевая с трубкой Д	УШ-353Д	6,44	85 (вес вышибного заряда), 260 пуль	381	6700 (40°), 5200 (по трубке)
Шрапнель Гартца с накидками Ш-354Г с трубкой 22 сек.	?	6,58	85 (вес вышибного заряда)	381	4800
Стержневая шрапнель Ш-361 с трубкой Т-3УГ	УШ-Р2-353	6,61	84 (вес вышибного заряда)	368	6800 (40°)
Картечь
Картечь	УЩ-353	?	549 пуль	?	200
Дымовые снаряды
Дымовой сталистого чугуна	УД-350А	6,45	66 тротил + 380 жёлтый фосфор	?	?
Осколочно-химические снаряды
Осколочно-химический снаряд	УОХ-353М	6,25	?	?	?

Таблица бронепробиваемости для 76-мм полковой пушки обр. 1927 г.
Тупоголовый калиберный бронебойный снаряд БР-350А
Дальность, м	При угле встречи 60°, мм	При угле встречи 90°, мм
100	28	34
250	27	33
500	25	31
750	24	29
1000	23	28
1500	21	26
2000	20	24
Приведённые данные относятся к советской методике измерения пробивной способности (формула Жакоб де-Марра для цементированной брони с коэффициентом K = 2400). Следует помнить, что показатели бронепробиваемости могут заметно различаться при использовании различных партий снарядов и различной по технологии изготовления брони.

Оценка проекта

В современной военно-исторической литературе встречаются различные оценки орудия, как резко критические, так и положительные. Критические публикации указывают на общую устарелость конструкции орудия, представляющего собой по сути развитие горной пушки Данглиза, первый проект которой был разработан ещё в 1893 году. Также в качестве недостатков указываются малый угол возвышения орудия (24,5 °) и наличие унитарного заряжания, что не позволяло вести навесную стрельбу, а также значительный для полкового орудия вес системы. Положительно настроенные публикации отмечают простоту, надёжность, технологичность и дешевизну орудия, значительную для полкового орудия дальность стрельбы, а также факт использования для навесной стрельбы в полковом звене РККА 120-мм миномётов, что делало невозможность ведения навесного огня полковыми пушками не столь критичным недостатком. Общая устарелость конструкции орудия к концу 1930-х годов и необходимость замены его на новый, более современный образец не подвергается сомнению.

Зарубежные аналоги 76-мм полковой пушки образца 1927 г. представлены немецкими, итальянскими и японскими орудиями.

Характеристика	обр. 1927 г.	обр. 1943 г.	le.I.G.18	I.G.37	I.G.42	Obice da 75/18	Тип 92
Страна
Назначение и тип	полковая пушка	полковая пушка	пехотное орудие	пехотное орудие	пехотное орудие	дивизионная гаубица	батальонная гаубица
Калибр, мм/длина ствола, клб.	76,2/16,5	76,2/19,4	75/11,8	75/22,4	75/22,4	75/18	70/10,3
Масса в боевом положении, кг	780 или 903	600	400	510	595	1050	212
Максимальная дальность огня, м	7100	4200	3550	5150	5150	9564	2788
Максимальный угол ВН, град.	24,5	25	75	24	40	45	75
Максимальный угол ГН, град.	5,5	60	11	58	78	50	45
Масса осколочно-фугасного снаряда, кг	6,2	6,2	6,0	5,45	5,45	6,4	3,76

Немецкие пехотные орудия близкого калибра, бывшие аналогами советских полковых пушек, во время Второй мировой войны были представлены тремя системами. Наиболее распространённым было 75-мм лёгкое пехотное орудие 7,5 cm leichtes Infanteriegeschütz 18, принятое на вооружение в 1927 году. По сравнению с полковой пушкой обр. 1927 г., немецкое орудие было в два раза легче (что позволяло возить его парой лошадей), имело раздельно-гильзовое заряжание и угол вертикального наведения (ВН) в 75 градусов, что позволяло вести эффективную навесную стрельбу. Лафет немецкого орудия, как и советского, был однобрусным, однако угол горизонтального наведения (ГН) у немецкого орудия был более чем в два раза больше, чем у советского. В пользу советского орудия говорит бо́льшая максимальная дальность стрельбы и богатый ассортимент различных типов боеприпасов. Немецкие орудия 7,5 cm Infanteriegeschütz 42 и 7,5 cm Infanteriegeschütz 37 были созданы в 1943 году, представляли собой лёгкие пушки на лафетах с раздвижными станинами. Причём для создания I.G.37 немцами были использованы лафеты устаревших 37-мм противотанковых пушек, как собственных Pak 35/36, так и трофейных советских 1-К (3,7 cm Pak 158 (r)). Орудия имели раздельное заряжание, близкий с советским орудием угол ВН и значительно больший угол ГН, были легче советского орудия на 200—300 кг. Советское орудие существенно превосходило данные немецкие образцы по дальности стрельбы, ассортименту боеприпасов, а также выгодно отличалось отсутствием дульного тормоза, действие которого демаскировало орудие при стрельбе.

Итальянская 75-мм дивизионная гаубица Obice da 75/18, изначально создававшаяся как горное орудие, превосходила советское орудие по максимальной дальности стрельбы, углам ГН и ВН. Однако итальянская гаубица имела массу на 150 килограммов больше, приближаясь по ней к классическим дивизионным пушкам (для сравнения, масса советской 76-мм дивизионной пушки ЗИС-3 составляет 1 150 кг), что затрудняло её перемещение расчётом.

Весьма интересным орудием была японская 70-мм батальонная гаубица «Тип 92». Данное орудие превосходило советское по углам ВН и ГН, и было чрезвычайно лёгким — всего 212 кг. Однако столь рекордно малое значение было достигнуто путём использования очень лёгкого снаряда массой всего 3,76 кг, что довольно близко соответствовало массе боеприпасов советского калибра 45 мм. Соответственно эффективность действия японских 70-мм снарядов намного уступала советским 76-мм боеприпасам. Кроме того, японское орудие имело слабую баллистику — его максимальная дальность стрельбы не достигала и 3 км.

При сравнении пушки обр. 1927 г. с орудием, сменившим её в производстве, — 76-мм полковой пушкой обр. 1943 г. — можно отметить, что пушка обр. 1943 г. при том же угле ВН имеет значительно больший угол ГН, легче на 250—300 кг, но при этом имеет намного меньшую максимальную дальность стрельбы, близкую по значению к аналогичной характеристике немецких пехотных орудий. Таким образом, подвижности орудия, определяемой его массой, был отдан приоритет по сравнению с большой дальностью стрельбы, которая в условиях специфики применения полковых орудий редко оказывалась востребованной.

Сохранившиеся экземпляры

76-мм полковую пушку обр. 1927 г. можно увидеть в экспозициях Музея артиллерии и инженерных войск в Санкт-Петербурге, Центрального музея Вооружённых Сил и Центральном музее Великой Отечественной войны в Москве, Музея отечественной военной истории в деревне Падиково (Московская область), в музее «Боевая слава Урала» в Верхней Пышме (Свердловская область), в финском артиллерийском музее в г. Хямеэнлинна, в Музее польской армии в Варшаве, перед Домом Офицеров в Киеве. В г. Валдай, Новогородской области, у вечного огня, в виде монумента. В городе Бирске в виде 2х монументов в парке Соколок(памятник участникам гражданской войны).

Как минимум один экземпляр в деактивированном состоянии предлагается на продажу чешской компанией "Zeleny Sport".

Орудие в игровой индустрии

В отличие от танков, разнообразие моделей артиллерийского вооружения встречается в очень ограниченном числе компьютерных игр. В частности, полковую пушку обр. 1927 г. можно увидеть в отечественных играх-стратегиях «Сталинград», «Чёрные бушлаты», «Sudden Strike», в танковом симуляторе «Стальная ярость», а также в зарубежной игре «Combat Mission». Стоит отметить, что отражение особенностей использования пушки в этих играх далеко от реальности. Также данное орудие представлено в получившем высокие оценки критиков за реалистичность варгейме «Искусство войны. Курская дуга».

Литература

• 76-мм полковая пушка обр. 1927 г. Краткое руководство службы. — М.: ГАУ, 1943.
• Таблицы стрельбы 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. — М.: ГАУ, 1943.
• Боеприпасы к 76-мм орудиям наземной, танковой и самоходной артиллерии. Руководство. — М.: ГАУ, 1949.
• Широкорад А. Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Мн.: Харвест, 2000. — 1156 с. — ISBN 985-433-703-0.
• Иванов А. Артиллерия СССР во Второй мировой войне. — СПб.: Нева, 2003. — 64 с. — ISBN 5-7654-2731-6.
• Шунков В. Н. Оружие Красной армии. — Мн.: Харвест, 1999. — 544 с. — ISBN 985-433-469-4.
• Свирин М. Н. «Бобик». Страницы жизни // Техника и вооружение вчера, сегодня, завтра. — 2008. — № 2 и 4.

Ссылки

•  [youtube.com/watch?v=gDQCbhHNEws Документальный фильм «Незаменимая полковушка» из цикла Война машин посвящённый 76-мм полковой пушке образца 1927 года]

Отрывок, характеризующий 76-мм полковая пушка образца 1927 года

– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.